План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945
Шрифт:
В узком окошечке полуподвала был установлен станковый пулемет с неприкосновенным запасом – последней лентой патронов. (Я решил применить его в самую критическую минуту.)
Две группы по шесть человек поднялись на третий этаж и чердак; их задача была разобрать кирпичный простенок, подготовить каменные глыбы и балки, чтобы сбрасывать их на атакующих гитлеровцев, когда они подойдут вплотную. В подвале было отведено место для тяжелораненых. Наш гарнизон состоял из 40 человек. И вот пришли тяжелые часы… Полуподвал был наполнен ранеными; в строю оставалось только 19 человек. Воды не было. Из питания осталось несколько килограммов обгоревшего зерна; немцы решили взять нас измором. Атаки прекратились, но без конца били крупнокалиберные пулеметы… Фашисты вновь
Фашистская атака отбита. В наступившей тишине нам было слышно, какой жестокий бой идет за Мамаев курган и в заводском районе города.
Как помочь защитникам города? Как отвлечь на себя хотя бы часть сил врага, который прекратил атаковать наш дом?
И мы решаем вывесить над нашим домом красный флаг – пусть фашисты не думают, что мы прекратили борьбу! Но у нас не было красного материала. Поняв наш замысел, один из тяжелораненых товарищей снял с себя окровавленное белье и, обтерев им кровоточащие раны, передал мне.
Фашисты закричали в рупоры: «Рус! Сдавайся! Все равно помрешь!»
В этот момент над нашим домом взвился красный флаг.
«Брешешь, паршивец! Нам еще долго жить положено», – добавил к этому мой связной рядовой Кожушко.
Следующую атаку мы вновь отбивали камнями, изредка стреляли и бросали последние гранаты. Вдруг за глухой стеной, с тыла – скрежет танковых гусениц. Противотанковых гранат у нас уже не было. Осталось только одно противотанковое ружье с тремя патронами. Я вручил это ружье бронебойщику Бердышеву и послал его черным ходом за угол, чтобы встретить танк выстрелом в упор. Но не успел этот бронебойщик занять позицию, как был схвачен фашистскими автоматчиками. Что рассказал Бердышев фашистам, не знаю, только могу предполагать, что он ввел их в заблуждение, ибо через час они начали атаку как раз с того участка, куда был направлен мой пулемет с лентой неприкосновенного запаса.
На этот раз фашисты, считая, что у нас кончились боеприпасы, так обнаглели, что стали выходить из-за укрытий в полный рост, громко галдя. Они шли вдоль улицы колонной.
Тогда я заложил последнюю ленту в станковый пулемет у полуподвального окна и всадил все 250 патронов в орущую грязно-серую фашистскую толпу. Я был ранен в руку, но пулемет не бросил. Груды трупов устлали землю. Оставшиеся в живых гитлеровцы в панике бросились к своим укрытиям. А через час они вывели нашего бронебойщика на груду развалин и расстреляли на наших глазах за то, что он показал им дорогу под огонь моего пулемета.
Больше атак не было. На дом обрушился ливень снарядов и мин. Фашисты неистовствовали, они били из всех видов оружия. Нельзя было поднять голову.
И вновь послышался зловещий шум танковых моторов. Вскоре из-за угла соседнего квартала стали выползать приземистые немецкие танки. Было ясно, что участь наша решена. Гвардейцы стали прощаться друг с другом. Мой связной финским ножом на кирпичной стене выцарапал: «Здесь сражались за Родину и погибли гвардейцы Родимцева».
21 сентября обе стороны были обессилены. Немцы очистили все русло реки Царицы и установили свои орудия в нескольких ярдах от главной пристани. Они захватили еще и большой участок площадью около полутора квадратных миль в районе застройки позади станции Сталинград-1, лежавшей между Царицей и Крутой балкой. Чуйкову пришлось перенести свой штаб из «царицынского бункера» к Мамаеву кургану, и теперь, когда район главной пристани оказался захваченным, гарнизон мог надеяться только на заводские переправы на северном конце города.
