Плач Агриопы

Павел продолжал стоять истуканом, с телефоном в руке, ещё минуты три.

Потом, ошеломлённый, потерянный, взъерошенный и страшный, встретился глазами с Третьяковым.

– Мне надо… надо идти… — Выдавил управдом. Внутри, под ложечкой, под сердцем, ныла пустота. Слова не находились. Никакие, кроме самых пресных.

– Чёрт!.. Я слышал… Извини… — «Ариец» тоже был растерян, раздражён, а может и испуган — и всё это сразу. Едва ли не впервые за всё время знакомства, Павел ощущал это: разваливалась каменная стена. Исчезала уверенность Третьякова — та, которой он — вольно или невольно — заражал других. — Но ты не можешь!.. Нас не выпустят отсюда!

– Я уйду один, ты останься здесь. — Голова управдома превратилась в стерильную и пустую больничную палату: ничего лишнего, ничего личного, всё — на виду, — зато ни за одним ответом не приходилось лезть в чулан.

– Ты не понимаешь… — Третьяков старательно отводил глаза. — Мы — под колпаком. Все мы. И мы — нераздельны. За нами наблюдают. Но это — полбеды. Представь, где мы, и где — твои жена и дочь.

– Икша, — объявил Павел. — Мои — рядом с Икшей.

– А мы с тобой — под Кержачём. — Терпеливо пояснил «ариец». — Обе точки — к северу от Москвы. Это плюс. Но между ними — больше сотни километров. И это лесами, напрямки. По дорогам — под две сотни. А что творится на дорогах — тебе известно? Мне — нет.

– Вертолёт! — Вдруг всплыло в голове Павла. — Ты говорил: умеешь им управлять. Отвези меня! Я помню дорогу. Налево от шоссе, после городка…

– Послушай меня! — Третьяков размашисто ударил раскрытой ладонью по подоконнику. Сорвал кожу. Глубокая царапина пролегла от указательного пальца до запястья, но подранок словно и не заметил этого. — Послушай! — Он протянул обе ладони к управдому — раненую и другую, — предостерегая, удерживая от необдуманного шага. — Всё не так просто! Понимаешь? Я не помню, как оказался в том вертолёте. Я не знаю, осталось ли в нём горючее. Посадка была совершена нештатно… Чёрт!.. Мы сели криво… Так понятно? Взлететь — проблема. Если взлетим — не факт, что сумеем приземлиться, где нужно, даже по соседству. Там просто не окажется подходящей площадки. Воздушное пространство — контролируется. Это Подмосковье, как-никак. Здесь есть ПВО. Нас запросто перехватят, продиктуют нам курс. Не станем слушать — собьют к чертям собачьим. Ну как тебе ещё это объяснить? Как разжевать?

– Сюда мы как-то добрались, — резко возразил Павел. — Причём в полной бессознанке. Ну не полетим — так не полетим: пешком дойду. Дорога в тысячу ли начинается с первого шага: китайская народная мудрость. — Он чувствовал себя странно: раздвоившимся, распавшимся надвое. Одна его половина полнилась отчаянием, не могла вымолвить ни слова, беззвучно стенала и рыдала. Другая — была хирургически точной, злой, рассудочной. Помнила китайские пословицы. И та, другая, достала-таки Третьякова. Тот вздрогнул, посмотрел, наконец, на управдома в упор, выдержал жёсткий и злой, ответный его взгляд.

– Так значит, настаиваешь? Пойдёшь? Полетишь? Поползёшь?

– Прямо сейчас. — Подтвердил Павел. — Неси свой таран. Мне плевать: пускай стреляют. Авось не попадут. Я дам стрекача. Рвану бегом. Хромоногий, но быстрый.

– Нет, минут через двадцать. Вместе. — Поправил коллекционер. — Нам доставят припасы: бензин для генератора, еду. Откроют двери, чтобы это всё внести в дом. Это — шанс.

– Согласен. — Полуживой Павел доверился Павлу рассудочному, — и тот дал ответ.

– Нам осталось решить один вопрос. — Третьяков медленно двинулся в «штабную» комнату. Управдом поплёлся следом. Оба остановились перед связанным студентом. Тот — с недавних пор — притих, голоса не подавал. Теперь прояснилась причина этой нескандальности: парень вырубился, пускал слюни, покрылся странными, бордово-серыми, пятнами.

