Питер Брейгель Старший

Впрочем, если дело дойдет до ультрамарина, а дойдет оно до него, только если ты работаешь в мастерской, хозяин которой может позволить себе купить эту самую дорогую из красок, мастер никому не доверит растирать ультрамарин. На эту работу можно будет глядеть через его плечо, задерживая дыхание, чтобы не сдуть ни единой пылинки драгоценной небесно-голубой краски.

Наконец наступит торжественный день, когда мастер после долгих наставлений доверит тебе исполнить некоторые второстепенные детали в картине. Питер Кук, который готовил картоны для ковров, поручал ученикам еще и орнамент бордюра, а его жена — Майкен после замужества не оставила своей работы миниатюристки — приучала их обращаться с тоненькими кистями, брать краску понемножку, осторожными движениями делать едва заметные сливающиеся, как на эмали, мазки.

В мастерской Питера Кука можно было узнать все, что можно было узнать в других хорошо поставленных антверпенских мастерских. Но и многое другое. Здесь можно было не только рассматривать трактаты по архитектуре и живописи, которые мастер привез из своих путешествий, не только гравюры с его собственных рисунков и работ многих замечательных художников. Здесь можно было встретить многих антверпенских художников, навещавших гостеприимный дом главы гильдии.

Атмосфера постоянных занятий искусством, разговоров о его новостях, отечественных и чужеземных, споров о его законах и секретах была воздухом мастерской, и, когда ученик становился взрослым, ему разрешалось не только слушать, но и порою почтительно вставить слово в эту беседу, особенно если гость снисходительно задаст вопрос, чтобы проверить, как преуспел ученик, и похвалить учителя.

Труден путь ученика. Долог путь ученика.

Но если он покажется тебе слишком долгим и слишком трудным и ты возропщешь, мастер снова напомнит тебе рассуждение из старинного трактата, вывезенного им из Италии:

«Шесть лет практиковаться в живописи… все время рисуя, не пропуская ни праздничных, ни рабочих дней. Только таким образом природная склонность, благодаря долгому упражнению, превращается в большую опытность. Иначе же, избрав другой путь, не надейся достигнуть совершенства. Хотя многие и говорят, что научились искусству без помощи учителя, но ты им не верь; в качестве примера даю тебе эту книжечку: если ты станешь изучать ее денно и нощно, но не пойдешь для практики к какому-нибудь мастеру, ты никогда не достигнешь того, чтобы с честью стать лицом к лицу с мастерами».

В мастерской Питера Кука молодой Брейгель из подростка или юноши, которым он попал сюда, стал взрослым человеком и постепенно научился всему, чему мог научиться у своего учителя, у его жены, у сотоварищей по мастерской и у других художников, появлявшихся в ней. Кроме того, он много раз — с начала и до конца, подряд и вразбивку — выслушал рассказ мастера о главных воспоминаниях его жизни — путешествиях в Италию и в Турцию. О Турции Брейгель не думал, но побывать в Италии ему хотелось. Слушая учителя, он мысленно прикидывал, когда сможет в свою очередь отправиться в это путешествие, каким путем и на какой срок. Он не был ни богат, ни известен и, в отличие от Питера Кука, мог рассчитывать только на свои собственные силы, на тощий кошелек и крепкие ноги.

Помимо всего необходимого и важного для будущей работы, чему он научился в мастерской, что увидел и услышал здесь, был еще город с его шумной, кипучей, напряженной жизнью. Чем старше становился Брейгель, чем больше осваивался со своим новым положением, чем самостоятельнее ощущал себя, тем больше тянуло его из дома Питера Кука на набережные, улицы, площади, рынки. В эти годы в Антверпене очень много строили. По сведениям одного из современников, здесь одновременно сооружалось несколько сотен больших и малых новых зданий. Питера Брейгеля — художника, как мало кто в его время умевшего и любившего изображать механизмы и машины, влекли к себе строительные площадки Антверпена.

