План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945
Шрифт:
Но к ночи 16 июля и этот план был аннулирован из-за скорости немецкого наступления. Прорыв Гота через Двину поставил под удар всю смоленскую армию, когда он повернул к югу, двигаясь по сходящимся направлениям с северной колонной вилки Гудериана. На юге же падение Старого Быхова и приближение танковой завесы к месту слияния Сожа и Остера привело 3-ю и 4-ю танковые армии к краю района сосредоточения брянской армии – Рославлю.
На следующей неделе это соперничество за позицию получило даже большее значение, чем боевые действия в самом прорыве. Русская пехота под регулярными дневными налетами люфтваффе могла делать в среднем чуть более 20 миль в день; немецкие танки могли преодолевать в два раза большее расстояние даже при наличии сопротивления. Но при развертывании своих сил в боевом порядке эта 21 свежая пехотная дивизия русских зависела от железнодорожных узлов в Ельне и Рослав-ле, которые позволяли им двигаться вдоль южной и восточной стороны германского выступа. Но 18 июля головные мотоциклисты 10-й танковой дивизии, центрального «зубца» Гудериана, были в виду Ельни и достигли правого берега Десны, в нескольких милях к юго-востоку. Все те русские, кто вначале был у них на пути, были втянуты в воронку Смоленского котла к северу или остались стоять на Остере в 60 милях западнее.
Теперь угроза целостности армии Тимошенко стала крайне реальной. В ту ночь и на следующий день при температуре 80 градусов по Фаренгейту в тени русские продолжали
Мы уже показали, как Гудериан был недоволен всякими ограничениями, которые налагал на него К л ю г е. Теперь он использовал всякие уловки, чтобы найти повод или возможность не выполнять приказы своего командующего армией. Но если ему нужно было использовать всю свою танковую армию в качестве острия клина, то здесь ему непременно были нужны несколько пехотных дивизий Клюге – и для обеспечения совершаемого им окружения русской пехоты, и для защиты флангов выступа. Существовал только один способ получить эти пехотные дивизии, а именно – обратиться к Боку через голову К л ю г е. Но чтобы иметь основания для такой просьбы, Гудериану необходимо было убедить в том, что есть шанс, таящий огромные возможности; шанс, где счет идет на дни и часы. Теперь, добившись второго окружения русских под Смоленском и захвата Ельни, он считал, что у него есть такие основания. Собственно, даже кажется, что он добился той самой ситуации, на которую надеялись Бок и Гальдер [47] .
47
Раздражение Гальдера против Гитлера стало отражаться в его записях через несколько дней после его фатально не точного прогноза 3 июля. Он ворчал, что «верховный командующий не доверяет своим полевым командирам и уровню образования и подготовки старших офицеров!». Его мнения относительно спора о нанесении удара в центре таковы, что Директива № 33 приведет к тому, что «теперешние успешные операции захлебнутся» и что «операции, предписанные фюрером, вызовут разбрасывание сил и застой на решающем направлении к Москве. Бок будет настолько ослаблен, что не сможет атаковать».
Гальдер, по-видимому, решительно изложил свои взгляды Браухичу, но оба проявили некоторую робость в своих протестах Гитлеру. Находясь на вершине руководства сухопутными силами, они, по-видимому, выражали мнение большинства. Один Рундштедт, настаивавший на наступлении только на Северном фронте, и Клюге (который не переносил Гудериана) были против, хотя, вероятно, командиры в группах армий «Север» и «Юг» – Лееб, Рейхенау, Клейст и Гёпнер – не возражали против предлагаемого увеличения численности личного состава, предлагаемой Директивой № 33.
Потом Браухич сказал, что он «откладывал выяснение» этого вопроса – хода операций после разгрома русских войск, развернутых на границе, – в надежде «достичь своевременного соглашения». Но никакого выяснения и не требовалось. Гитлер, возможно, держал про себя или делился своей мечтой о новых Каннах только в своих застольных разглагольствованиях, но он никогда не делал секрета из своего отрицательного отношения к прямому наступлению на Москву и продолжал высказывать его даже после того, как это решение было закреплено Директивой № 33. «В настоящее время, – писал Гальдер 23 июля, – фюрер совершенно не заинтересован в Москве, только в Ленинграде». И двумя днями позже ссылка на важность Москвы была «полностью отметена им в сторону». Самое большее, чего смог добиться Браухич, было разрешение отсрочить выполнение директивы потому, что «мобильным силам группы армий «Центр», перед которыми фюрер поставил задачи, срочно требуется 10–14-дневный период отдыха для восстановления их боеспособности».
Но такое развитие событий имело два серьезных недостатка. Во-первых, даже если бы Боку и Гудериану удалось каким-то образом добиться положения, при котором им дали бы добро на наступление, оно бы все равно имело опасный импровизированный характер. Во-вторых, танковым группам в какой-то момент потребовались бы «периоды отдыха».
