Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья

Спертый воздух защекотал ноздри. Мы пробираемся на ощупь по узкому, темному коридору. Полозов шарит где-то впереди, отыскивая выключатель. Почему-то он находится на дальней стене. Я держу руку Канты за запястье, чувствуя ее учащенный пульс. Наконец зажегся свет. Мы оказались в маленьком, как келья отшельника, пыльном помещении, заваленном картонными коробками. Похоже на подсобку. Вдоль стен стоят бумажные мешки, в каких обычно держат удобрения.

— Опилки и корма для животных, — пояснил Полозов. Он встал возле еще одной, узкой двери, почти незаметной из-за того, что справа ее закрывала высокая напольная вешалка с белыми халатами.

— Пожалуйста, наденьте, — кивнул Полозов на халаты. — Должно хватить на всех.

Профессор терпеливо ждет, пока мы надеваем халаты. Это происходит в абсолютной тишине, все заинтригованы происходящим. Даже Люк не издал ни звука, а старательно застегнул халат на все пуговицы. Мы напоминаем группу врачей, готовящихся к обходу пациентов. Халатов действительно хватило на всех, даже остались лишние. Полозов подготовился. Сюда регулярно приходят Хлоя с Дэниелом и наверняка кто-то еще из Совета общины.

Профессор внимательно оглядел каждого, словно проверяя, правильно ли надеты халаты. Затем проинструктировал:

— Ни к чему не прикасаться без моего разрешения. Руки держать по швам, чтобы случайно что-нибудь не задеть. Говорить вполголоса. Держаться вместе, не разбредаться по комнате, — он толкнул дверь рядом с вешалкой. Она оказалось незапертой. Из-за двери характерно потянуло мышиными экскрементами вперемешку с едким запахом химикатов. Полозов вошел первым, включил свет.

То, что я увидел, потрясло меня своим масштабом. Просторная квадратная комната без окон действительно была похожа на лабораторию. Одна из ее стен в несколько рядов уставлена клетками с крысами и мышами самых разных пород и расцветок. Грызуны сразу отреагировали на наше появление. Попискивая, они стали просовывать морды между прутьями клеток, принюхиваясь к чужакам. Напротив клеток, у противоположной стены, сдвинутые столы заставлены колбами, микроскопами, спиртовыми горелками, всевозможными медицинскими чашками и ступками, какими-то бумагами. Среди всего этого научного хлама я заметил компьютер. Экран его горит синим светом. Над столами закреплены многочисленные застекленные полки. В одних пробирки со склянками. Другие заполнены толстыми пронумерованными папками. Вероятно, с записями о результатах исследований. Прямо напротив двери, у дальней стены, отливает медицинской сталью огромный квадратный холодильник. Полозов открыл его и достал две пробирки с красноватой и желтой жидкостями.

— Неужели это эликсиры против человеческой агрессии, профессор? — нарушил тишину Мигель.

— В какой-то степени, — ответил Полозов.

— Вы решили свою задачу и молчали? Вам удалось обнаружить ген агрессии? — воскликнул Стивен.

— Мне удалось найти ключ к разгадке, — сказал Полозов. — Я обнаружил саму причину человеческой агрессивности. И пришел к выводу, что дело не столько в гене агрессии, сколько в гормоне счастья. Уровень агрессивности зависит от уровня удовлетворенности жизнью, хотя и не прямо пропорционально. Но это очень важный фактор. Повышая общий фон удовлетворенности, можно существенно снизить агрессивность. На эти исследования ушла почти вся моя жизнь, и теперь я прошу у богини Шанти только одного — времени. Жаль, что его нельзя купить или взять взаймы, ссудить у банка под залог открытия. Я бы приобрел немного времени, чтобы закончить работу.

— Мне кажется, причина человеческой агрессии — в самом человеке, в его несовершенстве, — сказал Люк. — Это же так очевидно, и мы много раз обсуждали это у вас в гостях, Александр.

— Мы говорили об общих тенденциях. Но причина всегда кроется в частностях, дорогой Люк. Вы не думали, почему одни люди агрессивнее других?

— Потому что они разные, — сказала Ратха.

— А почему они разные? — Полозов подошел к столу и осторожно вставил пробирки с желтой и красной жидкостью в пластмассовые ячейки.

