Письмо незнакомке
Шрифт:
– Вернее, чем занимались несколько минут назад? – уточнил он.
– Дул на одуванчики.
– Зачем?
– Я купался, доктор.
– И где же вы купались, позвольте Вас спросить?
– А разве Вы не видите: море вокруг – бело-оранжевое море!..
– Ну и как?
– Прекрасно!
– М-да…, – неопределённо заключил лечащий врач.
Стоявшая рядом манипуляционная сестричка Галя всплеснула руками:
– Бедненький, да на Вас сухой нитки нет! Подымайтесь, подымайтесь быстренько с земли.
Я поднялся.
Под окнами соседнего отделения собрались больные. Их было
– Идите за мной, – голосом постового милиционера изрёк лечащий врач.
Покуда шли в отделение, Галя по-матерински нежно обнимала меня за плечи, а у двери сказала по секрету, что у них есть волшебная комната чудес, где меня усадят на ковёр-самолёт, и…
Не знаю, чем закончилась бы эта история, не вызови лечащий врач «по тревоге» психиатра. Тот осматривал меня добрых полчаса, если не час. Пожалуй, затяни он свой осмотр ещё на пару минут, и под дверью палаты собрался бы весь город.
Наконец, меня оставили в покое.
– По моей части все в порядке, – рассовывая по карманам халата свои ударно-колющиеся инструменты, сказал психиатр и с добродушной хитринкой в голосе уточнил у лечащего врача: – Так говорите, «купался в бело-оранжевом море одуванчиков»?
Лечащий врач утвердительно кивнул, но счёл нужным ещё добавить на словах:
– Я видел собственными глазами.
Психиатр потёр кончик шелушащегося носа, с достоинством бросил на ходу:
– Когда начнет нырять… вызывайте!
(1987 г.)
СВЕТ ЗА ОКНОМ
Вроде бы ничего драматичного и не произошло в семье Вадима Полякова, но день ото дня тревога в душе росла. Предчувствие приближающейся беды как бы зависло над потолками, и, куда бы ни вошёл Вадим – то ли в детскую, то ли в кухню – одиноко ему и даже страшно. А он чего-то ждёт, медлит почему-то, как бы боясь самолично нарушить это вязкое, тягостное безмолвие судьбы.
Верочка уже неделю гостит у родителей Ирины. И почему Ирина не заберёт её? Раньше и дня не могла без Верочки, а теперь одно твердит: «Ей там хорошо». Может быть, и хорошо, да только плохо без Верочки ему, Вадиму. Отец ведь он!
Да и сама Ирина стала до странности молчалива. Спроси что – ответит, не спроси – так и простоит у плиты, не поднимая глаз. А то ещё ночью станет у окна и все смотрит, смотрит в расписанное морозом стекло. «Да что с тобой?!» – так и хочется не спросить – вскричать Вадиму, но что-то сдерживает его в последний момент и тушит обжигающий губы вопрос. Утром Ирина уходит, с вечера же все повторяется, словно по заранее составленному сценарию. Не заболела ли она? Так нет, говорит, что здорова, улыбается. Правда, улыбка какая-то вымученная.
Вот снова притихла на кухне. Наверное, сидит у стола, опустив ладони в подол платья, и тихонько плачет. Стоит ему сейчас зайти – она подхватится, как будто с ней ничего не происходит, и, пряча глаза, запричитает: «Лук, лук в глаза попал, …ой, как жжёт!». Но ведь Вадим не слепой, за кого она его принимает? Прожить вместе столько лет… Обидно.
Какое-то время Вадим, мрачный и задумчивый, неподвижно сидел в кресле. Потом встал, прошёлся по комнате, открыл первую попавшуюся
книгу. Тщетно, глаза отказываются читать.Немота Ирины, её леденящая душу отчуждённость… Но когда-то же этому должен быть конец! Просто нет сил. Что с ней? Что с тобой, Ирина? Неужели?.. Нет, нет, этого не может быть… А впрочем… Нет! Нет! Только не это…
Ирина стояла у окна, не заметив появления Вадима. Ожидание чего-то в её жизни чуть разрумянило щеки, кончики ресниц искрились, словно в бисере слёз. Но Ирина не плачет, она чему-то радуется. Да! Да, радуется! Но чему? Губы шевельнулись, ещё раз, ещё – без сомнения она с кем-то разговаривает! Но с кем?
Вадим подошёл к Ирине, несмело обнял за плечи. Она вздрогнула, виновато потупилась.
– Что там, Ира? – тепло и нежно, как только мог, спросил Вадим.
– Свет…, – чуть помолчав, ответила она.
– Но где же он?! Я ничего не вижу, кроме узоров на стекле.
– Свет за окном, – сказал и вдруг заплакала открыто, навзрыд, ускользая трепетной теплотой плеч…
Спустя несколько дней Ирина ушла от Вадима. Ушла навсегда. Вадим ещё долго тогда стоял у окна и в полном безмолвии чувств шарил пустым взглядом по кружевной лазури холодного стекла. «Свет за окном». Как оказывается все просто, – думал он, – свет за окном. Потом, уткнувшись лицом в подушку, на которой ещё вчера покоились волосы Ирины, плакал и изводил себя одним и тем же вопросом – ну почему?! И только под утро впал в забытьё, – силы покинули Вадима, но любовь осталась…
(1987 г.)
СНЕЖИНКА НА ТРОТУАРЕ
Леру я узнал, как только вошёл в троллейбус. Она ничуть не изменилась. Последний раз мы виделись с ней еще прошлой осенью.
Поздоровавшись, я присел рядом. Лера будто бы только ждала этого, - устало вздохнула и доверительно ткнулась лицом в моё плечо, словно с обиды в мамин подол. Она тихонько заплакала. Я не стал при этом выказывать своего беспокойства, лишь покрыл рукой её плечи, мелкую дрожь которых тут же скрыли моя ладонь и дорога…
Одну или две остановки мы не обмолвились ни словом. В эти минуты мы были так близки и так далеки друг от друга, что, заговори я, Лера могла и не услышать мой голос.
– Как я его ненавижу… О, как я его ненавижу…, – наконец, заговорила она, точно убеждала в этом саму себя.
Я не стал уточнять – «кого»» и «за что?», но уже давно готов был выслушать. И хоть нет, по-моему, ничего прозаичней женских слез на плече мужчины, именно женские слезы обязывают его (по меньшей мере) к вниманию, если не к дружескому участию.
Быть Лере другом, признаться, я никогда не хотел. У мужчины есть много способов стать женщине другом, но только один способ стать её любимым – это им быть!
Ещё мальчишкой я почувствовал удушье от любви к Лере. Никто и никогда, пожалуй, не задохнулся и не задохнётся от счастья, но, как знать, как знать, – счастьем ли была моя любовь. Лера не знала и даже не догадывалась о моих чувства, а потому решила (как, наверное, ей казалось) за нас обоих. «Мы будем друзьями!», – сказала она однажды. Давно это было. Я не стал тогда возражать, промолчал. Но моё молчание было молчанием первой любви – ещё не подвластное рассудку право любить и ждать.