Плач льва

— Вернись, Марта, — разрешает Артем.

Собака выполняет команду, и внимание ребенка мгновенно переключается на кубики. Но теперь он строит башню одной рукой. Вторая крепко сжимает стоящую на ковре собачью лапу. Артем не верит свои глазам: впервые за много месяцев он видит, как этот ребенок, не терпящий никаких физических проявлений ласки, испытывающий раздражение от любого, самого невинного прикосновения, сам, по собственному желанию дотрагивается до кого-то живого. Мужчина не сводит глаз с маленькой ручки, и с удивлением наблюдает за тем, как проворные пальчики начинают неторопливо перебирать шерсть овчарки, ощупывать ее когти, поглаживать лапы.

Нет, Артем совершенно не был удивлен самим происходящим, он поразился только скорости, с которой ребенок впустил собаку — довольно большую, способную вызвать у многих неподдельный испуг, — в свой чрезвычайно узкий круг доверия. Артем догадывался о том, что это случится. Собственно, именно на это он и рассчитывал, для того и привел Марту. Уже довольно долго он обдумывал прочитанную в газете статью о том, как животные становятся для психически нездоровых людей своеобразным мостиком для связи с окружающим миром. Информация, собранная какой-то явно молоденькой, судя по слезливому тексту, журналисткой, поразила Артема. Уж кто-кто, а он-то прекрасно знает, что звери лучше всяких медикаментов залечивают душевные раны, не заканчивая университетов, не имея дипломов профессиональных психологов и даже не умея говорить. Звери спасают, спасают психически нормальных людей. В этом Артем с лихвой убедился на собственном опыте, но не мог себе объяснить, почему же никогда раньше не задумывался о том, что животные способны оказывать благотворное влияние на очевидное, болезненное расстройство головного мозга. Как только он прочитал статью, сразу же подумал об этом мальчике, на котором врачи обычной детской поликлиники поставили крест. Конечно, существуют специальные центры, программы помощи, виды особой терапии, но все это требует как значительных финансовых затрат, так и полного погружения в беспрерывные занятия с ребенком. Таких ресурсов нет ни у матери малыша, ни у Артема. Возможно, он мог бы найти некоторые денежные средства — свободное время в расписании обнаружить было значительно труднее. Пока еще не начались беспросветные осенние дожди и не наступили зимние холода, добропорядочные собаководы вознамерились обучить своих питомцев основам поведения и рвали тренера буквально на части. Запланировав визит к ребенку еще несколько недель назад, Артем только сегодня смог осуществить задуманное, да и то лишь потому, что мама мальчика накануне позвонила и сказала, что ей нужно уехать, а ребенка оставить не с кем, и Артем вызвался помочь.

Теперь он с удовольствием отмечал, что сделал это не зря. Артем достиг своей цели: мальчик действительно преобразился. Он уже поглаживал Марту всей ладошкой и ощупывал не только лапы, но и бока, живот, пытался дотянуться до морды. Овчарка отворачивалась, но терпела.

— Умница, Марта, — похвалил собаку Артем. Он сел на диван поглубже и прикрыл глаза. «Звери спасают душу, сказал он себе. Хотя почему только душу? Ты же знаешь, Артем, и тело, и жизнь… И жизнь…»

Жизнь артистки Дианы должна была начаться в тот день, когда она впервые принимала участие в представлении. Волновались все: и Артем, и его семья, и цирковые, которые трепетно относились к юной, талантливой особе, и даже сама львица. Диана не могла не почувствовать всеобщего оживления, какого-то особого внимания к собственной персоне, не могла не заметить лишнего куска мяса, любовно положенного ей в миску после репетиции, не могла не забеспокоиться оттого, что вечером к ней вопреки обыкновению не заглянула Анютка. Вместо этого ее почему-то повели на манеж. Повели туда, откуда доносились громкие звуки музыки, к которым до этого она лишь с интересом прислушивалась из своего вольера; туда, откуда уже слышался повелительный голос ее дрессировщика; туда, где раздавались такие знакомые и желанные для нее аплодисменты. Те, кто видел, как Диана шла к кулисам, потом божились, что она улыбалась. Артем всегда скептически относился к подобным заявлениям, но в этих утверждениях коллег ему почему-то совершенно не хотелось сомневаться. Он и сам, стоя на манеже и отдавая команды питомцам, не мог сосредоточиться (непростительно для дрессировщика хищников!) и все представлял, как в эти самые секунды его любимица направляется к своему первому выходу. И ему тоже казалось, что она обязательно, всенепременно должна улыбаться.