На этом этапе усилилась угроза того, что немцы в любой момент могут оказаться хозяевами всей южной половины города, вплоть до Крутой балки, так как южнее Царицы сражалась только одна оставшаяся русская часть, 92-я стрелковая
бригада. Но силам Гота сильно мешали несколько отдельных очагов сопротивления, оставшихся сзади после первой танковой атаки 13-го и 14 сентября. В основном они находились вокруг гигантских элеваторов, и мы можем привести записи из дневников людей, воевавших с обеих сторон и бывших участниками одного боя.Сначала пишет немец:
«16 сентября. Наш батальон плюс танки атакует элеватор, из которого вырывается дым, – в нем горит зерно, по-видимому, русские сами подожгли его. Варварство. Батальон несет тяжелые потери. В каждой роте осталось не более 60 человек. На элеваторе находятся не люди, а дьяволы, которых не берут ни пламя, ни пули.
18 сентября. Продолжается бой внутри элеватора. Русские внутри – обреченные люди; батальонный командир сказал: «Комиссары приказали им умереть в элеваторе».
Если все здания в Сталинграде так защищают, тогда никто из наших солдат не вернется в Германию. Сегодня получил письмо от Эльзы. Она ждет меня домой после победы.
20 сентября. Бой за элеватор все еще продолжается. Русские стреляют со всех сторон. Мы остаемся в нашем подвале; на улицу нельзя показаться. Старшину Нушке убили сегодня, когда он перебегал улицу. Бедняга, у него трое детей.
22 сентября. Сопротивление русских в элеваторе сломлено. Наши войска наступают по направлению к Волге. В здании элеватора мы нашли 40 трупов. Половина из них в морской форме – морские дьяволы. Взяли одного пленного, тяжело раненного, который не мог говорить или притворялся».
Этим «тяжело раненным» пленным был Андрей Хозяинов, из бригады морской пехоты, и его рассказ передает впечатление о характере уличных боев в Сталинграде, где личная храбрость и стойкость нескольких рядовых и младшего сержантского состава, часто отрезанных от своих и считавшихся пропавшими без вести, могли повлиять на весь ход сражения:
«Наша бригада североморцев переправилась через Волгу в ночь на 17 сентября и уже на рассвете вступила в бой с фашистскими захватчиками. Помню, как в ночь на 18-е сентября, после жаркого боя, меня вызвали на командный пункт батальона и дали приказ: добраться с пулеметным взводом до элеватора и вместе с оборонявшимся там подразделением удержать его в своих руках во что бы то ни стало. Той же ночью мы достигли указанного пункта и представились начальнику гарнизона. В это время элеватор оборонялся батальоном гвардейцев численностью не более 30–35 человек вместе с тяжело и легко раненными, которых не успели еще отправить в тыл.
Гвардейцы были очень рады нашему прибытию, сразу посыпались веселые шутки и реплики. У нас имелись два станковых и один ручной пулемет, два противотанковых ружья, три автомата и радиостанция.
18-го на рассвете с южной стороны элеватора появился фашистский танк с белым флагом. «Что случилось?» – подумали мы. Из танка показались двое: один фашистский офицер, другой – переводчик. Офицер через переводчика начал уговаривать нас, чтобы мы сдались «доблестной» немецкой армии, так как оборона бесполезна и нам больше не следует тут сидеть. «Освободите скорее элеватор, – увещевал нас гитлеровец. – В случае отказа пощады не будет. Через час начнем бомбить и раздавим вас».
«Вот нахалы!» – подумали мы и тут же дали короткий ответ фашистскому лейтенанту: «Передай по радио всем фашистам, чтобы катились на легком катере… к такой-то матери… А парламентеры могут отправляться обратно, но только пешком».
Фашистский танк попытался было ретироваться, но тут же залпом двух наших противотанковых ружей был остановлен.
Вскоре с южной и с западной сторон в атаку на элеватор пошли танки и пехота противника численностью примерно раз в десять больше нас. За первой отбитой атакой началась вторая, за ней третья, а над элеватором висела «рама» – самолет-разведчик. Он корректировал огонь и сообщал обстановку в нашем районе. Всего 18 сентября было отбито девять атак.