Плагиат (Исповедь ненормального)

Зазвенел телефон. Некоторое время Гусев испуганно на него смотрел. Потом, будь что будет, повернулся на бок и снял трубку.

— Привет.

Телегин. Голос уже не детский, нормальный, как в сорок четыре. Но не весёлый.

— Со прибытием вас, товарисч! — приветствовал Гусев. — Отчего хмур?

— А тебе весело?

— Мне весело. Я молод, я крут, я талантлив!

— Выпил?

— Ещё не выпил. Но могу. Капуста есть?

— Что это…

— Ага! Забыл! Это деньги. Так назывались. Башли, бабульки, тити-мити.

— Я смотрю, ты уже в образе.

— А ты как этот… осёл, потерявший хвост. Ну, в мультике. Иа-Иа. А я Пятачок. А Берёзкина — Винни Пух.

— Слушай, Гусев, по поводу Берёзкиной… Давай где-нибудь пива попьём. У меня рублей сорок.

Названная сумма привела Гусева в смятение. Опасаясь, что его друг тоже с минуты на минуту «войдёт в образ» и осознает величину названной суммы, он завопил в трубку:

— Да! Срочно! В «Медведе»! Через шесть минут!

— Займи два места.

3

Пивной бар «Медведь» — прямо напротив «Сталина». То есть, тогда ещё не «Сталина», а киноцентра «Ленинград». Место знакомое, насиженное. Часто у входа вообще нет очереди. Пиво бутылочное, два-три сорта на выбор. Самое крепкое — светлое «Ленинградское», шесть алкогольных градусов — бывает редко: народ быстро перепивается. Пятиградусный тёмный портер — чаще. Почти всегда — четырёхградусное «Мартовское». Чайные, тонкого стекла, стаканы вместо пивных кружек.

Вскоре мы сидели перед десятью открытыми бутылками и жадно, стакан за стаканом насыщали обезвоженные похмельем организмы. Выпив по две бутылки, распрямили спины, огляделись, исследовали свои наборы. На вытянутой металлической тарелке кусок ставриды холодного копчения, половинка яйца и три солёные сушки. Съели рыбу, яйца, погрызли сушки, выпили ещё по бутылке, закурили.

— Ты всё помнишь?.. — заговорил Телегин, и Гусев сразу понял, о чём речь.

— Да, старик, тебе не повезло, — заговорил он сочувственно. — Выражаю. Но мы тоже хороши. То есть, не мы, а эти, бесы. Бесы в нас вселились, бесы, бесы виноваты. А мы ничего такого. Но у тебя же всё на месте? А? Что ты переживаешь.

— Ты тоже не очень радуйся. Но дело не в этом. Сегодняшнюю ночь помнишь?

— Вот эту? Нет, ещё не помню. Денька через три. Пока не помню. Пива попить, тогда…

— Она не хочет мириться.

— Берёзкина? Вот дура. Ну и фиг с ней. У нас теперь проблем с ляльками не будет.

— С кем?

— С тёлками. Ну, сейчас так говорят: с ляльками. А что было сегодняшней ночью?

— Мы сидели у Зюскевича под этими колпаками…

— Да-да, потом в голове что-то скрипнуло. И всё.

— Скрипнуло. И мы оказались в гостях у Лужина, на дне рождения Берёзкиной.

— Лужина?..

— Её первый муж. То есть, ещё не муж, жених. Партийный товарищ, инструктор чего-то там… горкома.

— Партии или комсомола?

— Партии.

— Это серьёзно. И что я?

— У него большая квартира, прямо на Невском. Гостиная, стол ломится, танцы-шманцы под магнитофон… Потом ты пел под гитару, что-то из «Аквариума». Слова забывал. Потом… мы с тобой на пару за столом с рюмками, другие разошлись по квартире или танцуют, на нас никто не обращает внимания. Берёзкину, в тот момент, когда переклинило, сильно качнуло. Она попросила полежать, Лужин её вывел. И ты вдруг подсаживаешься на измену. Безобразным голосом кричишь: «Лужин! Я твою невесту в четырнадцать лет имел. Как хотел. Понял, Лужин? Жених!.. Ты же них-хуя не знаешь. А я твою невесту и так и так…» И в таком духе.