Красавец Амур как раз закончил выполнять трюк, когда Артем краем глаза отметил: вышла, села на тумбу, выглядит слегка растерянной, щурится от софитов, увидела его, но продолжает вертеть головой во все стороны, наконец, остановила на ком-то взгляд, успокоилась — все, можно продолжать представление. Львы в тот вечер работали хорошо: не вредничали и не сердились. Если кто и порыкивал, то скорее не от недовольства, а так, для порядка. И даже если огрызался немного, то номер свой выполнял на совесть и не заставлял дрессировщика долго себя упрашивать. Артем решил, что даст Диане посмотреть, как Эрик пройдет по наклонному канату, а Стела и Стар перепрыгнут через обруч, и потом отправит начинающую артистку за кулисы. Для первого выхода простого пятиминутного присутствия на манеже более чем достаточно. Львы отработали, чинно расселись по местам, и в тот момент, когда публика еще не угомонилась и продолжала от души благодарить талантливых зверей, дрессировщик чуть приблизился к тумбе Дианы и скомандовал ей, показывая на кулисы: «Вольер, Ди!» Он не знал наверняка, как поведет себя строптивая кошка. Но она поддалась общему благостному настроению прайда: спрыгнула с места и спокойно засеменила к огороженному железными прутьями загону, через который хищники попадают на арену и покидают ее.

Все, что случилось потом, запечатлелось в памяти Артема какой-то мгновенной сменой кадров из фильма ужасов. Вот он еще не видит того, что происходит, но ему кажется, что в гуле аплодисментов он неожиданно различает звонкий голосок дочери: «Ди!» Вот слышит, как неожиданно испуганно охнул и мгновенно затих зал. Вот смотрит, как Диана остановилась и обернулась. Вот, наконец, он и сам оборачивается и чувствует, как с оглушительной скоростью начинают выпадать пазлы из его собственноручно созданной, целостной до неприличия картины мира. Его пятилетняя Анютка не просто окликнула свою любимицу, она вскочила со своего места в первом ряду и просунула голову сквозь прутья решетки, расстояние между которыми оказалось слишком широким для того, чтобы девочка смогла вставить туда свое лицо, и чрезвычайно узким для того, чтобы она сумела его оттуда вытащить. Дальше все произошло одновременно: нечеловеческий вопль жены, отчаянно пытающейся вызволить дочь из капкана, поздний выстрел ассистента, который уже не мог остановить сорвавшегося с места грозного и сильного Урана, спешащего к неожиданной добыче, и стремительный прыжок Дианы, и ее предостерегающий рык. Львица загородила собой девочку, опередив хищника на какую-то долю секунды, и тот стушевался, затормозил, рявкнул было на «малолетнюю выскочку», но, почувствовав, видимо, ее решимость, отступил.

Львов увели с арены. Железную решетку разобрали. Но зрители еще долго не давали продолжить представление: рукоплескали отважной Диане и требовали вывести ее на поклон. Но на арену ее не вернули. И не из-за осторожности, не из-за принципиальности, не из-за того, что другие артисты ждали своей очереди, а только потому, что не смогли оторвать от нее дрессировщика. Так же, как Лена судорожно прижимала к себе и не могла отпустить уже совершенно спокойную, мирно спящую на диванчике в гримерной дочь, Артем еще долго лежал в вольере, уткнувшись лицом в плюшевую морду львицы, гладил ее голову, холку, влажные от его слез лапы. То вдруг останавливался, замирал, словно проваливался куда-то, вспоминая в который раз все детали произошедшего, а потом, подгоняемый той самой леденящей сердце волной ужаса от внезапного осознания того, что могло бы случиться, снова порывисто обнимал зверя и проникновенно шептал:

— Спасибо, девочка! Спасибо, родная моя!

