Письма

Преданность «науке» как таковой, без оглядки на собственную репутацию, это высокое и в некотором смысле даже духовное призвание; а поскольку оно «высокое», оно неизбежно принижается самозваными собратьями, усталыми собратьями, жаждой денег /*Или даже вполне оправданной потребностью в деньгах. — Прим. авт.*/ и гордыней: людьми, которые говорят «мой предмет» и вовсе не имеют в виду «предмет, которым я смиренно занимаюсь», но «предмет, который я собою украшаю» или «сделал своим». Разумеется, в университетах такая преданность обычно унижена и запятнана. Однако она по-прежнему жива. Если с отвращением закрыть университеты, она исчезнет с земли — до тех пор, пока университеты не возродятся и в свой срок снова не падут жертвами морального разложения. Куда более возвышенная преданность религии не в силах избежать той же участи. Ее, конечно же, в определенной степени принижают все «профессионалы» (и все практикующие христиане), а кое-кто в разные времена и в разных местах бурно негодует; а поскольку цель — выше, недостаток представляется куда худшим (и таков и есть). Но нельзя сохранить традицию учености или истинной науки без школ и университетов, а это подразумевает преподавателей и донов. Нельзя сохранить религию без церкви и церковных служителей, а это означает профессионалов: священников и епископов — а также монахов /*По крайней мере, некогда они со всей определенностью были необходимы. И если се годня нас огорчают или порою шокируют те, которых мы видим близко, думается мне, нам Должно вспомнить о том, в каком великом долгу мы перед бенедиктинцами, а также и о том, что (подобно Церкви) они постоянно поддавались мамоне и миру, но так и не поддались окончательно. Внутреннее пламя не удалось загасить. — Прим. авт.*/. Драгоценное вино не может (в этом мире) храниться без бутылки /*Мерзкая паутина, пыль и запачканная этикетка не обязательно служат показателем испортившегося содержимого, для тех, кто умеет извлекать старые пробки. — Прим. авт.*/ или какого-нибудь менее достойного сосуда. Что до меня, я обнаружил, что цинизма у меня скорее убавляется, чем прибавляется, — когда я вспоминаю собственные свои грехи и глупости; и сознаю, что сердца человеческие зачастую не так плохи, как их поступки, и очень редко так плохи, как их слова. (Особенно в нашу эпоху, эпоху глумления и цинизма. Мы свободнее от лицемерия, поскольку «не годится» щеголять праведностью или изрекать высокие слова; но это «лицемерие наоборот», подобно широко распространенному «снобизму наоборот»: люди притворяются хуже, чем есть на самом деле.....)

Однако же ты говоришь о «слабеющей вере». Это совсем другое дело. В качестве последнего прибежища вера — это акт воли, вдохновленный любовью. Нашу любовь возможно охладить, а волю — подорвать зрелищем недостатков, глупости и даже грехов Церкви и ее служителей, но я не думаю, что человек, некогда обладавший верой, повернет вспять в силу этих причин (и менее всего — тот, кто хоть сколько-то знаком с историей). «Возмутительный факт» самое большее — повод для искушения, как непристойность — для похоти; первое не создает второе, но пробуждает. Это удобно, потому что обычно отвращает наш взор от нас самих и наших собственных недостатков в поисках козла отпущения. Но вера как акт воли — это не один-единственный момент принятия окончательного решения: это постоянный, повторяемый до бесконечности акт > состояние, которому должно длиться — так что мы молимся о «неослабном упорстве». Искушение «неверия» (что на самом деле означает отвергнуть Господа Нашего и Его веления) всегда здесь, внутри нас. Некая наша часть жаждет найти ему оправдание за пределами нас. И чем сильнее внутреннее искушение, тем с большей готовностью, тем более непримиримо мы бываем «возмущены» поступками других. Думаю, я столь же чувствителен, как и ты (или любой другой христианин) к «возмутительным фактам», связанным как со священством, так и с мирянами. Мне в жизни пришлось немало пострадать от глупых, усталых, охладевших и даже дурных священников; но теперь я знаю себя достаточно хорошо, чтобы понимать: мне не должно оставлять Церковь (что для меня означало бы оставить служение Господу Нашему) в силу подобных причин; оставить Церковь мне следовало бы лишь в том случае, если бы я перестал верить, и мне не следовало бы уверовать вновь, даже если бы я в жизни не встретил среди церковнослужителей никого, кто не был бы мудр и праведен. То есть я бы отрекся от Святого Причастия: в лицо назвал бы Господа Нашего обманщиком.

