Плач серого неба
Шрифт:
— Что?
— Побить, говорю. Понимаешь, гляжу на тебя там, в толпе, и понимаю — если не побью этого гаденыша, день прожит зря. Вот. Бью.
В подкрепление своих слов я еще пару раз толкнул его ногой — вряд ли больно, скорее обидно. В челюсть. Он клацнул зубами, выплюнул, сколько смог, грязи и заскрипел на зубах ее остатками.
— Эй, ты чего? Сдурел? Стой! Тьфу! Э, мужик, стоп, говорю, — альв старательно ворочал непослушным языком, но голова работала — он начинал всерьез бояться, — хрен с тобой, давай говорить-то, я готов, слышь?
— Слышу. А что ты можешь такое рассказать, чтобы мне стало интереснее, чем сейчас?
Шлеп.
— Ай! Да откуда я знаю? Ты что хотел услышать? Я скажу, только хорош! Не надо!
— Не надо так?
Шлеп.
—
Бац.
— Ох! Никак не надо! Ну хватит, пожалуйста! Денег тебе дам, перестань только!..
Плачет, что ли? А тогда, под фонарем, соловьем разливался, пока меня так же корежили. Очень занятно наблюдать, как одушевленный, для которого собственная сила стоит во главе угла, сталкивается с непреодолимым препятствием и моментально сгибается под его напором. Тем плоха выстроенная на тщеславии самоуверенность, что опора у нее постоянно тает. Дыры появляются — только успевай латать. Не успеешь — будешь вот так валяться в грязи и отчаянно бояться за свою ничего, как выяснилось, не стоящую жизнь.
— Хватит скулить. Звать тебя как?
— Гист…
— Гист кто?
— А… а-Манн. Гист а-Манн.
— Да ну? И чего ж тебе в своем поместье не сиделось, господин а-Манн, чего к нам пожаловал?
— Я… Без поместья.
— Как это? А чего тогда акаешь?
— Лишен… наследства. Слушай…
— Слушаю.
— Ты бы ногу…того… убрал, а? Дышать… больно, говорить трудно.
— Да ладно тебе, хорошо же беседуем. Меня все устраивает. А тебя нет? Может, подушку поправить?
— Не… не надо…
— Вот и чудно. Ну так расскажи мне, господин а-Манн, за что же тебя лишили наследства и что ты делаешь так далеко от Мирриона?
— Я… Не могу… сказать…
— Почему?
— Нельзя… Будет плохо.
— Тьфу ты. Не скажешь — будет хуже.
— Хуже… не бывает, друг… Кха… Бывает больнее.
— Это ты о чем?
— Боль — не самое страшное. Бывает и похуже.
— Тебе, гляжу, полегчало. То есть, если ты мне все расскажешь, тебя убьют?
— Убьют? Кха… Нет. — Он зашелся в надсадном кашле, выхаркивая воздух прямо в полетевшую жирными брызгами грязь. С трудом повернул голову, сплюнул в сторону. — Да скажи я хоть слово — и о смерти на коленях умолять придется… если, конечно, колени к тому времени еще будут.
— Внушает. Аж мурашки по коже. На кого же это ты такого страшного работаешь?
— Что в лоб, что по лбу. Друг, ты не понял? Я на эти вопросы не отвечу, и лучше уж ты меня прибей, чем потом он мной займется. Давай, убивай быстрее, — наверное, если бы я не так сильно вдарил ему по голове, он и впрямь попытался бы встать, — тело под подошвой зашевелилось чересчур целеустремленно.
— Договорились. Но прежде, чем я тебя убью, ответь на два вопроса. Предпоследний: зачем вам понадобился Хидейк?
— О чем ты?
— Не о чем, а о ком. Альв с бульвара Поющих игл. Насколько я понимаю, урода подослал тоже твой страшный хозяин?
— А, этот Хидейк… О. Вот как. Ну что ж, это расскажу, — шевеление прекратилось, и он обмяк, недвижно распластавшись в грязи, — только дай-ка мне на спину перевернуться. Грязь уже в рот затекает. Не будь свиньей, друг.
— Не буду. Но и перевернуться не дам. Пока ты моего лица не видишь…
— Да поздно уже, — только сейчас я вдруг осознал, что жертва уже некоторое время не хрипит и не пытается восстановить дыхание. А теперь еще голос поверженного врага вновь превратился в глубокий бас — будто ветер в печной трубе завыл — и страх из него напрочь исчез. Это могло означать лишь одно… — Ты, детектив, достаточно сказал, чтобы я тебя по голосу узнать успел. Что, бедный рыбак на лов не выйдет? Ну да ничего. — Его голос зазвучал так же, как ночью, — мастер Брокк, я сожалею, что вы не вняли предупреждению. Придется вам умереть.
