Пламенный цветок

Каждое новое слово было сродни вбиваемому в гроб гвоздю. Торине было совершенно очевидно, что ей никогда не справиться с такими трудностями! Полукровка в тот момент казался ей безумный фанатиком, решившим заманить её на верную смерть. Но, доведённая до невообразимой паники, она уже не могла выжать из себя и звука. Её мысли метались, словно в бреду, рождая всё более чудовищные картины. Она уже и не слышала новых объяснений полукровки, полностью погрузившись в собственные пугающие фантазии. То ей виделось, будто разочарованный её полным бессилием полукровка, бесстрастно сбрасывает Торину за борт, и серые, словно холодная сталь, воды Серебристого моря тянут её бренное тело к песчаному дну. То так и продолжающая впиваться в неё, будто клещ, взглядом нага с жуткой улыбкой на лице начинала отдавать несуразные приказы, противиться которым не представлялось возможным. И Торина, как марионетка, послушно дёргала руками и ногами.

— Вы её совсем запугали! — В отдалении прозвучал тихий обеспокоенный голос. — Лучше вы бы всё объяснили мне одной, а я бы нашла способ донести всё, что нужно до принцессы!

— Я думал, это придаст ей решимости! — Судя по встревоженному тону, второй говорящий пребывал в полной растерянности. — Да и агни Аулус велел ничего не скрывать!

Торина с трудом выплыла из чудовищных видений и осоловело уставилась на подскочившую к ней девушку, запоздало узнав в ней нагу.

— Ваше Высочество? — Сэйлини плюхнулась перед ней на колени и, словно малютка Кэрина, обхватила её за дрожащие ноги. — Принцесса! Я не собираюсь вами управлять! А посол Данье никогда, слышите? Никогда не допустит, чтобы вашей жизни угрожала какая-то опасность!

Слова наги долетали до взбаламученного сознания Торины с некоторой задержкой, и ей ещё некоторое время приходилось вникать в их смысл, но одно она могла сказать точно. Голос у сэйлини оказался вовсе не бесцветным, а довольно приятным. Низковатый, с чарующими бархатистыми нотками. Он не только невольно ласкал слух, но и располагал к себе. То же чувство вызывали и успокаивающие прикосновения наги. От её узких ладоней исходило приятное тепло.

— Мы лишь желали помочь вам! — продолжала повторять сэйлини. — Я вовсе не хотела вторгаться в ваше сознание, но иначе бы вы никогда не осмелились сбежать из дворца!

— Эт-т-т-то… это т-т-тоже были в-в-вы? — заикаясь, проговорила Торина. В мозгу медленно начала складываться истинная картина происходящего. Тот жуткий, дикий страх, затмивший сознание…

— Простите! — виновато взмолилась сэйлини. — Но… отдавать вас этим собакам с Бэрлока мне кажется ещё большей жестокостью!

Торина не знала, что ответить. Она окончательно запуталась и совершенно не понимала, что ей теперь делать. Они уже отплыли из любимой Линкарии, и едва ли этот подозрительный корабль повернёт обратно, чтобы вернуть её во дворец. Но, даже если и так, как она сможет объяснить своё утреннее исчезновение? Да и для чего тогда вообще было всё это? Ей предложили шанс спасти королевство и короля, а она… Она, получается, его отвергла лишь потому, что страх сделать что-то сложное, пугающее и ответственное оказался сильнее, чем боязнь за жизнь отца! Как после этого Торина смеет называть себя любящей дочерью? Мысленно ругая себя за столь постыдное бесчестие, она не смогла сдержать рвущихся наружу слёз. Торина ощущала себя жалкой и эгоистичной трусихой, и безостановочно корила себя за это, и была в том совершенно безутешна. Поток льющихся слёз уже не могли остановить ни заботливые и ласковые слова сэйлини, ни ароматный отвар успокаивающих трав, принесённый смущённым и встревоженным Данье.

К счастью, полукровка быстро покинул каюту, доверив разбираться с её истерикой наге, чему Торина была весьма признательна. Она догадывалась в сколь ужасном состоянии находилась, и одна мысль о том, что едва знакомый мужчина стал свидетелем такой чудовищной сцены, заставляла её пристыженно всхлипывать и вновь заливаться слезами. Впрочем, излишнюю совестливость вызывала у неё и трогательная почти материнская забота, которой окружила Торину сэйлини. Нага ещё долго кружила вокруг неё, то заставляя выпить побольше отвара, то укутывая поплотнее в тёплый плащ, то прижимая к себе, как маленького ребёнка и шепча что-то утешающие и бессмысленное.

— Ну-ну, не стоит так убиваться! — приговаривала сэйлини, прежде чем пуститься в пространные рассуждения: — Побег из дома — это может быть даже интересно! Вот я тоже, считай, сбежала! И знаете, совершенно не хочу возвращаться!

Торина слушала её вполуха и не особо вникала в рассказанные истории. Однако голос сэйлини всё же действовал на неё умиротворяюще. Он баюкал и ласкал, а мерно покачивающийся пол и стены только усиливали усыпляющий эффект.

— Меня тоже хотели насильно выдать замуж! — вещала нага, нежно поглаживая Торину по спине, словно они были не две случайные незнакомки, невольно оказавшиеся в одной каюте, а родные сёстры. — Матушка буквально помешалась на поисках жениха, и ей было наплевать, что мне куда интереснее рисовать и расследовать всякие тайны во Дворце Совета! И ладно, если бы она и в самом деле пеклась о моём благополучии, но нет, её куда больше волновала удачная карьера моего братца! Понимаете, что это могло значить? Что меня подсунули бы в гарем к какому-нибудь важному сэйлу, в чьи обязанности входит поддержка армии, или подающему надежды майору или полковнику! Сами посудите, насколько увлекательно стать женой какого-то солдафона, который ничего не смыслит ни в придворных интригах, ни в искусстве!

