Планета под замком

Нет ничего страшнее красоты для того, кто сам ее создает. Как нет ничего страшнее невозможности выразить ее или поделиться ей. Или предчувствия еще не родившейся красоты… Нет ничего страшнее…

Труднее всего было лишить себя зрения. Полуживой, он дополз до корабля. Он изранил себе горло, язык, порвал голосовые связки, чтобы не издавать стонов, которые неизменно бы превратились в прекрасные звуки и еще больше усилили наступательную мощь красоты. Он лишил себя слуха, изувечил кисти рук, теперь у него оставались только глаза, но и этого оказалось достаточно, чтобы он не мог оторвать взгляда от красновато-желтых цветов, сбросить с себя чары красоты окружающего его мира. У него не было сил пошевелиться, сделать последнее движение.

Казалось, всё потеряно. Извиваясь всем телом, он силился пяткой нажать кнопку пуска двигателей, чтобы корабль унес его с этой планеты. Но не мог заставить себя оторваться от созерцания этих цветов. Ему казалось, что если он понаблюдает за ними еще несколько минут или часов, то узнает нечто важное, такое, без чего нельзя жить. Он жадно вглядывался в прекрасный мир планеты, чувствуя, как его охватывает непреодолимое желание подняться и шагнуть к люку. Единственным выходом было лишить себя зрения.

Он стиснул зубы. От напряжения тело свела судорога. Боли он не почувствовал. Не потому, что он сам причинил ее, — просто в нем продолжала звучать красота.

Со скоростью, близкой к скорости света, он несся к людям. Только теперь он не сможет ни описать, ни пересказать, ни даже изобразить в картинах тот ужас и то счастье, которые ему довелось испытать и которые медленно уступали место обыкновенным мыслям — грустным и одновременно радостным.

Ему хотелось предупредить людей на Земле, но о чем именно, он уже позабыл.

Всё в этом рассказе выдумано от начала до конца.

Правда же заключается в том, что летом 2468 года на космодроме близ Арла, откуда стартуют корабли, отправляющиеся в дальние космические рейсы, приземлился космолет. В нем мы обнаружили пилота с искалеченными кистями рук, глухонемого и к тому же слепого: он поворачивал голову в сторону говорящего только тогда, когда чувствовал на своем лице его дыхание.

Кто-то из нас зажег для него сигарету и осторожно вставил ее между распухшими и потрескавшимися губами…

Онджей Нефф Вселенная довольно бесконечна

Где-то в начале февраля Совет решил послать коммодора Фукуду в далёкий космос — за пределы шести тысяч парсеков. Надо взглянуть на календарь, чтобы выяснить, какой это был день недели. Запомнилось, что в тот день противно моросил дождь и Милушка, моя жена, была в отвратительном настроении. Когда я сообщил ей новость, она заметила:

— Значит, опять будешь отсутствовать пять недель, и всё домашнее хозяйство останется на мне.

— Никто не говорил, что именно мы будем прикрывать Фукуду.

— Рассказывай! Не надо из меня делать дурочку. Будто я не знаю! Фукуда первым пересечёт границу шести тысяч парсеков! Трепещи, планета! А уж ликования-то будет! И чтобы ваша команда профиков упустила такой шанс? — Она говорила зло, язвительно, будто «профик» — бог весть какое ругательство. Конечно, если откровенно, то раньше так оно и было. Лет шесть назад Сеть располагала дюжиной репортёрских групп. У некоторых был номер, у других прозвища: Бродяги, Мерзляки, Неудачники, Оранжады и т. п. Мы долгое время работали в качестве Выездной группы информационного пластивидения № 8, пока кто-то не обозвал нас Профкомандой. В том смысле, что нам море по колено и куда всем до нас. Мы сначала выходили из себя. Ярда Боухач — наш осветитель — ходил весь в синяках и шишках, так как был скор на расправу, но ведь не каждый реагирует на оскорбление так прямолинейно. Когда о кличке узнал Ирка Ламач, наш режиссёр, то привёл всю нашу компанию к себе в кабинет и произнёс речь:

— Что-то нас стали называть Профкомандой. Ага, и вы в курсе. У Ярды под глазом монокль, Ирина вся зарёванная. Напудри нос, да поскорей, на тебя смотреть страшно! Так вот что я вам скажу, уважаемые: мы действительно Профкоманда!