Тело господина а-Манна вдруг резко раздалось во все стороны. Как упругой подушкой меня подбросило на несколько метров вверх и обрушило в ту же грязь, откуда медленно восставал поверженный альв. Черты его едва различались — хотя
странная волна стряхнула с него втершиеся крохи мокрой земли, лицо Гиста напоминало покрытый складками сдутый резиновый шар, с которым как следует поиграли дети. Словно… Словно он и правда стал резиновым.Я уперся ладонями в грязь, ощутил прикосновение жестких крупинок и помотал головой. Нет. Так не бывает. Если только…
Ох.
Может быть, это Карина не уследила за подопечными, и они превратили город в сцену понятного им одним спектакля?
Иначе как объяснить, что лишенный наследства альв тоже оказался Тронутым?!
Концентрация уродов в моей жизни превысила допустимые пределы. Складчатое лицо постепенно разглаживалось, и на нем все шире и шире растягивалась издевательская улыбка. На опору тщеславия легла крепкая заплата.
Впервые порадовавшись малой длине хидейкова плаща, я попытался провести подсечку, и без труда попал в цель. Гист даже не уклонялся — стоял на одном месте, усмехаясь, и ждал, пока я выдеру ноги из его похожего на тесто тела. Потом он дунул — щеки раздулись парусами, а струя воздуха, ударившая изо рта, показалась мне видимой — как будто ворох мутной прозрачной ткани пролетел по нетронутому магией воздуху и со страшной силой влепился мне в лицо. От затылка к вискам побежал тихий колокольный перезвон, и я с трудом осознал, что снова лежу на спине, распластавшись в грязи полудохлой рыбой после отлива. Сходство усиливалось еще и от того, что я судорожно пытался продавить воздух в ставшие вдруг непослушными легкие. Быстро же меняются роли актеров в пьесе под названием «Жизнь».
Второй удар угодил в живот. Этот а-Манн оказался очень хорошим магом, к гадалке не ходи — чтобы так быстро восстановиться после удара в самую его магическую суть, нужно многое уметь. Хотя… Откуда мне знать, что он берет от Хаоса?
Третий удар. Мужчины так не бьют. Зато бьют так только мужчин. Я скорчился в грязи, зажимая руками больное место. Гист издевательски заржал, но смех перешел в кашель. Я приоткрыл глаза. Пожалуй, я тоже сегодня молодец — альв сплюнул кровавый сгусток в грязь. Прокашлялся еще раз и снова сплюнул — уже на меня. Я присмотрелся и испытал еще один приступ гордости — правую скулу неестественно растянутого лица в том месте, где его несколько раз коснулся носок моего ботинка, расплылся кляксой зелено-коричневый кровоподтек. Прокашлявшись, а-Манн с ненавистью уставился на меня.
— Да ты, падла, мне ребро сломал, — зарычал он, — за это ответишь отдельно. Помнишь, я тебе говорил, что смерть надо заслужить? Начинай думать в этом направлении, — он нанес еще один удар в полюбившееся место. Я застонал.
— Что, падла, больно? Ну, что ты там плел про скулеж-то? Хорош, говорил, скулить? Ну так сам не скули, чо ты?
Еще удар. Если так дальше пойдет, маленьких Брокков мир не увидит никогда.
— Вот же ты сволочь, — простонал я, старательно заглядывая ему в глаза, — вот же гадина трусливая. Сделай это как мужчина, зверек во фраке, убей меня, глядя в глаза, ну?
— Не-э-эт, Брокк, так ты смерть не заслужишь. Но попытка засчитана. Вот тебе приз! — я почувствовал, как уплотнился воздух. Невидимые руки ухватились за плечи, дернули вверх — и вот я уже стою, не в силах пошевелиться, прямо перед бешенным и предположительно Тронутым альвом, физиономию которого разукрасил пинком пару сегментов назад. Ох и нерадостные рисовались перспективы…
Тело Гиста снова начало раздуваться. Приз ожидался ценный. Его лицо округлилось, стало на миг приятным и улыбчивым, даже глаза превратились в милые щелочки. Но вот оно уже становится отвратительной пародией на живое существо, каким-то хоблингским тотемом без глаз и ушей, скрывшихся в потрескивающей массе тянущейся плоти. Повеяло холодом, а дышать стало трудно — воздух всасывался в смешную и такую опасную тушу со свистом, исчезал в недрах тела, раздутого магией, которой ни при каких условиях не полагалось влиять на тело одушевленного… Я понял, что сейчас случится. И понял, что нужно делать. Вот только возможность была всего одна.