Планета матери моей. Трилогия

Нас обступил тесный круг прохожих.

— Ротозей! Зачем лез под колеса?

— Ну, братец, тебе еще повезло!

— Запиши номер, он превысил скорость. Мы свидетели!

— Машин, что ли, не видал? — окрысился шофер. — Сиволапый деревенщина! Прете в город без нужды…

Я молча перешел дорогу, сел в автобус к окну и, прикрыв глаза, снова предался своим мыслям и воспоминаниям. Когда мать впервые попала в Баку, она спросила:

— Сынок, в какой стороне здесь Мекка?

— Зачем она тебе?

— А вдруг неожиданно умру? Надо знать, куда обратить лицо, бросить последний взгляд.

— Я совсем не хочу, чтобы ты умирала, нене.

— И все-таки скажи. Мне так легче. Буду знать, в какую сторону иду. Человеку без этого нельзя.

Матери нет рядом со мною, а голос так и звучит в ушах: «Человек должен знать, куда лежит его дорога!» Тогда я упрекнул ее в излишней набожности, но теперь видел в словах совсем иной, более общий смысл. Верное направление необходимо в любом случае. Недаром существует поговорка: тот заблудится, кто смотрит сразу в обе стороны.

Вот зажегся зеленый огонек по пути к будущему нефтепроводу Боздага. Задание особой важности, и оно поручено мне. Какая удача!.. Но ведь в город я приехал совсем не за этим. Благословляющий взор матери, глаза Халлы, полные надежды, — они сопровождают меня неотступно и ждут только одного, чтобы я учился. А на этой дороге как раз вспыхнул тревожный запрещающий свет. Что же делать? Чем пожертвовать? От чего отступиться?

Вот когда мне позарез необходимо мудрое наставление нене. Зачем ей понадобилось знать, в какой стороне Мекка? Чтобы соразмерить с нею свое движение, не кружить, не заплутаться в незнакомом месте. Идти всегда прямо. Вот в чем секрет! А где прямота моей дороги? Как жить, чтобы не раздваиваться?..

— Эй, парень! — раздался зычный голос водителя автобуса. — Последняя остановка. Дальше идем в парк.

Я вышел и оглянулся. Видимо, час был очень поздний. Лишь в редких окнах горел свет. Да и он как-то неприятно подмигивал, будто насмехаясь над моей душевной сумятицей.

11

С работы я возвратился затемно. Почти целые сутки за рулем вымотали силы. Хотелось поскорее лечь в постель, вытянуть занемевшее тело, расслабиться. Но в дверь постучали. Это оказался Билал. Последнее время мы как-то не успевали с ним перекинуться словечком.

Вообще-то Билал был замкнутым парнем. Он не отличался общительностью, его внимание было постоянно направлено на слишком серьезные вещи, которые не всех интересовали. Он производил впечатление неуживчивого человека. Но у меня с ним быстро наладился контакт. Чаще он соглашался с моими суждениями, а если чего-то не принимал, то не горячился, не сыпал словами, лишь нервно листал книгу и постукивал пальцами по переплету. Серьезные карие глаза обращались тогда ко мне с некоторым удивлением: как это я не разбираюсь в простых проблемах? Однажды он даже обиделся.

В выходные дни я поднимался поздно. Проснувшись, продолжал лежать в постели, чтобы дождаться, когда хозяева окончат завтрак. Они стали бы приглашать меня за стол, а мне не хотелось ни стеснять их, ни обижать отказом. Наконец стук ложек, дребезжание посуды смолкли, и я быстро оделся.

— Доброе утро, — сказал я, выглядывая на веранду.

— Входи, сынок, входи. Доброе утро! — приветливо встретил меня отец Билала.

— Как ваше самочувствие? — учтиво спросил я у хозяйки.

— Да умру у тебя под ногами, дружок! Как ты сам-то побледнел, осунулся… Работа выматывает тебя. Не понимаю, как твоя мать это терпит? И ешь совсем мало. Угощаю — отказываешься. Наверно, хуже готовлю, чем в родном доме?