Он, конечно, комедию перед нами ломал, но умело. Делал многозначительную паузу, впиваясь в каждого пронзительным взглядом, пока тот не опускал голову. И так по очереди. Хоть глаза у Ламача были невыразительные, серо-голубые, будто выцветшие.

— А я сегодня уже троим съездил по физиономии из-за Профкоманды, — заметил Ярда Боухач.

— Ярда прав, — всхлипнула Ирина Попеляржова, наш гримёр, — подам заявление по собственному желанию и перейду в дамскую парикмахерскую! Чтобы в моём возрасте такое выслушивать?

— Успокойся, Иринка, и я бы с радостью ушла, но какой в этом смысл? — возразила Люда Мисаржова, звукорежиссёр. Все что-то говорили наперебой, но тут Ирка Ламач снова взял слово:

— Зайдём с другой стороны. Почему Двадцать восьмая галактическая отвергла Щёголей, а коммодор Свен Хильструп лично просил Совет послать с ним нас?

— Потому что Щёголи опозорились на планете Фиолетовых призраков, — ответил Ондра Буриан.

— Верно. Полетели мы, и успех был такой, что через три месяца после возвращения об этом ещё говорили. Дальше: когда коммодор Иован увяз на планете Кипящего ила, и Неудачники утопили вдобавок всю телеаппаратуру, кого позвали на помощь?

— Нас, — сказала пластик Эва Элефриаду. — Зрители получили пластическое изображение на экранах, квадрозвук и впридачу запись запахов.

— Позвали нас, — повторил Ирка Ламач, — и так можно ещё долго вспоминать. Мы работали на планете Умертвляющего тумана. Наша команда довезла экспедицию в туманность Шутовского смеха. Все отказались от планеты Фантомов, а мы скоренько собрали чемоданы, и в результате?..

— Блестящий успех, — хором ответило несколько голосов.

— Так разве мы не заслужили название Профкоманды?

Мы молчали, а режиссёр продолжал:

— Почему нас назвали Профкомандой, а не Пачкунами, Жлобами, Обжорами, Пронырами, Занудами или как-то ещё? Я вам объясню. Потому что нам не подходит ни одно прозвище, кроме Профкоманды. Сам знаю, что нас так прозвали недруги. Но мы и тут их обойдём. Короче, я принимаю прозвище и не желаю больше видеть моноклей под глазом и красных носов.

С тех пор прозвище так и осталось за нами. Злопыхатели наверняка кусали себе локти от того, что их выдумка обратилась против них самих. Тот, кто выдумал его, вместо того чтобы навредить, на самом деле сделал нам хорошую рекламу. Мы получали лучшие заказы. Нормальный, средний зритель пласти-видения и не представлял себе, сколько закулисных интриг и зависти вызывают передачи. С каждым годом становилось всё хуже. Совет затягивал ремешки потуже. Галактические экспедиции дорожали, ведь ближний космос перестал развлекать, и каждый коммодор настаивал, чтобы его послали в неизвестную пластизрителям область. Такой полёт стоил огромных денег. Никто не хотел лететь на Сириус или Альдебаран — результат такой экспедиции умещался в двух строчках, произнесённых диктором ночного выпуска новостей. Совет сосредоточился на дальнем космосе и ограничил количество краткосрочных экспедиций. Последствия оказались неблагоприятными для Сети пластивидения: число передач убывало, как и объём работы для репортёрских групп. Галактические асы нацеливались за пределы четырёх и даже пяти тысяч парсеков, и Совет соглашался послать в такую даль не более пяти-шести лучших коммодоров: в то время элитой считались Н'Кума, Козлов, Миро, Фукуда, Петросян, а затем и Блох. Им-то и доверял Совет современные космические корабли класса люкс вроде «Викингов». В обиходе их называли пылесосами, потому что, кроме нормальных агрегатов, аккумулирующих время, на них были установлены двигатели, работавшие на межгалактической материи, которую называют ещё звёздной пылью.