Торина и сама не поняла, когда из воспалённых глаз перестал литься непрекращающийся поток, оставивший после себя влажные солёные борозды на щеках и шее. Она только помнила, что в какой-то момент ощутила невероятную слабость и разбитость. Её стало жутко клонить в сон: голова отяжелела, а глаза стали слипаться. Заботливая сэйлини, что-то бурча себе под нос, потащила её к койке-кровати, и совсем обессиленная Торина повисла на наге безвольным мешком, позволив себя уложить, словно ребёнка. Последнее, что сохранилось в её памяти до того, как она провалилась в глубокий сон, был усталый тяжёлый вздох сэйлини.

Настроение 4. Смятение. Рениса

Рениса:

Она аккуратно поправила мягкое одеяло, вслушиваясь в мерное дыхание принцессы. Наконец-то, бедняжка успокоилась! Рениса покосилась на заплаканное девичье лицо — Торина выглядела совсем ещё юной, почти ребёнком, и, несмотря на общие с роковой красоткой Нэйдж черты, невольно вызывала глубокое сочувствие. Хрупкая, как хрустальная ваза, принцесса требовала к себе такого же заботливого и осторожного отношения. Признаться, Ренисе ещё не доводилось встречать кого-то столь чистого и невинного. Торина за всю жизнь не раздавила ни единой букашки, не смяла ни одного цветка! Даже её наивные робкие размышления, находясь в полном беспорядке, поражали праведным благолепием и природной стыдливостью. Любой, даже мельчайший проступок или коснувшаяся сознания непозволительная мысль приводили принцессу в отчаяние. Неудивительно, что бедняжка мгновенно расплакалась, стоило только ей уразуметь все последствия недавнего побега! А тут ещё эти пугающие истории с Храмом Трёхликого…

Рениса, вздохнув, отошла от кровати принцессы и направилась к двери, у которой замерла в размышлении. Данье настоятельно просил не покидать каюту, ради её же безопасности, и в том таилась некоторая странность. Рениса недавно ослушалась его приказа и ничего страшного не произошло. Доведя Торину до порта, она вдруг на несколько секунд утеряла с ней связь. Паника бедняжки достигла предела, и принцесса едва не грохнулась в обморок прямо у доков. Осознав это, Рениса порывисто выскочила в коридор и, мигом преобразившись, без каких-либо затруднений выбралась на палубу, а затем сползла с трапа. Змеиное обличие усилило её восприимчивость, потому, устремляясь в ночную мглу, ей не составило отыскать Торину и отконвоировать её к кораблю. С тех пор, правда, у них с Данье не было и секунды, чтобы о чём-то поговорить, если не считать брошенного им у входа в каюту: «подождите».

Рениса поёжилась, вспоминая минуты в полной темноте. Филипп не оставил ей даже фонаря и плотно прикрыл дверь, не позволив и тонкому лучику проникнуть в коридор. Напрасно она пыталась осмотреться: чернота стояла полнейшая. Пальцы смогли нащупать только гладкую обивку стен и круглые металлические заклёпки по периметру двери.

«И к чему только эти тайны?» — прислушиваясь, подумала Рениса. В коридоре было тихо. Терзаемая любопытством, она осторожно приоткрыла дверь и боязливо выглянула. Свет, вырвавшийся из каюты, выхватил просторное помещение, в котором виднелись несколько разномастных сундуков, бочек, висящих с крючков свёрнутых верёвок и снастей. Рениса раскрыла дверь пошире, рассматривая необычную обстановку. У дальнего края, почти у крутой лестницы, расположился грубоватый стол, окружённый лавками, часть из них была завалена грудой непонятного тряпья, то ли старой парусины, то ли заплесневелых гамаков. В нескольких местах стены были забиты тяжёлыми металлическими щитами, и, судя по их расположению, создавалось впечатление, что раньше это были иллюминаторы. Похоже, когда-то здесь находилась кают-компания, но по каким-то причинам ей вдруг перестали пользоваться, о чём красноречиво свидетельствовал сиротливо болтающийся на потолке разбитый фонарь. Рениса ещё раз обвела комнату взглядом, запоминая расположение предметов, с которыми теоретически могла бы столкнуться в темноте, и только затем, переступив порожек, прикрыла за собой дверь. Воцарившийся мрак больше не пугал её.

Осторожно двигаясь по стенке, Рениса взобралась по лестнице и упёрлась головой в люк. Тот оказался не заперт, и стоило немного подтолкнуть, как он легко отлетел в сторону. Рениса радостно высунулась на палубу, но тут же сощурилась: поднявшееся над горизонтом солнце слепило. В нос ударил солоноватый запах моря, а ветер принялся заигрывать с волосами, задорно теребя тонкие локоны. Рениса, прикрыв немного глаза рукой, принялась оглядываться и почти тут же напоролась на сидевшего к ней спиной толстяка. Крупный мужчина восседал на бочке и крутил в руках несколько верёвок, которые под его проворными пальцами удивительным образом соединялись в одну. Оглядев его жалкое одеяние, Рениса решила, что перед ней матрос, во всяком случае, она бы никогда не поверила, что капитан или боцман могут носить замусоленную от бесконечных стирок давно и безвозвратно пожелтевшую рубаху, потёртый бострог и грубо залатанные шаровары. Длинные странного зеленоватого оттенка волосы мужчины были заплетены в тугую косу и перевязаны узкой выцветшей лентой, а на ногах не было ни башмаков, ни сапог. Заметив на мясистых пальцах спутанные клоки волос и длинные закручивающиеся когти, Рениса брезгливо отвернулась в сторону и тут же увидела Данье.