План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

На этом этапе развития военных событий кажется, что Гиммлер принял два облика, контраст которых можно наглядно проиллюстрировать, по-разному произнося его титул. Рейхсфюрер – всего три слога, а слушатель трепещет, ведь это тот, кто правит всей карательной машиной рейха. «Национальный вождь» – и совсем другое впечатление, немного смешное, вызывающее в памяти молодежные спортивные лагеря, кожаные шорты, все, что ассоциируется с недоумевающе-озабоченным лицом в пенсне, человеком, впавшим в истерику, когда на его мундир брызнул мозг какой-то несчастной жертвы. Описывая эти последние месяцы заката нацистской Германии, мы будем чередовать эти титулы в соответствии с ролью Гиммлера.

Конечно, никто, за исключением самого Гитлера, не смог бы успешно вести все дела Гиммлера. Ибо это не было просто вопросом выполнения его обязанностей по командованию армией или управлению полицейской империей. Постоянным занятием Гиммлера было сопротивляться усилиям «национального руководителя» (Бормана), старавшегося урезать его власть и сузить границы его влияния.

Споры по поводу фольксштурма являются еще одним примером бесконечных пререканий, подрывавших действенность военных усилий Германии. Эта идея принадлежала Гудериану (или, говоря точнее, генералу Хойзингеру из оперативного отдела ОКХ, выдвинувшему ее в 1943 году, но без успеха), и она должна была воплотиться вначале в восточных провинциях, которым непосредственно угрожало вторжение русских. Гудериан предложил Гитлеру организовать на местах нечто вроде отрядов ополчения, привлекая в них бывших членов CA. Гитлер согласился, но, по-видимому, обсудил ночью эту идею с Борманом, потому что на следующий день сказал Гудериану, что он передумал, что будет лучше, если организацией займется партия, и что он предлагает доверить это дело Борману. Затем Борман приступил к расширению границ фольксштурма, который должен был охватить всю территорию страны, причем его организацию и руководство он возложил на гауляйтеров, которые, разумеется, были полностью подотчетны ему. Теперь, хотя и поздно, перед «национальным руководителем» стала маячить возможность осуществить одно из своих самых задушевных желаний – создать собственную армию, которая придаст реальную мощь его бесспорному первенству среди тайных советников фюрера. Тем временем «национальный вождь», не желая дать себя обскакать, формировал свою Внутреннюю армию весьма своеобразным путем. Вместо того чтобы направлять новых призывников в различные резервы живой силы на действующих фронтах для дальнейшего распределения по существующим частям, Гиммлер с головой ушел в формирование еще одного типа дивизий – фольксгренадерских.

Эти дивизии комплектовались на обозначенных остатках (часто вообще существовавших в виде не более чем номеров в журнале боевых действий ОКВ) частей, «выгоревших» в предшествующих кампаниях. Теперь их заполняли пестрым сборищем из гитлерюгенда, наземного контингента люфтваффе, пожилых чиновников-резервистов, инвалидов и морских кадетов. Если период их подготовки был опасно коротким – иногда только шесть недель, – их моральный дух был очень высок, чему помогало их первоочередное снабжение новым оружием прямо с заводов, о чем позаботился Гиммлер. При таком большом количестве новых танков и самоходных орудий, поступавших к СС, чьи дивизии укомплектовывались до полного штатного состава танковыми гренадерами, а все оружие пехоты не без ядовитых споров делилось между рейхсфюрером и рейхслейтером, остается только удивляться, что регулярной германской армии все-таки перепадало новое оружие.

Борман расширял свою власть над вооруженными силами таким способом. В течение нескольких недель после покушения он создал и сильно расширил систему, впервые введенную ненавистным генералом Рейнеке в 1943 году – «офицеров национал-социалистического руководства», которых придавали регулярным боевым частям для «политического воспитания» офицеров и сержантского состава. Борман так организовал это дело, что эти фигуры были подотчетны ему и общались непосредственно с ним. Ничуть не испугавшись, «национальный вождь» (Гиммлер) тут же сам обратился к ним, по долгу службы, как командующий Внутренней армией, изложив свои призывы в приличествующем свирепом духе:

«Возложите эту обязанность на самых лучших, самых безжалостных офицеров дивизии. Они быстро арестуют этот сброд – тех, кто выступает за отход. Они мигом поставят любого ослушника к стенке».

Тем временем Гудериан разделывался с офицерами национал-социалистического руководства в своей обычной манере. После своего рапорта о том, что «их поведение привело к ряду грубых нарушений дисциплины», он стал попросту переводить нарушителей в штаб ОКХ, где «…у меня еще были некоторые ограниченные дисциплинарные полномочия. Там я заставил этих слишком самоуверенных молодых людей подождать в течение нескольких недель и подумать о своих манерах…».

Когда Гудериан рассказал об этом Гитлеру, фюрер «посмотрел на меня в изумлении, но ничего не сказал». Однако у Бормана был союзник в лице генерала Бургдорфа [120] , главы управления личного состава ОКХ, в руках которого находились все назначения и переводы по службе. Последовала непрерывная битва между измотанным аппаратом ОКХ и управлением Бургдорфа, в которой соперничавших кандидатов на место перебрасывали взад и вперед под мерный шелест канцелярских бумаг в трех экземплярах.

120

Бургдорф занимает особое место в мифологии германской армии, потому что именно он приехал домой к Роммелю 14 октября и вручил фельдмаршалу коробочку с ампулами яда. Бургдорф предложил Роммелю сделать выбор – покончить жизнь самоубийством или ехать в Берлин и «сотрудничать» со следствием в связи с информацией, добытой под пытками у Цезаря фон Хофакера, относительно роли Роммеля в заговоре 20 июля.