— Вовсе нет, — торопливо отозвался я. — Если не возражаете, сегодня сяду с вами, попью чаю.

Лицо женщины осветилось, словно ей преподнесли подарок. Не веря ушам, она взглянула на меня и заулыбалась. И вот уже на керосинке в углу заскворчали на сковородке блинчики. Запах топленого масла наполнил веранду.

Старик тоже засуетился, освобождая стол для чаепития. Но вскоре я заметил, что настроение у него подавленное, горестные морщины на лбу никак не расправляются. Он уныло курил самокрутку за самокруткой.

Умывшись, я сел за стол.

— А где Билал?

— Где-то… Придет, наверно. Дело у него поблизости.

Голос звучал нетвердо, сам старик смотрел в сторону. Его жена не была так сдержанна. Гремя посудой, плаксиво подхватила:

— Помоги советом, Замин. Просим, как родного. Билал готов всю жизнь превратить в пыль! Тянет в сторону…

— Эй, женщина, — проворчал отец. — Есть что сказать, так говори. Не петляй.

Оказывается, Билал получил Назначение в Кировабад. А родители ожидали, что он вернется в родное село, где их старый дом был подновлен и даже пристроена комната для гостей. Мало смысля в науках, жители горного селения давно уже распустили слух, будто сынок Сары-киши «выучился на райкомщика»; как приедет, так и станет «главным секретарем». Все годы учения Билала горцы ловили о нем добрые слухи: ездил-де он в Москву к самым ученым людям, статью его печатали в газете. Когда Сары-киши с женой наведывались в родные места, их встречали с почетом, не знали как угостить, под локти подкладывали пуховые подушки вместо мутаки.

И вот теперь, спустя четыре года, все усилия родителей готовы рухнуть: они возвратятся одни, с пустыми руками. Поползут новые слухи: Билал бросил отца с матерью, Билал женился на городской. В общем, все по пословице: вылезла черепаха из скорлупы и больше ее не признает…

— Замин, сделай что-нибудь. Уговори его. Поставь на мое место свою мать… Сколько в селе девушек-невест, в любую дверь стучи — примут с почетом…

Мне почудилось, что она неспроста заговорила о невестах.

— Вы думаете, ему кто-то приглянулся здесь?

— Да. Или гянджинская, тамошняя.

— Я поговорю с Билалом, выясню его планы. Вы рано всполошились.

Едва я вернулся в свою комнату, как услышал на веранде голос Билала. Вскоре он постучался ко мне. Вид у парня был взволнованный, на щеках пылал румянец, глаза лихорадочно сверкали, а пальцы были холодны как лед.

— Побеспокоил? Прости.

— Что ты! Очень рад.

Мне хотелось, чтобы разговор начал именно он. Но после первых слов наступила заминка. Я пережидал с некоторым беспокойством. Билал был непредсказуемым человеком. Он мог взорваться, наговорить в запальчивости много обидного. Да и то сказать, мне ли, простому шоферу, давать советы и вмешиваться в судьбу завтрашнего выпускника университета? Он мог бросить презрительно: «Себе галушки не слепит, а для другого лапшу готов нарезать?» Разумеется, такой разговор был бы между нами последним.

— Соскучился по тебе, Билал. Совсем замотали дела, редко видимся. — Я хотел застелить стол чистой газетой вместо скатерти.

— Оставь. Мать сама приберет. — Он нетерпеливо постучал согнутым пальцем в дверь. Когда мать заглянула в комнату, отрывисто сказал: — Поставь чайник и, когда вскипит, принеси сюда.

— Что поделать, — шутливо пожаловался я, — у меня жизнь холостяцкая, неустроенная. — И тотчас забросил первую удочку: — С годами отношение ко многим вещам заметно меняется. То, что почиталось в жизни лишним, теперь манит к себе и притягивает. Посмотрюсь в зеркало: вроде тот же, никаких изменений. А меня все чаще «дядей» кличут.