Артем был уверен: если бы в эту секунду его попросили сказать, кто — Анютка или Диана — для него дороже, он бы думал бесконечно и, скорее всего, так и не сумел определиться с однозначным ответом.

Вопрос застает Артем врасплох. Женский голос — требовательный и весьма обеспокоенный — звучит откуда-то издалека, требуя объяснений:

— Что здесь происходит?

«От кого требует?»

— Я тебя спрашиваю, чем ты занимаешься? — мягкие, но очень цепкие пальцы сильно трясут Артема за плечи.

«От меня требуют?» Мужчина приоткрывает один глаз и, увидев перед собой обеспокоенное лицо мамы малыша, мгновенно садится на диване.

— Я уснул? Как же так вышло?

— Мне бы тоже хотелось это узнать, — едва ли молодая женщина старается скрыть укор, но если и пытается, то получается это плохо, точнее, не получается совсем.

— Извини. Сам не знаю, что произошло. Как-то провалился, и все.

— Надеюсь, сновидение было приятным…

Артем морщится.

— Не помню.

Девушка бросает взгляд на диванную подушку, брови ползут вверх в немом изумлении:

— Ты что, плакал?

Представить себе этого решительного мужчину, у которого всегда и для всего найдется выход, беспомощно проливающим слезы, решительно невозможно.

— Я? Плакал? — Артем и сам удивленно смотрит на странные следы, ощущает какое-то пощипывание в глазах, чувствует корочки, образовавшиеся в их уголках, и внезапно вспоминает: цирк, Диана, тот самый день… — Ничего я не плакал. Что за чушь! Где мальчик?

Женщина отступает, и мужчине открывается картина происходящего за ее спиной. Ребенок забыл о кубиках. Он сидит на ковре по-турецки и раскачивается из стороны в сторону, ухватив руками передние лапы лежащей напротив овчарки. Вроде бы обычное монотонное действие, пришедшее на смену другому, такому же однообразному и ничего не значащему для окружающих. Но Артем торжествующе смотрит на маму малыша. Она улыбается в ответ. Мальчик, который до этого умел только громко и надрывно кричать, выражая панику, страх и неприятие окружающей действительности, сейчас пытается лепетать что-то добродушное, тихое, абсолютно непонятное, но от этого не менее значительное. Не менее значительное и чрезвычайно важное для двух взрослых, для которых в эту секунду совершенно безнадежная ситуация и тягостный диагноз неожиданно перестают быть таковыми.

Артем уже набирает в грудь воздуха, чтобы рассказать — о том, как он прочитал статью, как сразу подумал о Марте; о том, как он рад, что собака не подвела; о том, что теперь для ребенка, очевидно, придется купить своего пса и, скорее всего, овчарку, потому что, приняв эту породу, он может теперь отвергнуть все остальные; о том, что он — Артем — безусловно, поможет и найдет специально обученного щенка для работы с такими детьми и вообще поможет во всем и… Но он не успевает произнести и звука.

— Томатис подействовал, — восторженно объявляет молодая женщина. Она опускается рядом с ребенком и осторожно гладит его по голове. Мальчик не дергается и не отстраняется, продолжает качаться и усердно вокализировать:

— А-а-а… Оу-уо… Э-э-я…

— Что? Какой Томатис? Вам выписали новое лекарство? Ты сменила очередного врача? — Артем ничего не понимает. Ему кажется совершенно очевидным, что единственной причиной произошедших с ребенком перемен является его знакомство с собакой.

— Нет. К черту лекарства! От них никакого толка. Вот, послушай, — женщина протягивает Артему подключенные к магнитофону наушники и, как только он надевает их, включает запись.