После 1945 года поборники идеи одного, узко направленного наступления на Москву могли свободно вентилировать свои взгляды. Всегда легче превозносить достоинства какой-нибудь гипотетической альтернативы, чем оправдывать осторожность и разочаровывающую реальность. А в данном случае к тому же сложилось так, что все люди, выступавшие против наступления в центре, уже скончались. Кейтель, Йодль, Клюге, сам Гитлер – у них не было времени написать оправдательные мемуары. Только Блюментритт, начальник штаба Клюге, остался жив, но на допросах он был уклончив [48] . Хладнокровная оценка фактов покажет, насколько рискованным было положение немцев. Через Днепр перешло не более десяти их дивизий, и они ушли на расстояние свыше 120 миль от этой реки. Главные переправы, у Орши и Могилева, все еще находились в руках русских и удерживались силами большими, чем весь германский клин. А к северу и югу от выступа четыре русские армии еще имели силы, если не способность, двинуться по сходящимся направлениям и раздавить его корень. Более того, вся немецкая техника нуждалась в ремонте. Каждый танк двигался от польской границы своим ходом, а колесный транспорт, перевозивший топливо и боеприпасы, уже разваливался от плохих дорог.
48
«План Гудериана был очень смелым, – сказал он Лиддел-Гарту. – Был большой риск в обеспечении пополнениями и снабжением. Но это было бы меньшим из двух рисков. Масса времени была бы потеряна на совершение поворотов танковыми войсками для замыкания кольца вокруг обойденных ими вражеских сил».
Германская разведывательная служба имела достаточно точную картину положения в оккупированной русскими Польше. Однако она очень мало знала о положении за старой русской границей. Блюментритт говорит, что «мы не были готовы к тому, что увидели, потому что наши карты совершенно не соотносились с реальностью. Большое автомобильное шоссе от границы к Москве было не достроено – эта единственная дорога, которую человек с Запада мог назвать «дорогой». На наших картах все предполагаемые главные дороги были отмечены красным цветом, и казалось, что их много, но они часто оказывались просто песчаными проселками. Почти весь транспорт был на колесном ходу, и машины не могли ни съехать с дороги, ни двигаться по дороге, если грунт превращался в грязь. Дождь в течение одного-двух часов заставлял останавливаться все танковые войска. Это было необычным зрелищем – группы танков, растянутые на расстояние 100 миль и все застрявшие, пока не выйдет солнце и не высохнет земля.
Более того, оказывалось достаточно трудным обеспечить боеприпасами небольшого калибра наши полевые орудия дивизионной артиллерии – и тем более транспортировать более тяжелые орудия, которые потребуются для любых длительных позиционных боев, в которых пикирующие бомбардировщики уже показали себя недостаточной
заменой. Поистине «шелковая нить» Клюге растянулась до того, что вот-вот лопнет, но более подходящей аналогией был бы велосипедист на проволоке. 2-я танковая армия должна была сохранять темп – свой баланс – или упасть. А теперь Тимошенко со своими силами – двадцать одной дивизией – был готов подбросить бревно поперек ее пути».То, что русские считали свое положение крайне серьезным, видно по тому, что они уже бросили в битву на окружение под Смоленском четыре свежие танковые бригады (недавно оснащенные танками Т-34) вместо того, чтобы сберечь их для контрнаступления силами армий, стоявших под Вязьмой и Брянском. Есть некоторые данные о том, что ГКО уже думало о зимнем контрнаступлении. Но следовало предотвратить любой дальнейший развал фронта, чтобы можно было без помех накапливать резервные армии.
Представляется вероятным, что русские переоценивали численность находящихся против них сил и что события 18–19 июля лишили их всех иллюзий относительно перспектив ближайшего контрнаступления. Для Тимошенко сейчас было более чем когда-либо важно освободить дивизии, зажатые под Смоленском, и восстановить соединение с Оршей и фронтом вдоль северного отрезка Днепра. Четыре свежие танковые бригады, присланные неделю назад из резервной армии в район Смоленска, уже исчезли с такой же скоростью, как кубики льда в котле расплавленного свинца. Более того, конфигурация железных дорог делала невозможным повернуть брянскую армию лицом к западу.
В соответствии с этим Тимошенко приказал, чтобы обе армии, идущие на выручку из Спас-Деменска и Рос-лав ля, немедленно переходили в наступление, как только прибудут на поле боя, и дал указания войскам под Оршей и Могилевом внутри Смоленского котла, чтобы они попытались прорваться на юг. Эти атаки против вражеского правого фланга и тыла были рассчитаны на то, чтобы облегчить давление в котле, и подтверждения этого вскоре появились. 22 июля Гудериан сообщил, что «…все части 46-го танкового корпуса вели в то время бои и в настоящее время находятся в соприкосновении с противником» и что от 47-го танкового корпуса «нельзя ожидать пока ничего другого». Чтобы завершить концентрическое давление на германский выступ, окруженные под Смоленском русские повели ожесточенную контратаку в южном направлении. Город находился под непрерывным артиллерийским огнем, и шоссе, и железная дорога не могли быть использованы немцами. 17-я танковая дивизия, передислоцированная от Орши, вела тяжелые бои, и ее командир генерал Риттер фон Вебер был смертельно ранен.
