План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945
Шрифт:
29 июня, записав в своем дневнике итоги продвижения за день, Гальдер заключает:
«На этот раз, наконец, наши войска вынуждены сражаться в соответствии с уставами. Это в Польше и на Западе им можно было вольничать, а здесь это не удастся».
Эта запись дышит чуть ли не удовлетворением. Как будто лучший выпускник Академии Генерального штаба, довольный, что теперь правила войны начинают брать свое.
30 июня был день рождения Гальдера, и для ОКХ это стало поводом для праздника. Спустившись в столовую, начальник Генерального штаба увидел украшенный стол и младших офицеров, выстроившихся с поздравлениями, а также «коменданта штаба в сопровождении караульного с букетом полевых цветов». Гальдер прочел телефонные сообщения из штаба группы армий и объявил, что все новости удовлетворительны. Русские отступали, а сообщения люфтваффе с
Как парадоксально думать об этих щепетильных, безупречных штабных офицерах в своих самых парадных мундирах ради этого дня, сидящих за накрахмаленной скатертью и обменивающихся чопорными шутками. Эти люди находились в нервном центре германской военной машины на востоке. Каждый день они обрабатывали доклады, которые свидетельствовали о все возрастающей человеческой агонии – людях, умирающих от ран и жажды, разгромленных и подожженных деревнях, забиваемых животных, разделенных семьях, увозимых в рабство. Они уже слышали, что Гитлер говорил о своих намерениях по отношению к русскому народу, о его отказе соблюдать Женевскую конвенцию по отношению к военнопленным, о его приказе относительно «комиссаров», о его желании сровнять с землей Ленинград. Они знали также, что такое нацистская оккупация: все они воевали в Польше и видели своими глазами ужасающее поведение отрядов СД. Но такова способность человеческого мозга – выбрасывать из головы все жуткое и, подобно школьникам, веселиться на дне рождения своего начальника.
Браухич, или ObdH [35] , как его дружески называл Гальдер, пунктуальный как всегда, прислал красные розы и землянику к столу. Когда Гальдер поблагодарил его по телефону, главнокомандующий сообщил ему захватывающую новость. Гитлер решил лично посетить штаб ОКХ. Он прибудет к чаю. Заразившись идиллической атмосферой празднования у Гальдера, Браухич добавил (покривив душой), что визит фюрера «в основном связан с вами». Затем стали поздравлять и другие доброжелатели, вплоть до фанатической нацистки, фрау Браухич, визгливо прокричавшей в трубку: «Хайль Гитлер!»
35
Это сокращение от Oberst des Heeres, главнокомандующий сухопутных сил – именно так Гальдер всегда называл Браухича в своем дневнике.
В течение дня распад русского фронта все усиливался. На участке Кирпоноса, в единственном месте, где оборона еще держалась, доблестный 8-й механизированный корпус больше не мог сражаться. Потеряв почти все свои танки, Кирпонос отдал приказ на отход к позициям на старой советско-польской границе. На севере войска Павлова были в состоянии полного развала, окончательно подточенные рядом контратак, которые по своей непродуманности и расточительности могли соперничать разве что с более поздними действиями Буденного на Украине. В центре масса советских войск попала в окружение под Слонимом и Минском, и теперь казалось, что германские танки могут беспрепятственно передвигаться везде. После восьмидневных боев основная масса советских сил, находившихся на границе, была расколота, и в соответствии с директивой «Барбаросса» ОКХ приказало овладеть переправами через Днепр.
Гитлер прибыл к чаепитию, и адъютант СС принес большой серебряный графин со сливками. После осмотра карт на стенах фюрер уселся за стол, и разговор – если так можно назвать осторожные поддакивания бессвязным монологам фюрера – перешел на «глобальные предметы».
После некоторого ворчания относительно германских колоний в Африке (возвращение Того «несущественно») Гитлер начал с непривычным благодушием развивать тему «европейское единство после войны». В Англии для него еще были некоторые надежды. Особенно, записал Гальдер, вероятность смещения Черчилля консерваторами с целью предотвратить социалистическо-коммунистическую революцию в стране. Фюрер был в прекрасном настроении. Некоторым присутствующим это могло напомнить случай, произошедший почти за год до того, как он сплясал какой-то победный танец в Компьенском лесу.