Если Он — обманщик, а Евангелия — лишь подделка, то есть фальсифицированные рассказы о безумце, страдающем манией величия (а это — единственная альтернатива), тогда, конечно же, то зрелище, что являет собою Церковь (в смысле, священство) в истории и сегодня — просто-напросто свидетельство грандиозного мошенничества. Однако если нет, то зрелище это, увы! — лишь то, чего следовало ожидать: началось это еще до первой Пасхи и веру вообще не затрагивает — разве что в том, что мы можем и должны глубоко огорчаться. Но огорчаться нам следует во имя Господа нашего и за Него, ассоциируя себя самих с беззаконниками, а не со святыми, и не восклицая, что мы никак не можем «принять» Иуду Искариота, или даже нелепого, трусоватого Симона Петра, или глупых женщин вроде матери Иакова, что пыталась «продвигать» своих сыновей /*Аллюзия на Мф. 20:20—21: «Тогда приступила к Нему мать сыновей Зеведеевых с сын» вьями своими, кланяясь и чего-то прося у Него. Он сказал ей: чего ты хочешь? Она говорит Ему: скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве Твоем...»*/.

Требуется фантастическая воля к неверию, чтобы предположить, будто Иисус на самом деле никогда не «существовал», и более того — предположить, будто он не говорил ничего из того, что о нем написано; настолько невероятно, чтобы в те времена в мире нашелся хоть кто-либо, способный такое «выдумать»: как, например, «прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Иоанн, viii /*Ин.8:58.*/). «Видевший Меня видел Отца» (Иоанн, ix /*Строго говоря, Ин. 14: 09. В Ин. 9 содержится близкая по значению цитата: «И видел ты Его, и Он говорил с тобою».*/); или провозглашение Святого Причастия у Иоанна, v /*Ин.6:54.*/: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную». Потому мы должны либо уверовать в Него и в то, что он говорил, и принять последствия; либо отвергнуть его и опять-таки принять последствия. Мне, например, трудно поверить, что кто-либо, однажды приступивший к Причастию, хотя бы только раз, и по меньшей мере с правильным намерением, сможет когда-либо вновь отвергнуть Его, не запятнав себя тяжким грехом. (Однако ж каждая отдельная душа и ее обстоятельства ведомы Ему одному.)

Единственное лекарство для слабеющей и убывающей веры — это приобщение Святых Тайн. Несмотря на то, что Святое Причастие всегда остается самим Собою, совершенным, цельным и нерушимым, оно не действует окончательно и раз и навсегда на кого бы то ни было из нас. Подобно акту Веры, воздействие его должно быть непрерывным и возрастать по мере повторения. Частое применение наиболее эффективно. Семь раз в неделю принесут больше пользы, нежели семь раз через промежутки. Кроме того, могу порекомендовать следующее упражнение (увы, возможностей для этого предостаточно!): причащаться в обстоятельствах, оскорбляющих твой вкус. Выбери гнусавого или косноязычного священника, или заносчивого, вульгарного монаха; и церковь, битком набитую самыми обычными обывателями, невоспитанными детьми, — оттех, что орут и вопят, до тех продуктов католических школ, что, едва откроют дарохранительницу, откидываются назад и зевают, — неопрятными юнцами в рубахах нараспашку, женщинами в брюках, зачастую растрепанными, с непокрытой головой. Ступай к Причастию с ними (и молись за них). Эффект будет тот же (или даже лучше), нежели от мессы, которую прекрасно читает явный праведник, а вместе с тобою слушают ее несколько набожных, достойных людей. (Ведь оно вряд ли хуже мессы с насыщением Пяти Тысяч — после чего Господь [Наш] возвестил грядущее насыщение.)

Самого меня Петровы притязания вполне убеждают, — да и, оглядываясь по сторонам на мир, не особо усомнишься (если христианство — истинно), которая здесь — Истинная Церковь как храм Духа /*Однако не следует забывать мудрых слов Чарльза Уильямса о том, что долг наш — печься об установленном и признанном алтаре, пусть даже Дух Святой пошлет пламя в иное место. Господу пределы не положены (даже его собственными Установлениями), и первыйи главный пример тому — святой Павел; Господь может использовать любой путь для Своей благодати. Даже просто любить Господа Нашего и, конечно же, называть его Господом и Богом, это благодать, которая может повлечь за собою благодать новую. И тем не менее, га воря об институте как таковом, а не об отдельно взятых душах, потоку со временем должно вернуться в предписанное ему русло, либо утечь в пески и иссякнуть. В придачу к солнцу бы-вает и лунный свет (и даже достаточно яркий, чтобы при нем возможно было читать); но убери солнце — и луны уже не увидишь. Чем было бы ныне христианство, когда бы римско-ка толическую церковь и в самом деле уничтожили? — Прим. авт.*/, умирающая, но живая, испорченная, но святая, самоулучшающаяся и воскресающая. Но для меня в той Церкви, общепризнанным главой которой на земле является Папа, главное — то, что именно она от века отстаивала (и отстаивает) Святое Причастие, воздавала ему наибольшие почести и ставила его (как со всей очевидностью предполагал Христос) на первое место. «Паси овец Моих» /*Ин. 21:16. Буквально: «Корми (питай) овец моих».*/, — напоследок заповедал Он святому Петру; и, поскольку Его слова всегда следует в первую очередь понимать буквально, полагаю, что в них речь идет главным образом о Хлебе Жизни. Вот против этого-то и был на самом деле направлен зап.-европейский бунт (или Реформация) — против «мессы, этой нечестивой лжи», а вера/дела — всего-навсего отвлекающий маневр. Полагаю, величайшую из реформ нашего времени осуществил святой Пий X [1]: эта реформа превосходит все, пусть самое необходимое, чего только достигнет Собор [2]. Просто не знаю, в каком состоянии пребывала бы Церковь, если бы не она.

