Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник)

И сейчас же два красно-зеленых попугая ара, качавшихся в клетке под потолком в его комнате, до этого совершенно безмолвные, вдруг запрыгали, засвиристели, клетка так и заходила ходуном. Неужели даже глупые птицы что-то поняли? Начали защищать хозяина? Или выражали солидарность со мной. Но это я думала уже на ходу, быстро перемещаясь к выходу, блин, чисто по наитию, в таких хоромах карта была нужна, наконец выскочила на широченную мраморную лестницу, рванула мимо круглого фонтана с золотыми рыбками прям у входа, мимо оранжереи в карликовых пальмах и охраны на проходной… И вот уже ехала на сразу же (ура!) пойманном грузовике в город, от ар, пальм, фонтанов и губастого урода!..

Таня этих подробностей, само собой, не знала. Как и никто. Даже с Дарским через несколько дней мы снова начали здороваться, как ничего и не было. Он быстро утешился, желающих хватало, но надо же… мальчик оказался мстительным.

– А кто еще пойдет? – спрашиваю и не смотрю Тане в глаза.

– Да я даже не знаю точно, – Танька мнется. – Ну, то есть, Лера идет, Ритка – точно, Тушкевич, Петя, я…

Через пять минут мыканий и отведенных глаз выясняется, что идет почти вся наша группа и даже кое-кто из других.

Я отталкиваюсь спиной от стены, пружинисто поднимаюсь, моя очередь сдавать.

– Ни пуха! – кричит Танька вдогонку и тихой скороговоркой, уже в самую спину, но так, что я слышу все равно: «Он-же-просто-наверняка-знал-что-ты-уезжаешь-домой».

Я сдаю. Сдаю сволочи и зануде Грэгору! Чтение партитур. Все довольно фальшиво меня поздравляют, кто-то даже чмокает в щечку (Танька, да). Но я-то знаю, в чем дело, – когда я как следует разозлюсь, меня посещает вдохновение, никакой Грэгор не устоит!

После экзамена сразу же еду в кассы, на вокзал, менять билет, чтобы уехать прямо завтра, до, до их тошнотного маскарада. К родителям, к маминым домашним супчикам поскорей, к деревянным домам на окраине и нескольким старым тоже со всей России съезжающимся на каникулы друзьям. Но билетов на завтра нет.

Весь следующий день я просто собираюсь. Отключив голову, укладываю чемодан, из общаги снова еду в Консу, сдаю в библиотеку книги, захожу на минуту в учебную часть, потом брожу по торговому центру, покупаю всем своим подарки на Новый год.

Черт, какое все-таки это тяжелое время, конец декабря. Целый длинный год рысью пружинит тебе на загривок. Глядит в затылок ледяным желтым взглядом. И ладно б давили только эти триста с чем-то там дней, но и всё, что ты ждал от года, от людей, а оно не сложилось, – тянет, давит тоже. На плечи, шею, заползает в башку, и мне хочется сгорбиться, сжаться и уснуть наконец дома, уткнувшись щекой в свежеодетую прохладную подушку (на наволочке – незабудки), крепко, сладко. И чтоб никто не будил.

На электронных часах в магазине мигает 16:04. Все закуплено, и маме, и бабушке, и всем. На улице холодает, сквозь белый день проступают сумерки. Зажигаются первые огни, всюду в витринах елки. Поднимается ветер, по земле стелется поземка, охота скорее в тепло, переминаюсь на остановке, но автобуса нет, сажусь наконец в маршрутку, снова еду в общагу. Смотрю сквозь окно. Все время хочется протереть глаза. Ну, не может быть все таким серым. Закутанная по самый нос бабка сидит на деревянном ящике, просит милостыню возле торгового центра. Два краснорожих мужика в мохнатых шапках и ватных штанах шагают с удочками – рыбаки. На обочинах грязный снег, из сугробов торчат рекламные щиты, народу полно, но в основном женщины. Все закутанные и все с сумками – Новый год. Поэтому и машин так много, тащимся по проспекту еле-еле. Дубак полный, холодно даже в маршрутке.

Вот и общага, а за ней серые брежневские дома, вечная стройка, сквозь унылое, старое унылое рвется новое, раскрашенные, наглые новостройки. Не знаю даже, что лучше. Прохожу мимо охранницы, она отрывается от кроссворда, косится на пакеты и свертки так, будто сама никогда не ходит в магаз.