Первым результатом этих атак явилось то, что на восток из окружения вырвалась значительная часть русских дивизий. В ночь на 23 июля выскользнуло не менее пяти дивизий, и ночью 24-го – остатки еще трех. Гот почувствовал первые тревожные признаки в этом районе еще 19 июля и выслал две танковые дивизии дальше на восток. Они должны были сделать длинный «крюк» влево, чтобы перехватить вышедших из окружения. Но эту колонну задержали условия местности. «Это были ужасающе трудные места для движения танков – густые нетронутые леса, обширные болота, отвратительные дороги и мосты, не выдерживавшие веса танков. Сопротивление также становилось более ожесточенным, и русские начали покрывать свой фронт минными полями. Для них было легче блокировать нам путь, потому что дорог было очень мало» [49] . Эта ловушка не сможет захлопнуться, если 2-я танковая армия не сможет подойти с юга и замкнуть ее. Гудериан утверждает, что с учетом этого он отдал приказ на наступление на Дорогобуж еще 21 июля. Он провел тот день, объезжая передовые позиции на командной машине с рацией, и по дороге слышал неоднократные распоряжения из штаба группы армий о том, что дивизия СС «Рейх» должна двигаться на Дорогобуж. Но эта дивизия принимала на себя всю тяжесть контратаки под Ельней. Вывести «Рейх» из боя значило потерять город. Сам Гудериан предпочел бы отделить дивизию «Великая Германия», в этот момент ведущую куда менее напряженные бои, и вывести из Кузина 18-ю танковую дивизию, используя ее как свой подвижный резерв. Он послал соответствующий приказ в полдень из штаба «Великой Германии» в Васькове, где он обедал».
49
На самом деле «более ожесточенное сопротивление», о котором говорил Блюментритт исходило от двух небольших ударных сил, образованных из элементов тыловых войск, которыми командовали два генерала, имена которых позднее стали грозно звучать для немцев, – Конев и Рокоссовский.
Однако после возвращения в штаб группы в Шклове Гудериану преподнесли свежие новости. «В своем беспокойстве за левый фланг моей танковой группы вдоль Днепра фон Клюге счел нужным вмешаться лично и приказал 18-й танковой дивизии остаться там, где она была. Как и под Белостоком, он не сообщил мне об этом прямом вмешательстве со своей стороны. В результате необходимых для атаки на Дорогобуж войск, к сожалению, не оказалось» [50] .
В последующие два дня Гудериан посвятил себя попытке добиться отмены приказа командующего армией и снова получить контроль над 18-й танковой. За это время атаки русских под Ельней и на северо-запад от Рославля усилились. Донесения из 10-й танковой дивизии показывают, что тогда было потеряно свыше трети машин. Немцы утверждали, что в этот день ими было уничтожено 50 русских танков, но, даже сделав скидки на преувеличения в пылу боев, очевидно, что давление русских усиливалось с каждым днем. Уже 18 свежих дивизий базировались между Чериковом и Ельней, а Фитингоф доносил, что русские «атакуют с юга, востока и севера, имея мощную артиллерийскую поддержку. Из-за нехватки боеприпасов, ощущаемой впервые, корпус мог оборонять только самые важные позиции».
50
Гудериану пришлось долго ждать, прежде чем он смог отомстить Клюге. 21 июля 1944 года (на следующий день после покушения) он был выдвинут на пост начальника Генерального штаба лично Гитлером. После полудня, по словам Гудериана, «разговор пошел об отдельных людях. Мои просьбы [относительно некоторых других назначений] получили одобрение. В этой связи я заметил, что новый главнокомандующий группой «Запад» [Клюге] лишен дара управления крупными танковыми соединениями, и поэтому я предложил дать ему другое назначение».
Парадоксально, что именно в этот момент импровизированный характер русского контрнаступления начал действовать и сказываться нагляднее. В боях за Днепром была теперь задействована 1-я из регулярных пехотных дивизий 4-й армии. К вечеру 25 июля их было три (263-я, 292-я и 137-я), а через два дня их стало девять (добавились 7-я, 23-я, 78-я, 197-я, 15-я и 268-я). И эти соединения пришли не для того, чтобы сменить 2-ю танковую армию, а чтобы усилить ее.
С этими силами 2-я танковая армия смогла бы одержать верх в любом последующем бою. Но сражение, которое она собиралась вести, было по своей сущности локальным. Для него не было места в стратегическом развертывании кампании, как она первоначально планировалась в ОКВ. И отчаянные русские атаки «с ходу», как ни плохо они были спланированы и как ни дорого они обходились, имели значение, оказавшееся в конце концов решающим. Ибо своими попытками перехватить инициативу в эти поздние июльские дни на этом решающем Центральном фронте русские внесли элемент неуверенности у немцев, что привело к расхождению мнений в ОКХ и в ОКВ.