Плачь, Маргарита

Он немного походил по комнате, полюбовался на мутную от близких прожекторов черноту липовой аллеи, конечно, утыканной «черненькими». Он уже оставил мысль погулять сегодня с Гретой. Ночь была ветреная. Наступила послерождественская оттепель, мокрый ветер так и хлестал в окна. Выходить ему совсем не хотелось, но что делать с Полетт? Ей по телефону не скомандуешь. Он позвонил сестре, попросил принести одежду, заодно — и верхнюю, и предупредить Гиммлера, что он хочет выйти подышать.

Через десять минут с его вещами явилась Елена.

— Куда ты? — прозвучал резкий вопрос. Роберт начал одеваться.

— Куда ты? — повторила она.

— Я должен поговорить с Полиной.

— К ней!

— Не к ней, а — с ней, — поправил Роберт.

— Если ты… это сделаешь… если только ты сейчас туда поедешь, я… убью ее, — тихо проговорила Хелен.

Лей рассмеялся.

— Ты убьешь ее, Геббельс убьет меня, а Пуци — Геббельса! Вместо одного сомнительного покойника будет три очевидных.

Завязав галстук, он присел в кресло, пережидая головокруженье.

— Послушай, детка, не говоря уж о том, насколько смешны подобные страсти в нашем с тобой исполнении, поверь хотя бы, что я слишком плохо себя чувствую. За последние трое суток я спал не более получаса. Мне сейчас вообще ничего не хочется. Кстати, как и день назад. Я просто должен с ней поговорить, чтобы она по дурости не навредила ни себе, ни нам. Так что успокойся.

— Я уже все сказала, — отрезала Елена.

Лей махнул рукой.

Надев куртку, он позвонил вниз, чтобы подали машину. Вышел, не взглянув на Хелен, но порядком разозлившись. На какой-то миг он даже задержался на лестнице, борясь с желанием вернуться и надавать ей пощечин, чтоб пришла в себя.

Дура! Дрянь! Полгода назад очередной болван полез из-за нее в петлю, так она даже в этом умудрилась упрекнуть его, Роберта. Это он, мол, довел ее до истерии, до потребности мстить всем и вся.

Он все-таки спустился вниз и прошелся по аллее. Сил совсем не было; голова по-прежнему кружилась, сердце сдавило. Он сел в машину, велел шоферу ехать в сторону Гюнтерштрассе.

Ночной Франкфурт, конечно, не ночной Мюнхен или Берлин, но и он жил своею жизнью. На набережную выходило несколько десятков ресторанов и казино, а франкфуртские проститутки, пожалуй, дали бы фору мюнхенским хваткой и напором, хотя и здесь они были такие же жалкие, бледные от голода и полубольные.

У себя в Кельне Роберт эту публику гонял нещадно — они все сидели в трех домах на одной из привокзальных улиц и носа не смели оттуда высунуть. Добропорядочные кельнские дамы господина гауляйтера в этом всячески поощряли и превозносили как истинного рыцаря борьбы за чистоту нравов. Одним словом, в Кельне у него был порядок — не то что здесь.

Лея раздражало обилие слепящих огней, еще и отражавшихся в глади Майна, но едва он закрывал глаза, как снова начинал проваливаться. Он, наконец, приказал остановиться, решив выпить пару рюмок в каком-нибудь казино, а затем пройтись по набережной. До салона Монтре оставалось лишь пересечь площадь.

Казино с фасада выглядело заманчиво, но внутри — та же толчея, слепящий свет, пьяные визги… Лея сразу подхватила под руку какая-то бабенка. Он отстранил ее и собрался уйти, но передумал. В приличном месте он, пожалуй, напьется, а здесь — едва ли. Взяв бутылку румынской водки, он сел за столик и налил себе полный стакан. Бабенка (должно быть, все та же) уселась напротив. Он мельком глянул на нее и поморщился. Выпив, он бросил ей деньги, чтоб купила себе выпивку и отвязалась. Но через минуту она снова явилась перед ним с бутылкой и принялась одаривать его кокетливыми улыбочками, под действием которых Роберт налил себе еще стакан.