В нашей комнате никого. Дина и Аня сегодня уже уехали, Динка вообще, наверное, навсегда, сказала, нашла комнату в городе, и правильно – жить в нашей общаге тот еще депрессняк… Все кто может снимает. Я пока не могу. Уроков хватает только на прокорм да вот на подарки. Еще билет домой. Хотя за это полугодие все-таки удалось немного скопить, пока сама не знаю на что.

Чемодан стоит у кровати, дожить до рассвета, ну, не в «Бункер» же переть, тем более в такой нереальный холод. Ложусь на кровать, отворачиваюсь к стене. За стеной ржут девчонки, примеряют наряды, собираются на маскарад.

Странно, почему я так переживаю? Мне же плевать на этого Дарского, даже симпатия к нему после того раза испарилась. Все равно. Как он мог меня не позвать? Всех позвал, кроме меня! Ладно, предположим, у мальчика обида до конца жизни. Но остальные… Они ж не знали. Не знали ничего про нас! И все равно никто ничего мне не сказал про этот бал. Скрывали? Или случайно так вышло? Нет, не случайно. До последнего таили, даже Таня, – почему? Да потому что я чужая им, все равно не своя. Дерёвня. Хотя мой город совсем не дерёвня, даже не село, а город, хорошо, городок. И к тому же бешеная, почему ты такая бешеная? – вот что Танька любила мне повторять в прошлом году, пока мы с ней боле-менее дружили. И никакой талант не спасет. А может, и нет у меня никакого таланта? После Лейпцига и шестого места даже Борис Михайлович, педагог, из-за которого я вообще здесь, сильно во мне, кажется, разочаровался.

Эти за стенкой все орали и заливались. Пойти сказать им, чтобы заткнулись? Что я хочу спать! Разметать общагу в хлам с помощью супероружия, которого у меня нет? Вместо этого иду в общую ванную-туалет.

Под зеркалом лежит забытая золоченая трубочка, Динкина помада, ярко-ярко-красная, крашусь. Вид сразу становится как у продавщицы на нашем рынке. Неместной. А, скажем, из Барнаула. Папа у меня оттуда и есть, и скулы мои – от него. Бляцкая татарва. Натягиваю самый теплый свой красный свитер, бабушка связала еще в позапрошлом году, свитер, но все равно юбку, замшевую черную мини, купленную этим летом в Германии, в секонд-хенде! Yes. Достаю из тайника деньги, всю накопленную заначку, запихиваю в карман куртки все заработанное за эти месяцы, слетаю с лестницы.

Выхожу. Колени сразу же охватывает холод, ноги коченеют, на губах – сладкий привкус помады. Удар ледяного ветра. Блин, хреновато. Натягиваю шапку на самые уши, вжимаю голову в куртку. Хоть бы такси! И надо же, слева, ближе к жилым домам, вижу «Волгу» с зеленым огоньком.

Выбрасываю руку вперед, машина послушно едет прямо ко мне. Дверь отворяется, лицо обдает душным теплом.

– Ты заказал?!

Кричит. Сухонький, с узкими глазками.

– Ты?

Страшно злой. Счас убьет меня!

– Не, не я, но, может быть, вы меня подвезете…

– А по телефону не ты заказал?

– Нет, говорю же. Не я.

Он кивает. Верит. Немного обреченно машет рукой – заходи.

Бухаюсь на шерстяное, каким-то пледом, что ли, укрытое сиденье, душно, но хоть тепло, радио мурлыкает попсу. Водила так себе говорит по-русски и полдороги ругается, правда, не на меня.

– Заказали, да, знаю, не ты, но тоже Ипподромская, приехал, никого нет. Звоню диспетчеру, она им, а они к телефону тоже никто не идут. Может, пьяные уже все. Стоял, не знал. Так и не пришли, заразы. Хорошо, ты…

Он наконец отмякает. Что-то спрашивает, а мне леееень говорить. Мне просто тепло. Я уехала из общаги. Мычу что-то в ответ, он морщит детские бровки, не понимает, что я ему тихо хамлю, ерзает и начинает опять про свое. Оказывается, он из Таджикистана. Жена, четверо детей, а он здесь на заработках. Зарабатываю много! Но без больничного. Болеть нет, нельзя. Заболел – ничего не заработал. Очень плохо. Один раз все равно заболел, неделю лежал. Жена звонит, деньги нужны. Нету! Чем детей кормить, деньги давай. Ой, поругались мы, я трубку бросил – как в фильме, да?