В эти первые безмятежные дни побед, когда вся кампания, казалось, почти завершилась, Гитлер в счастливой расслабленности погружался в мечты о колониальном Востоке. Теперь на самом деле представлялось, что самые фантастические
нацистские видения – миллион квадратных миль и славянские рабы, управляемые расой господ, – вот-вот воплотятся в реальность. Гитлер представлял себе гибрид Британской Индии и Римской империи: «Появится новый тип человека, настоящие повелители… вице-короли».Но реальность, так стремительно созревающая в области военных достижений, прискорбно отставала в сфере управления. Качество «вице-королей» было далеко от однородности, ибо, когда министерствам было предложено выделить в соответствии с квотами гражданских чиновников для аппарата управления на Востоке, они увидели в этом желанную возможность освободиться от личных недругов, назойливых педантов и всяких бездельников.
Результатом стало пестрое и случайное сборище гауляйтеров, крейсляйтеров, чиновников из Трудового фронта и большого числа руководителей CA всех мастей, которые заняли высокие посты в гражданской администрации, прослушав несколько вступительных лекций, прочитанных сотрудниками Розенберга в нацистском учебном центре в Крёссинзе.
Вся эта сборная команда номинально была подчинена своему шефу, Розенбергу. Фактически туда, особенно в высшие эшелоны, проникли личные представители высших нацистов, твердо решивших отхватить себе собственные империи из восточной территории, пока дела идут хорошо. Кроме Розенберга, наиболее упорными и жадными соперниками были Борман и Гиммлер, но иногда вмешивался (хотя потом все реже и реже) рейхе-маршал Геринг, который обосновывал свои притязания ответственностью, возлагаемой на него «четырехлетним планом».
Собственные взгляды Розенберга были изложены в апреле в длинном меморандуме. Часть этого документа – малопонятная и несвязная болтовня, но суть его можно понять из следующего абзаца:
«Цель нашей политики поэтому представляется мне лежащей в таком направлении: поддержать, разумно и с учетом нашей цели, стремления к освобождению всех этих народов и дать им образоваться в определенных государственных формах, то есть нарезать государственные образования из этой огромной территории… и настроить их против Москвы с тем, чтобы освободить Германский рейх от восточной угрозы на веки веков».
Этот план под названием «Стены против Московии», может быть, и отвечал кое-каким романтическим устремлениям Гитлера, вызывая у него в воображении легионы, стоящие на страже на границе с царством варваров, но фюрер все же отверг идеи Розенберга, во всяком случае, на политическом уровне. С характерной брутальной логикой Гитлер заявил:
«Малые суверенные государства больше не имеют прав на существование… Дорога к самоуправлению приводит к независимости. Нельзя поддерживать с помощью демократических институтов то, что приобретено силой».
Его собственный взгляд, который он выразил на печально знаменитом совещании 16 июля, на будущее оккупированного Востока, был таков:
«В то время, как немецкие цели и методы должны быть скрыты от мира в целом, все необходимые меры – расстрелы, депортации, и т. п. – мы примем и можем принять в любом случае. На повестке дня следующее.
Первое: победить.
Второе: править.
Третье: эксплуатировать».
Иногда трудно понять, почему Гитлер вообще выбрал Розенберга в качестве главы министерства восточных территорий или официально одобрял его планы. Но это нужно рассматривать в контексте, не связанном с восточной политикой рейха, а исходя из борьбы личных интересов, создающей трещины во всей нацистской иерархии. Развивая свои аналогии с Римской империей, Гитлер, вероятно, понимал, что единственной угрозой его собственному положению в будущем – будущем германского владычества, действенного и никем не угрожаемого, над половиной земного шара – могут быть наместники провинций, «сверхмогущественные субъекты», которым дают слишком много воли в создании своих собственных империй. Действительно, оценка, данная Офеном Борману, может быть приложена априори и к Гитлеру:
«Он предпочитал полоумного восточного министра умному; тупоголового министра иностранных дел – знающему; размазню-рейхсмаршала – твердому человеку».
После Гитлера двумя самыми влиятельными фигурами в рейхе были Гиммлер и Борман. Каждый считался прямым наследником фюрера, и каждый видел в безграничном потенциале Восточной империи средство склонить чашу весов в свою пользу. Их соперничество и их личная взаимная неприязнь лежат в корне всех несообразностей восточной политики, когда вначале один, а за ним другой использовали сбитого с толку Розенберга, как возмущенного поросенка, мечущегося между ними, пока они подставляли ему подножки, доводили его политику до абсурда или использовали ее для достижения своих далеко идущих целей.