Пламя моей души

Голос его вдруг осип, он прочистил горло, но так больше ничего и не сказал.

Туча, которая угрожающе накрыла Дажьбожье око, словно ладонью, в меховую рукавицу одетой, и правда проплыла, тяжко ворочаясь в вышине, мимо. Снова хлынул полуденный свет на тропу, ослепил, обогрел до жара по шее, до струйки горячего пота между лопаток. Защипало уже заживающие порезы на спине и груди. Зажмурилась недовольно Боянка, которая проспала почти всё утро даже в неудобной позе, не обращая внимания на то, как мотается порой её голова, когда подскакивает телега на очередной колдобине. Заморгала вяло, потёрла глаза сонные.

— Далёко ехать-то ещё? — спросила на зевке.

— Скоро уж, — бросил Радим.

Осерчал он заметно — ещё пуще того, что утром было. Видно, чем долше без чар находился, тем сильнее наваливалось на него осознание того, что Елица все пять лет эти своей жизнью жила — без него. И случаться с ней могло разное. А вот принять пока эти мысли не мог. Но молчал хотя бы — и то хорошо.

Скоро и правда доехали до Яруницы. И хоть прошло времени всего ничего с того дня, как останавливались они здесь, а будто жизнь целая прошла. Послали Радая к старосте — предупредить, что гости у него снова в веси. Тот умчался скоро, а все стали помалу в избах устраиваться. Пока лошадей распрягали, снедь доставали кой-какую — обедню пора справлять — и не заметили, что долго отрок задержался. Лишь когда захлопотали уже женщины у печи да над Божьей ладонью, накрывая, так и спохватился Чаян, что подручный его запропастился.

— Да до Макуши уж десять раз можно было сбегать, — проворчал, в очередной раз во двор выглядывая.

Но отрока всё не было. Леден уж собрался Брашко за товарищем вслед отправлять — а то и разузнать, куда того нелёгкая, каким ветром унесла, да не пришлось. Вернулся Радай — и как ни прятал лицо, а даже издалека было заметно, что чья-то тяжёлая рука подбила ему правый глаз. Пока он только припух чуть, набрякла под ним кожа, но уже и краснота расплывалась. Боянка охнула и потащила парня назад, во двор — холодную, намоченную в колодезной воде тряпку приложить. Да Чаян остановил:

— Ты сказывай наперёд, что случилось, — обратился к расстроенному и злому отроку. — Или упал нечаянно на дороге — прямо на камень?

— Скорее уж девицу какую бойкую в углу прижал. Или жених у неё оказался бойкий, — усмехнулся Леден.

Даже Радим хмыкнул: кажется, лишь к отрокам княжьим он нарочной неприязни в душе не таил. Да поддёвки мужицкие Радая вовсе не ободрили и не развеселили.

— Староста сказал, придёт нынче к вам, — бросил он уже от двери самой. — Говорить будет. О дочери своей.

И ушёл вместе с Боянкой — а Чаян едва похлёбкой крапивной не поперхнулся. Сглотнул, точно яблоко целое, и переглянулся с Леденом. Но по лицу того только насмешка пробежала: предупреждал, мол, тебя беспутного. Смятение старшего длилось и вовсе недолго: не успел ещё отрок вернуться, как он уже продолжил трапезу, неловко прерванную, как ни в чём не бывало. Лишь глаза всё от Елицы прятал, хоть она больше не собиралась ни в чём его упрекать. Это он должен думать о том, как вести себя, в чем усмирять — а она только решать, как к тому относиться.

Оказалось, что глаз Радаю подбил, крепко изловчившись, старший брат Озары. Удержать его от ссоры с отроком не смог даже отец — вот и сцепились ненадолго, помяли друг другу бока и траву во дворе под причитания девушки, которая носилась вокруг них, словно квочка, пытаясь вразумить.

— Ладно, он, лапоть, а ты чего ввязался? — покривил Чаян губами на его сказ.

— Дык он псом блудливым тебя назвал, — Радай потрогал припухлость на скуле, которая, несмотря на все усилия Боянки, становилась только больше.

— Так то он меня назвал, а не тебя, — княжич махнул рукой. — Пусть мне в лицо о том скажет, сопляк.

Елица после все ж подозвала к себе Радая и нашептала над ним заговор несложный. Синяк всё равно будет, да пройдёт быстрее. После обедни Радим ушёл по своим делам — к знакомцу своему, договариваться насчёт того хозяйства, что осталось подле избы. И стало немного как будто легче. Разум вяло принимал мысль о том, что он снова рядом. Но на место недоумения и испуга, коим обернулась новая встреча с ним, приходило уже спокойное осознание и поиск постоянный решения, что теперь делать.

Да не вернулся он ещё обратно к дружинным избам, как пожаловал Макуша с сыном своим и мужами двумя крепкими — на вид то ли братья его, то ли ещё какие родичи. Елица, услышав шаги, выглянула во двор — и только успела заметить, как прошли они мимо — да прямиком к избе, где мужчины расположились на отдых и ночлег.

Она метнулась обратно, захватила повой и, на ходу закрепив его лентой вкруг чела, заторопилась следом за ними. Видно, намерения у Макуши были дюже серьёзные — и не волновало его совсем, что с княжичами говорить придётся, а не с обычными селянами.

Не успела ещё Елица добежать до соседней избы, как едва не наперерез ей выскочила бегущая сломя голову Озара. Они почти столкнулись — девушка всхлипнула тихо, успев отшатнуться.

— Стой, не ходи туда, — остановила её Елица, схватив за локоть.

Озара вырваться попыталась, протащив её несколько шагов за собой — уж какая сила её гнала. Но после остановилась, приложив ладонь к губам, как услышала резкие голоса, грянувшие из сеней.

— Так ведь разругаются, — с подвыванием тихим возразила она. — Вон, отроку вашему уже досталось.

Елица развернула её к себе лицом. Посмотрела в глаза, слезами налитые — того и гляди разрыдается.

— Не тронут княжичей. Не совсем уж неразумный твой отец. Да и не силой Чаян тебя взял. Так ведь? — Озара закивала рьяно. Елица погладила её по плечам. — Что ж ты… На что надеялась?

— Ни на что… Просто, — дочь старостова закрыла лицо руками и всё ж расплакалась тихо. — Не знаю, как случилось такое. Как будто русалья кровь в нём. Не иначе.

Елица вздохнула и подтолкнула её в спину слегка. И правда ведь...

— Нет в нём русальей крови. А тебе думать надо было лучше. Иди в избу — Боянка тебе отвара с липой даст. А туда не суйся.

Озара поплелась молча к женской избе, всё утирая слёзы с щёк, шмыгая носом громко. А Елица поспешила дальше. Застала она самый разгар совсем уж неприятного разговора. Никто не сидел спокойно на лавках — все стояли друг напротив друга, словно и правда сейчас повыхватывают кто что — кто топоры, кто мечи — и порубят друг друга насмерть. Напряжение читалось в позах мужей. По лицу Чаяна блуждала гримаса страшного, горячего гнева.