– Жар? — Павел кивнул на студента.

Третьяков — слегка брезгливо — прикоснулся тыльной стороной ладони ко лбу парня. Его брови удивлённо приподнялись. Он ощупал щёки, уши, даже подбородок студента.

– Жара нет. Представляешь? Скорее озноб. Он в холодном поту.

– Может, умер? — Пробормотал Павел.

– Да нет, жив!

Парень, словно подтверждая слова «арийца», еле слышно кашлянул и издал губами неприятный булькающий звук.

– Эффект изнутри. Уже. Снаружи — через три дня. — Как чёртик из табакерки, нарисовался перед глазами жизнерадостный сеньор Арналдо.

– Парень, очнись! — Третьяков встряхнул студента за плечи, слегка похлопал того по щеке. — Не притворяйся мёртвым. Я точно знаю — ты живой.

Голова студента дёрнулась, подбородок слегка приподнялся, взгляд чуть прояснился.

– Что… вам… надо?.. — Слюняво просипел он.

– Мы уходим, парень. — Проговорил «ариец» мягко. — Тебя не сможем взять, да ты и сам не горишь желанием таскаться за нами. Оставляем тебе одну склянку с лекарством. Будешь принимать его… принимать…

– Одна ложка, пять раз в один день, три раз в одну ночь — потом. Через одинаковое время для часов дня и ночи. — Алхимик как будто только и ждал своего выхода на сцену.

– Вот-вот, именно так. И ты поправишься, парень, понимаешь?

– Всё… равно… — Пролепетал студент. — Мне… всё… равно…

– Сейчас — да. — Серьёзно подтвердил Третьяков. — Потом будет не всё равно. Вот увидишь. Ну — пока. Не держи зла. Да, и ещё…

«Клац-клац-клац», — донеслось из сеней.

– Внимание! — Третьяков прервался на полуслове, рванулся в тёмный коридор, прислушался, метнулся обратно в комнату. Сграбастал оставшиеся баночки с лекарством. Всучил их алхимику: «Держи! Храни!»

Повергая в недоумение Павла, подхватил неваляшек: «Спички! Давай спички!»

Управдом сообразил, что призыв адресован ему. Быстро обшарил стол «штаба». Спички нашлись и перекочевали в карман Третьякова.

– Чёрт! Не туда! Не туда! — Вскипел «ариец». — Не мне! У меня — это! — Он потряс неваляшками. — Ты поджигай!

– Что? Поджигать — что? — Недоумевал Павел.

– Да вот это! Что же ещё? — Третьяков сунул неваляшку управдому под нос.

– Игрушку? — Тот искоса, подозрительно, взглянул на бешеного: не шутит ли. — Поджечь игрушку? Ты уверен?

– Целлулоид!

В коридоре послышались шаги. Кто-то буркнул: «Осторожней, не пролей». Кто-то запнулся, громыхнул ботинком о порог. Павел, не размышляя далее, чиркнул спичкой. Полыхнула сера. Занялся бок неваляшки. И тут же вокруг игрушки начало раскручиваться дымное удушливое облако. Казалось, небо коптила целая свалка, или, как минимум, подожжённый хулиганами, доверху забитый не вывезенным мусором, контейнер.

– Готовы? — Прошептал Третьяков.

Павел кивнул. Алхимик — тоже; хотя скорее он клюнул носом — как курица, полакомившаяся зерном.

– Ложись! Бомба! — Громово сотряс «ариец» темноту коридора. И швырнул туда неваляшку.

Что-то посыпалось на пол. Что-то зазвенело. Казалось, по коридору пронёсся камнепад.

– Вперёд! — Коллекционер двинул локтем в бок управдома.

Адреналин оглушал. Включал невесомость. Ускорял мысли и конечности.

Павел побежал…

Чужие ноги. Кастрюли. Половица торчком, похожая на айсберг. Кто-то кричит на одной ноте: «а-а-а!». Кто-то матерится. Покатая, лысая, как бильярдный шар, голова под подошвой кроссовка: не наступить! Кашель. Тяжёлый, надрывный кашель. Нельзя не закашлять!