Тем временем Гиммлер, страдая от нескрываемого пренебрежения и равнодушия Генерального штаба, неослабной вражды Бормана и злостных интриг Кальтенбруннера и Фегелейна, нашел себе нового союзника. Было время, когда доктор Геббельс и «национальный вождь» едва разговаривали друг с другом. «В следующий раз ему придется хорошенько подумать, прежде чем посылать мне эти наглые послания по телетайпу», – раздраженно записал Геббельс в 1943 году в своем дневнике. Но теперь каждый, ощущая все усиливавшееся отдаление от былых задушевных отношений с любимым фюрером, обнаружил, что их все больше влечет друг к другу «брак по расчету». После покушения Геббельс был назначен полномочным ответственным за тотальную войну, с исключительной властью над фронтом метрополии, в особенности над перераспределением людских резервов. Естественно, что он и Гиммлер должны были работать вместе. Всего за несколько дней перед 20 июля в разговоре с Вернером Науманом Геббельс мечтательно упомянул возможность:

«Армия для Гиммлера, а для меня – гражданское руководство войной! Вот сочетание, которое могло бы вновь зажечь энергию нашего военного руководства, но, скорее всего, это так и останется прекрасной мечтой!»

Но никаким личным энтузиазмом нельзя было «зажечь» гаснущую целесообразность в работе всей промышленности страны, отягощенной жестким бюрократизмом, разделенной границами привилегий и своекорыстия, все более дробившимися с 1938 года. Иногда разные ведомства тянули в прямо противоположные стороны. В сентябре, когда запасов горючего едва хватало на две недели боевых действий, заводы Шпеера поставили люфтваффе больше одноместных истребителей, чем за любой предшествующий месяц войны. Даже если бы для них имелось горючее, не было бы персонала аэродромных команд, необходимых для их обслуживания. В тот момент в дивизии фольксгренадер забирали по 15 тысяч человек в неделю. Еще нелепее было то, что, хотя директивы о мобилизации гражданских лиц исходили из ведомства Геббельса, аппарат для обеспечения этого мероприятия находился в руках Бормана, действовавшего через гауляйтеров на местах. Когда Шпеер доказывал Гитлеру, что не может обойтись без 300 тысяч рабочих, которых Геббельс наметил изъять из промышленности, фюрер колебался, и ни Гиммлер, ни Геббельс не могли получить его поддержку, оперируя доводами о военной необходимости. Пришлось Гиммлеру сыграть на самолюбии Бормана, намекнув ему, что Шпеер унижает его достоинство как «национального руководителя». Борман воззвал к Гитлеру, и Геббельс получил своих призывников.

Пока диадохи плели свои интриги, Гитлер пребывал в олимпийской изоляции, размышляя над следующей стадией войны. Наполовину оглохший, с трясущейся одной половиной туловища, впадавший в неконтролируемые приступы параноидальной ярости, Гитлер был еще далек от сумасшествия. Дух его был сломлен разочарованиями и предательствами, физическое состояние постепенно разрушалось методами лечения доктора Морелля, но интеллект фюрера все еще сохранял широту и силу. Он признавал происшедшее изменение в балансе сил, он видел, что военные цели Германии должны быть сужены, что старый клич о «безопасности», так бесстыдно применявшийся для прикрытия агрессии 30-х годов, теперь превратился в болезненную реальность; что возродились проблемы и стратегия времен Первой мировой войны. «Исход войн окончательно решается одной стороной или другой, признающей, что они не могут быть выиграны». Гитлер сформулировал этот афоризм, который потом стал принципом новой стратегии «двух фронтов» зимой 1944/45 года.

«Никогда в истории не было такого союза, как коалиция наших врагов, составленная из таких чуждых элементов, с такими расходящимися все далее целями… Ультракапиталистические государства, с одной стороны; ультрамарксистские государства – с другой. С одной стороны, умирающая империя Британия; с другой стороны, колония, желающая овладеть наследством, – Соединенные Штаты. Каждый участник вошел в эту коалицию с надеждой осуществить собственные политические цели…»

Гитлер считал, что наилучшим решением станет внезапный неистовый удар против одного из партнеров, который лишит всю коалицию воли продолжать борьбу, конца которой не предвидится. Секретного оружия для такой цели не имелось, но благодаря усилиям Шпеера, Геббельса и Гиммлера обычные военные силы могли выполнить задачу, потому что к концу осени у Гитлера был резерв, состоявший из 7 танковых дивизий и 13 дивизий фольксгренадер, а к концу ноября эта цифра возросла до 28. В самый ближайший удобный момент эти силы должны были быть брошены против англосаксов. Потому что, по мнению Гитлера, они были самыми слабыми, и морально, и физически, и неожиданный разгром «приведет их в чувство».

История наступления в Арденнах не входит в рамки этой книги, за исключением тех моментов, когда оно отражается на Восточной кампании, и как раз эти моменты говорят об очень многом. Германский план оказался неудачным, прежде всего в выборе времени. Замысел его был основан на одной предпосылке – что русский фронт в Польше и Восточной Пруссии останется неподвижным всю осень. Это предположение оказалось правильным. Восточный фронт, между Карпатами и Балтийским морем, едва ли хоть ненамного сместился с августа 1944 года до конца года. Почему? Почему русские остановились, когда еще одно мощное наступление могло бы (как это и произошло позднее) привести их к окраинам Берлина?