Он всматривался в хитроумные деревянные конструкции, по которым каменщики выкладывали каменные своды. Их работа была важным наглядным дополнением к чертежам и трактатам по архитектуре. Он старался понять устройство сложных систем блоков и полиспастов, служивших для подъема тяжестей на леса. Он высоко задирал голову, чтобы разглядеть поднятые на леса, соединенные с подъемниками ступальные колеса, приходившие в действие от мерно и напряженно вышагивавших внутри них рабочих. Он всматривался в каменотесов, обрабатывающих зубилами и молотами огромные квадры гранита и мрамора, в каменщиков, старательно складывающих стены из звонкого красного клинкера, в штукатуров, гасящих известь в творилах и заглаживающих раствор гладилками.

Множество таких живых деятельных сцен запоминал, а может быть, и зарисовывал он. Пожалуй, нет другого художника, который изобразил бы столько инструментов и орудий труда — от серпа и косы до молота, пилы, бурава, — как это сделай за свою жизнь Брейгель, изобразил бы так точно и воодушевленно. Ему помогали воспоминания детства и юности, когда он не только рассматривал, но и сам держал в руках многие из этих предметов.

Когда подходишь к громаде строящегося дома, где одновременно трудится множество рабочих, стройка в первый миг кажется человеческим муравейником, сложной, почти бессмысленной суетой. В одном из вариантов «Вавилонской башни» художник передал именно это ощущение. Нужно долго, терпеливо всматриваться, расспрашивать, вслушиваться в объяснения, обдумывать увиденное, чтобы понять, как одно связано с другим, для чего этот грохот дробимых камней, стук молотов, визг цепей, звон пил, скрипение канатов, чтобы все разрозненные действия объединились общим смыслом, внятным художнику.

Молодой Брейгель, которого всегда влекла к себе толпа людей, особенно если она объединена трудной работой, еще не знал, зачем, когда и как понадобятся ему эти впечатления сложных, накладывающихся друг на друга движений и ритмов, но ощущал, что однажды понадобятся непременно.

И многое другое притягивало глаз художника на улицах, например красочные процессии в дни церковных праздников, пышные крестные ходы. Особенно знамениты были такие процессии вокруг церкви Богоматери. Здесь собирался чуть ли не весь город. Горожане надевали свое самое лучшее платье. Цехи и корпорации образовывали в процессии особые колонны. Перед каждой колонной несли отличительные знаки цеха или корпорации, зажженные факелы, огромные свечи.

Шли ювелиры, живописцы, вышивальщики шелком, ткачи, скульпторы, столяры, седельщики, плотники, оружейники, корабельщики, рыбаки, мясники, повара, пивовары, бочары, булочники, кожевенники, сапожники. Вслед за мирными корпорациями шли отряды городской милиции, лучники, арбалетчики, пешие и конные ружейники и аркебузиры.

В толпе на разукрашенных носилках, увешанных пестрыми коврами, несли статуи девы Марии и святых, разодетые в торжественные одежды, убранные драгоценностями. После крестного хода предстояло торжественное и назидательное представление на евангельские сюжеты, поэтому в процессии следовали люди, изображающие волхвов; они восседали на искусно сделанных слонах и верблюдах. Святая Маргарита вела побежденного дракона, а святой Георгий возглавлял свое воинство.

В дни больших праздников представления устраивались не только на религиозные, но и на различные бытовые, назидательные, часто комические сюжеты. Спектакли разыгрывались по текстам и с участием членов риторических камер. Это были объединения любителей и знатоков книжной премудрости и народных пословиц, торжественного красноречия на ученый лад и дерзких острых словечек. Камеры объединяли священников, учителей, торговцев, ремесленников. Они существовали во всех городах и носили поэтические названия; например, то риторическое общество, к которому были близки антверпенские художники, вероятно и Питер Кук и его ученики, называлось «Фиалка».

В дни праздников риторики устраивали состязания в версификации, ораторском искусстве, разыгрывали шарады, ставили целые спектакли. Священное писание, богословские сочинения, античная мифология, а часто и народные пословицы и поговорки были источниками этих представлений. У них была давняя традиция. Правда, во времена испанского господства риторические камеры стали испытывать немалые трудности. Они должны были заранее представлять властям список тем своих представлений. Из большого списка церковные и светские власти выбирали три дозволенные темы, после чего риторическая камера могла остановиться на одной из них.