— Вот я и не пойму, — вдруг заявила девица.

— Чего, прелестное дитя?

— Ты кто?

— Почти покойник, — усмехнулся Лей.

— Все там будем, — резонно отвечала она.

— А ты, я смотрю, торопишься?

— А ты не торопишься? — заметила девица, наблюдая, как он наливает себе третий стакан.

Роберт отодвинул его и закурил.

— Ты кто-о? — поразилась она, увидав, какие у него сигареты. — Банкир?

— Я комиссар полиции и сейчас тебя арестую, — сказал Роберт, рассматривая большую картину над баром с изображением не то обезьян на ветках, не то чертей в аду. — Так что проваливай.

— Все легавые курят дрянь, и у них глаза поросячьи. А у тебя красивые глаза, — сказала она и взяла его стакан обеими руками.

«Пожалуй, достаточно», — сказал себе Роберт. Сердце отпустило, можно было идти дальше. Он резко поднялся, и вдруг его точно по голове шарахнуло. На секунду он даже потерял сознание и вынужден был снова присесть к столу, держась за край. Девица тоже вскочила и глядела на него испуганно.

— Эй, ты что? — спросила она. — Болен, что ли? Болен или не болен, но, видимо, пить ему и впрямь не следовало. Вместо привычной бодрости и ясной головы он ошутил такое тяжелое ко всему отвращение, что несколько минут просто сидел, закрыв глаза, еще надеясь, что это пройдет. Но сделалось хуже. Он почувствовал, что ни на что сейчас не годен — вид женских лиц вызывал у него тошноту. То, что маячило перед ним сквозь сигаретный дым, едва ли можно было назвать женским лицом — то была скорей личина его совести, исковерканная страстями, больная и размалеванная, глядящая на него со страхом и недоверием. Но это была единственная компания, которая ему сейчас подходила. Роберт осторожно поднялся, постоял, сделал несколько глубоких вдохов.

— Пошли, — сказал он девице. — Но выйдем через черный ход.

На следующий день все газеты писали о покушении на руководителя отделения НСДАП Рейнской области, депутата прусского рейхстага Роберта Лея.

«…Погибли двое из троих находившихся в машине человек, лейтенант СА Гейнц Вебер и шофер, ветеран войны, отец пятерых детей Отто Диц. Сам депутат с множественными травмами и сотрясением мозга находится в тяжелом состоянии, однако он все же сумел опознать стрелявших, имена которых в интересах следствия пока не разглашаются…»

Появилась и первая версия. Геббельс, как всегда, сумел так быстро организовать нужную прессу, что оппоненты в Берлине только руками развели. Всюду, где в полный голос, где полушепотом, звучало одно и то же — месть кельнских евреев подпитана деньгами их французских соплеменников.

Днем во Франкфурт прилетел разъяренный Юлиус Штрайхер. Свирепый антисемит принялся подталкивать следствие такими энергичными пинками, что уже вечером того же дня во временной штаб-квартире фюрера вновь появились следователи с фотографиями для опознания задержанных: нападавших оказалось уже четверо. С Леем им встретиться не удалось, поскольку, как им сказали, он с ночи не приходил в сознание.

Утром около спальни фюрера почти час прохаживался сосредоточенный Борман, дожидавшийся пробуждения вождя. Мартин всю эту ночь провел в отеле «Олимпик», первоклассной гостинице, куда Лей явился с непотребной девкой, и оба до сих пор еще не выходили из номера. Люди Гиммлера были в шоке — они потеряли Лея после того, как он вошел в казино. Когда они доложили об этом своему шефу, уравновешенный Гиммлер вышел из себя — он ничего так не боялся, как неудовольствия Гитлера. Но Борман сделал ему подарок, назвав точное местоположение шутника Лея — отнюдь не из добрых побуждений, конечно. Требовалось срочно наладить охрану гостиницы.