Гусев перестал пить пиво. Ощупал подбородок.

— Били?

— Вообще-то хотели гитарой по голове треснуть. Я тебя увёл. Довёз до дома, уложил спать. Я им сказал, что у тебя контузия, после армии. Как будто ты в Афгане служил. Ну, что ты псих.

— Это хорошо, это правильно, — Гусев сосредоточенно закурил. — Лужин опасный человек, я его вспомнил. Он потом был заместителем Романова. Очень хорошо про контузию, что псих…

— Он, я думаю, не поверил. Тёртая сволочь. Так, для гостей, сделал вид, что всем это известно и не стоит обращать внимания на несчастного. Думаю, что запомнил.

— Да, теперь всё зависит от Берёзкиной. От того, как она себя поведёт по отношению к нам.

— Надо поговорить, попросить прощения, — Гусев продолжал тихо паниковать. — Мне здесь нравится, я не хочу обратно в сорок четыре! — он посмотрел в окно. — Для меня это последний шанс. Через десять лет, в девяносто четвёртом, я уже там, в «Сталине», в лакейской униформе… Тебе не представить, как достало. Только здесь, здесь и сейчас настоящий рок-н-ролл! Сейчас, пока за него не платят, пока он под запретом!

— Ладно, ладно, — Телегин попытался друга успокоить, — никто тебя ещё не трогает. Кира выйдет замуж, всё простит, будет делать нам протекцию. Ну, то есть, чтобы никто не дёргал. Даже КГБ состоит на службе у партии… я надеюсь.

— Если выйдет за Лужина, тогда нормально. Ковры, хрусталь, спецпросмотры в Доме кино, дачи, круизы, капстраны… Забудет все обиды и все свои принципы. У тебя-то какие планы?

— Напишу «Генерального секретаря».

— Опять?!

— На этот раз успею. Успею издать до перестройки. Получу своё положенное всё и ещё маленькую тележку. На Нинке-Как-Картинке женюсь.

— Вот это мудро. То, что ты на счёт Нинки. Флаг в руки, — одобрил Гусев. — Знаешь, что меня удивляет… То, что Берёзкина пригласила нас на день рождения. Ну, после всего этого.

— После чего! Что ты помнишь?

— Ну… что мы её тогда… напали на неё, чёрт попутал.

— Ты что дурак? Она же приглашала в другой жизни, когда ничего не было.

— А, ну да.

Они закосели, появилось желание добавить. Пошуршали записными книжками, возрадовались нахлынувшим воспоминаниям, позвонили туда-сюда, направились в гости. В те времена никто нигде особенно не работал, все были не прочь выпить, вопрос упирался только в деньги. А деньги у Телегина были.

4

Спустя несколько дней, едва более или менее очухавшись от пьянки, Телегин засел за пишущую машинку. В 1984-м он имел стабильную работу и хлебосольный приют в небедном родительском доме. Встреча с помолодевшей на двадцать лет матерью и начинавшем потихоньку спиваться отцом его потрясла. Здесь было хорошо. Надёжно и уютно. Ему больше не хотелось отдельной, самостоятельной жизни. Неудачная женитьба, размены квартир, переезды — всего этого впереди уже совершенно точно не было. Он не стал бы писать и «Генерального секретаря», если бы не мамаша. Он помнил, как она переживала его неудачу. Тогда, с началом перестройки, рухнула перспектива массовых миллионных тиражей, госдач и привилегий члена Секретариата союза Писателей. Мамочка напрягала партийные связи, но система уже не работала. На этот раз он успеет.