Письмо живым людям

— Не прощу, — ответил я.

— Воюете…

— Конечно. Зачем вы все это затеяли?

— Странно, что вы спрашиваете.

— Но вы же ничего не добьетесь! Давлением можно лишь сломать!

— Никакого давления нет.

Я только головой покачал.

Он помедлил, потом пожал плечами:

— Моя работа кончилась, когда в печать пошли первые сообщения. Это было не так просто, поверьте. Редактора отказывались публиковать такой интимный материал, их пришлось… убеждать. Но с тех пор я только жду. Я знаю, чем все кончится, но это произойдет само собой.

— Ему нельзя ненавидеть этот мир! — вырвалось у меня.

— Я знаю, доктор, не горячитесь так, — тихо произнес Чарышев.

— Что вы знаете?!

Он помолчал.

— Это очень странно, но я знаю то же, что вы. По меньшей мере двое нас осталось после той вспышке на солнышке. Кто знает, сколько еще…

Я очень долго смотрел на него, просто не понимая смысла слов.

— Вы не догадывались, да? Я как-то сразу вас почувствовал. А потом не так уж сложно было интерпретировать копии с ваших расчетов на Большом компьютере института…

Я молчал. Он смотрел мне прямо в глаза.

— Знаю, что вы хотите сказать. Но человечество создавало и будет создавать гениев. Никакой гений не создаст человечества.

— Как вам легко…

— Да, — жалко улыбнулся он, — мне легко. Вечная разница между тем, как посылает сына на смерть Родина-мать и просто мать…

— Тогда была война! — крикнул я. А он ответил:

— Всегда война.

— А вы не ошибаетесь?

Чарышев сощурился, с подозрением вглядываясь в меня.

— Я ошибаюсь? — переспросил он. — Я?

Я молчал, пытаясь собраться с мыслями. Голова разламывалась от боли.

— Я сжег нефть? Я отравил химикатами реки и озера, гербицидами и вспашкой — поля? Попробуйте вы разобраться с этим, доктор Гюнтер! Может быть, я рвал водородные бомбы на Моруроа и в Синьцзяне? Я перфорировал озонный экран?

— Простите, — проговорил я.

— Война всегда. Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой… Избитая цитата, к сожалению.

— Это уже не тот бой, в котором можно рисковать женщиной и двумя детьми! Он не сможет, говорю вам! Нельзя творить из-под палки!

Мне показалось, что Чарышев сейчас закричит. Но, наверное, у него просто не было сил закричать.

— Вы очень устали, — проговорил он ласково и очень тихо. — Вы опять ничего не поняли.

Кровь бросилась мне в лицо.

— Сядьте, доктор, — попросил Чарышев. Не разжимая челюстей, я помотал головой. — Сядьте, — настойчиво попросил он. — Право же, это смешно.

Я опять помотал головой. Он положил руки на спинку одного из стоявших в холле кресел и, приволакивая ноги, повел его, держа перед собой. Кресло плыло над полом, медленно и неотвратимо приближаясь ко мне. Очень хотелось сесть, но я лихо засунул руки в карманы брюк и расставил пошире ноги. Чарышев остановился.

— Ну, потерпите, — сказал он после паузы. — Уже скоро.

— Что — скоро?

Он вздохнул:

— Обратный переход. Сядьте, прошу вас.

Мы долго молчали.

— Там проблема уже решена, — задумчиво проговорил Чарышев. — Неужели вы думали, что я рискну начать работу заново здесь, без всякой гарантии успеть? Я предал бы людей, избравших меня, если бы проявил такую халатность. Не пройдет и двух часов, как мы будем там, обещаю. Я знаю людей, доктор, знаю Соломина. Он не сможет здесь жить. Люди сильны и добры… Только начав все это, я понял, каких замечательных людей нам удалось воспитать. Полвека назад сюда пришла бы громадная толпа бить стекла. А Соломин бы скрывался и всех ненавидел. А теперь они защищают его. Его право на выбор. Все понимают, что человек должен сам совершать свои поступки. Ему можно только помогать. Да и то, с осторожностью величайшей, чтобы не исказить ни человека, ни его действий. Чтобы он быстрее видел последствия, больше думал… Помогать даже тому, что нам кажется ошибкой… как сейчас.

— Все дозволено? — спросил я.

— Да. Жизнь — это познание. Та же наука. Только каждый начинает со своего собственного нуля, неповторимого, как отпечатки пальцев. Ощущение неиспользованных возможностей калечит психику. Человечеству не нужны калеки, которые не ищут и не творят. В сущности, такой балласт был бы теперь непозволительной роскошью.

— Соломин не ошибся, — сказал я. — Перехода не будет.

— Будет, конечно, — ответил Чарышев. — Забота порождает заботу. Человек есть любовь.

Я молчал.

— Там вас, наверное, уже заждались, — вдруг проговорил он.

— Нет, — усмехнулся я. — Там я тоже не нужен. Но не будет перехода! — крикнул я, твердо зная, что не прав.

— Кажется, я был бы этому рад. Идите.

— А вы?

— Я здесь подожду. — Он вдруг улыбнулся странной, беспомощной улыбкой. — Мне, знаете… тоже некуда идти.

Едва войдя, я понял, что случилось нечто очень важное. Марина сидела на диване, безжизненно глядя в сторону Соломина, но не на него. Женька потерянно стоял посреди. Когда я появился, они даже не шевельнулись.

— Как удивительно, — произнесла Марина чуть погодя. — Знаешь, я всегда что-то такое чувствовала. Будто это все как-то… будто это уже не тот ты, по которому я тогда сходила с ума.

Женька оторопело смотрел на нее. Он не этого ждал.

— Значит, и впрямь ненастоящее. Значит, по-настоящему ты нас убил, а это — так. Картон…

— Ты рассказал? — вырвалось у меня. Женька беззвучно шевельнул губами: «Да». Свалил ответственность, подумал я. Отдал выбор ей. И против воли крикнул:

— Тряпка!

Его хлестнула судорога.

— Да!!! Да!!! Восемнадцать лет тряпка! Вытирайте ноги! Всех предал, всех!

И снова стало тихо. От крика звенело в ушах. Марина резко вдруг встала, и сейчас же Женька метнулся к ней, замер, а потом стал падать, как падает в слабом гравиполе веревка, если ее перерезать сверху. Он медленно сломался сначала в коленях, потом в поясе и приник к ногам жены.

Она положила руки ему на затылок и плотнее прижала к себе, голова ее запрокинулась.

— Все, Марина, — жалко пробормотал он. — Все. Не презирай меня. Я правда не могу. Уедем. На твой остров, да? Я помогать буду, аппаратуру таскать, водить катер, вести черновики… все, что скажешь. Возьмем ребят. Они рады будут, я им про остров столько рассказывал!..

— Перестань кричать, — сказала Марина.

Он отстранился от нее, запрокинулся, снизу заглядывая ей в лицо:

— Поедем! Хватит об этом, все будет хорошо, правда!..

— Ну перестань же кричать! — жутко выкрикнула она, прижав кулаки к щекам и даже ногой притопнув, словно в негодовании.

— Да я… я не кричу же… — растерянно пролепетал он.

— Все кончилось, — произнесла она спокойно.

— Марина, какой вы еще ребенок. — Я старательно улыбнулся. — Да ничего не кончилось. Вы просто устали. Ложитесь спать, включите снотвор. Завтра вы поймете, что все к лучшему — то, что вы узнали. Ненастоящее пройдет, настоящее останется.