Бессвязное получилось рассуждение и довольно пугающее! Я вовсе не собирался читать тебе проповедь! Я нисколько не сомневаюсь, что ты знаешь все это и даже больше. Я — человек невежественный, но при этом еще и одинокий. Так что пользуюсь возможностью поговорить — уверен, что для беседы вслух мне такого шанса уже не представится. И, конечно же, я живу в тревоге за своих детей, которые в мире более жестоком, суровом и глумливом — до него довелось дожить и мне, — обречены выносить больше нападок, чем я. Но я — тот, кто вышел из земли Египетской, и молю Господа, чтобы никто из моего семени туда уж не возвращался. Я видел своими глазами (еще не вполне понимая) героические страдания моей матери и ее раннюю смерть в крайней нищете — мать-то и привела меня в Церковь; я испытал на себе беспредельное великодушие Френсиса Моргана [3]. Но Святое Причастие я полюбил с самого начала — и милостью Господней любви этой так и не утратил: но увы! — я показал себя недостойным. Плохо я вас воспитал; мало с вами разговаривал. Из греховности и лености я почти забросил религиозную практику — особенно в Лидсе, и в доме 22 по Нортмур-Роуд [4]. Не для меня Небесная Гончая /*Аллюзия на стихотворение Ф. Томпсона (1859—1907) «Небесная гончая»: это автор ская исповедь о том, как Господь настигает бегущую от него душу.*/; мой удел — неумолчный, немой призыв Дарохранительницы и ощущение терзающего голода. О тех днях я горько жалею (и страдаю за них так терпеливо, как только мне дано); главным образом потому, что оказался плохим отцом. Теперь же я непрестанно молюсь за вас всех, чтобы Целитель (Haelend, как обычно называли Спасителя на древнеанглийском) исцелил мои недостатки и чтобы никто из вас не переставал восклицать: «Benedictus qui venit in nomine Domini» [5].

* * *

Co своими недугами я временно справился и чувствую себя так хорошо, как только позволяют мои старые кости. Все больше деревенею — почти как энт. Мой катар неизменно со мною (и никуда уж не денется) — следствие сломанного (и не залеченного как следует) носа во времена школьного регби. Достойный доктор Толхерст [6] убеждает меня не принимать ни лекарств, ни вспомогательных средств; за исключением тех, что время от времени специально выписывает врач: то есть когда в особо уязвимых и ослабленных областях поселяется какая-то определенная инфекция.....

Мне страшно интересно все то, что ты рассказываешь про М[айкла] Дж[орджа] [7] и «англосаксонский». С нетерпением жду дальнейших известий. Я (конечно же) не в силах понять, с какой стати англосаксонский может казаться трудным — тем более для людей, способных выучить хоть какой-то язык (в придачу к родному). Во всяком случае, он ничуть не сложнее немецкого и куда проще, чем, скажем, совр. французский. А уж куда там латыни с греческим! И тем не менее отлично помню, как старина Оливер Элтон (некогда прославленный специалист по английской литературе, но при этом еще и «лингвист», переводчик с русского) написал мне после моего выступления по радио в тридцатых годах [8], говоря, что я, по всей видимости, понимаю язык, который он считает труднее русского. У меня такое просто в голове не укладывается; но похоже, что «англосаксонский» — это своего рода «пробный камень», помогающий отличить настоящих лингвистов (тех, кто любит и изучает Язык) от прагматиков-пользователей. Надеюсь, М. Дж. принадлежит к первой разновидности. Ну, да у него и других талантов более чем достаточно.

Только не заговаривай со мной о «подоходном налоге», или я просто лопну от ярости. Эти люди присваивали все мои литературные заработки до тех пор, пока я не вышел на пенсию. А теперь, даже при наличии льготы (держу пари, мистер Каллахан [9] эту льготу вскорости отменит), согласно которой с дохода от гонорара налог на сверхдоходы не платится (в пределах моих заработков), в будущем январе меня обжуливают на такую сумму, что здорово скажется на моем желании оделить по-настоящему щедрыми дарами каждого из вас. Однако что-нибудь да я для вас сделаю.....

Досадно, что я не набрел на свою рудную жилу до 39 года [10]! Но лучше поздно, чем никогда.....

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Возможно, ссылка на рекомендацию Пия X в отношении ежедневного причащения и причащения маленьких детей /*Т. е. до конфирмации.*/.

2. Второй Ватиканский Собор (1962—1966).

3. Опекун Толкина, отец Френсис Морган.

4. В этом доме Толкин жил с 1926 по 1930 гг.

5. «Благословен грядущий во имя Господне» (из литургии).