Планета матери моей. Трилогия

Окончив работу и вытерев кисть, молодой шофер попросил Икрамова:

— Откройте свою книжку, почитайте что-нибудь забавное.

Сафар-киши, уже надев шапку, чтобы уйти, осуждающе покачал головой:

— В народе говорят: сядь рядом с тем, кто заставит тебя пролить слезу, а не с тем, кто смешит.

Икрамов бросил на него благодарный взгляд, перелистал страницы дневника и, найдя свободное место, стал записывать.

— Отличные слова, товарищ Сафар. Водить знакомство с бесстыжим весельчаком, может быть, и приятно, но бесполезно.

Однако ему не хотелось обижать и старательного рисовальщика. Он нашел историю, которая могла прийтись тому по вкусу. Это был рассказ отца Икрамова.

Некогда один из кичливых карабахских беков покупал на базаре мясо у одного и того же мясника и всякий раз командовал: «Руби среднее ребрышко, вот тот лакомый кусок отрежь… Да проворней, не то самому рубану по шее!» Времена изменились, бека прогнали. Однажды мясник видит, что в сторонке стоит старик в рубище. «Ты не Нурулла-бек? — спрашивает. — Почему дрожишь?» Тот отвечает: «Хоть и дрожу, а захочу и рубану по шее!» Такова сила привычки.

Икрамов тотчас сделал свой вывод:

— Нам дрожать нечего, мы боролись за справедливость. Но некоторые по привычке продолжают ловчить и обманывать народ. Если мы их не разоблачим, к чему тогда весь труд революции?

— Кого ты имеешь в виду, ай Афрасияб? — спросил Сафар-киши, видимо раздумав спешить домой и закуривая папиросу.

— Да уж найдутся такие, поверь. — Задумавшись, Икрамов кивнул рисовальщику, который уже надевал пальто: — Повремени, сынок. Напишем еще один лозунг.

— С удовольствием. А про что?

— Ну хотя бы так: «Спекулянтам и калымщикам не место среди нас!»

— Суров ты сегодня, Афрасияб. А ведь люди готовятся к празднику… Да и не пойдут в разоблачители те, у кого куча детей на руках.

— Именно ради детей надо постараться навести порядок. Одними криками «ура» ничего к лучшему не изменишь, Сафар.

Когда мы вышли из ворот, северный ветер лютовал вовсю. За пеленой метущейся пыли небо казалось серым, а звезды блеклыми.

На следующий день, едва я сделал первый рейс, как в динамике раздался голос диспетчера:

— Номер девятнадцать — двадцать семь, к начальнику!

— Знаешь, зачем тебя зовут на ковер? — ехидно бросил Галалы, известный прихвостень начальства. — Поблагодари своего дружка Икрамова за это. Он тебя еще и не в такое втравит.

— Да что случилось?

— Выбрали его сдуру в местком, вот он и садится всем на голову.

По лицу Галалы ничего нельзя было угадать. Оно напоминало туго натянутую, хорошо продубленную козью шкуру: без единой морщинки. А чтобы поймать взгляд, пришлось бы двумя руками разлепить его сощуренные веки.

— Ты не тревожься, — продолжал он. — Я уже переговорил с начальником. Мы допустили ошибку: у тебя диплом техникума, а Икрамов чуть не по складам читает.

— Я за чинами не гонюсь.

— Дорогой, скромность хороша к месту. Все от него устали. То одного цепляет, то другого… Уже и до тебя добрался.

— Икрамов меня в чем-то обвинил?

— Да не то. Потребовал вознаграждения! Не понял? А дело пахнет политикой, вот-вот из райкома приедут.

— При чем тут я и политика?

— Опять не понял! Дело о твоем выдвижении. Песенка Икрамова спета…

Я решительно повернулся спиной. Вдогонку раздался торопливый приглушенный голос:

— Я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал!..

Сохбатзаде встретил меня сухо.

— Райком пожелал иметь обстоятельную информацию о новой инициативе. Садись и пиши.

— Вы считаете, я в чем-то провинился? Но ведь я никому ничего не навязываю! Если вы считаете, что попутный груз не приносит управлению пользы, дайте распоряжение ездить порожняком, вот и все.

— А ты знаешь, что говорят твои товарищи обо всем этом?

— Послушаю вас, узнаю.

— Говорят, что Вагабзаде сам деревенский, вот и хочет, чтобы мы ишачили на колхозы, теряли время, таскаясь по селам, возили мешки. А основная работа — снабжение буровиков — будет в загоне.

— Но это неверно! Самый большой крюк, который я делал, заезжая за попутным грузом, был не более десяти километров.

— Гм… в общем, люди не согласны.

— Если не согласны, отдайте приказ. Я ему подчинюсь.

— Не спеши. Мы пока отложим все это дело в сторонку. А вот против работы с прицепом ни у кого возражений нет! Так что даю добро.

Со стуком распахнулась дверь, и на пороге возник Медведь-Гуси. Еще не войдя в кабинет, он закричал:

— Начальник! Кто вам наговорил, будто я порвал плакат?

Сохбатзаде нахмурился.

— Что за шум? Прошу подождать. Я еще не закончил с Вагабзаде.

— Вагабзаде? Значит, ты и есть Вагабзаде? Ишь какой… А я твой портретик в клочки…

— Это еще что? — Начальник грозно приподнялся.

— Мне сказали: вы сами…

— Ничего я не говорил! Хулиганите тут!

Медведь-Гуси неожиданно побледнел.

— Как же так, начальник? Значит, ошибся? Да разве я посмел бы рвать самолично?! Два раза сидел за воровство, надо — еще отсижу. Но плакаты — ни в жисть! Тоже не без понятия… — Он швырнул на стол свою замызганную кепку. — Мужчина я или нет? Зачем шапку ношу на голове? Неужели человека мытарить теперь из-за портрета какого-то пришлого молокососа?!

— Разрешите мне уйти? — вставил я, делая шаг к выходу.

— Нет, оставайся. Мы еще не кончили с тобой. А ты, Медведь-Гуси, пойди, и чтоб плакат с именем Вагабзаде через два часа висел на прежнем месте. Хочешь, склей из обрывков, хочешь, пиши заново. Все!

— Ну тогда я его сам порву! — озлился я окончательно. — Мое дело грузы возить, а не играть в ваши игры!

Сохбатзаде неожиданно успокоился, лицо его прояснилось. Протягивая лист бумаги, он сказал:

— Все поправимо, дорогой. Напиши в нескольких словах на имя секретаря райкома, что наша автобаза еще не готова к широкому применению твоей инициативы. Что ты опасаешься: увлечение попутными грузами может пойти в ущерб основным заданиям. И дело с концом!

— С концом? Ну нет. Обязательно добавлю: меня следует примерно наказать, а Медведя-Гуси за то, что проявил сознательность и порвал призыв проявлять инициативу, наградить. Теперь вы довольны?