— У них разные характеры, — сказала Канта.

— Умница! — возбужденно вскрикнул Полозов. — Мы подошли к самому важному. Что формирует характер?

— Много чего. Темперамент, образование, жизненный опыт, в конце концов, — сказал Люк.

— Воспитание, окружение человека, — добавила Канта.

— И да, и нет, — сказал Полозов. — На поведение человека влияет гораздо больше факторов, чем кажется. Большинство нацистов были хорошо образованы. Люди, сжигающие миллионы себе подобных в крематориях, получили хорошее воспитание. Что же их заставило так рьяно выполнять свои кровавые обязанности? — профессор присел на деревянный стул с высокой спинкой. — Извините, сегодня очень жарко, а здесь душно. Вам присесть не предлагаю, стул только один. Прежде, чем я вам кое-что продемонстрирую, необходимы пояснения, — сказал он. В этот момент Полозов стал похож на преподавателя, вокруг которого столпились студенты.

— Как я уже говорил, индукция — одна из причин. Люди заражаются друг от друга страхом и агрессией, как гриппом, — продолжил он, глядя на мышей и крыс, мечущихся по клеткам. — Они индуцируют, как и животные, мы об этом с вами говорили раньше. Посмотрите на мышей вон в той маленькой клетке, справа. Мыши — животные социальные. В этой клетке живут спокойные мыши со здоровой психикой. И только одна всегда ведет себя истерично. Когда мы вошли, она стала беспокоиться. Все остальные вели себя ровно. А теперь — все мечутся по клетке. Им передалось беспокойство. И только одна виновница-истеричка сидит спокойно в углу. Она получила желаемое — заразила остальных паникой. И ее эмоциональный фон пришел в норму.

Все повернулись в сторону снующих по головам друг друга мышей в указанной профессором клетке. Действительно, лишь одна из них, самая тощая, спокойно сидит в углу и грызет семечки, выплевывая шелуху.

— Так же и у людей. Если в толпе один побежит, побегут и остальные, топча упавших, вдавливая их в асфальт, — продолжил профессор. — На «нужную» волну людей может настраивать и пропаганда, как инструмент индукции. Почему некоторые из детей нацистов, в которых те же гены, что в их отцах, презирают и даже публично осуждают их действия? Дело в том, что изменилось время. Изменился полюс индукции. Если бы нацизм не был повержен и осужден мировым сообществом, скорее всего, многие дети нацистов с успехом продолжили бы дела отцов и сжигали в крематориях неполноценных, по их мнению, людей. У них не было бы и тени сомнения в том, что они поступают правильно. Сам мир, в котором они родились, диктовал бы им это. Лишь единицы противились бы чудовищным злодеяниям как отщепенцы, пошедшие против законов племени. Но дети нацистов прожили другую жизнь. Спокойную, тихую, среднестатистическую, в раскаяниях за грехи отцов, поступки которых осудило сильное большинство. История в очередной раз изменилась. Сделав замысловатый виток, она побежала в противоположную сторону, найдя себе новое русло, как река. Разумеется, я говорю о тенденции, не рассматривая частные исключения из правил. Этот пример доказывает, что и вы, Люк, и вы, Канта, правы. Отчасти важны окружение и воспитание. Как и мнение большинства, о котором мы говорили применительно к искусству. В этом тоже заложена индукция. Но это далеко не всё.

Вернемся на время к генетике. Ваша внешность, Люк, ваш большой французский нос и карие глаза, цвет ваших волос и форма скул определены генами, а не образованием или воспитанием. Не окружением. Гены влияют на вашу внешность, цвет кожи и поведение. Во многом это называют характером и наследственностью. Но есть нечто, присущее всем людям, — контролируемая или бесконтрольная агрессия. Как вы считаете, Люк, французы — агрессивная нация?

— Французы могут постоять за себя, но редко лезут в драку первыми, — ответил Люк.

— Ну, история Франции знает разные примеры, — засомневался Стивен.

— То есть у французов есть предсказуемая национальная черта поведения? — уточнил Полозов у Люка.

— Наверное, как у любой нации, — сказал Люк.

— А какая нация, на ваш взгляд, самая агрессивная? Самая неуживчивая? — не унимался Полозов.

— Вы задаете странные вопросы, Александр, — сказал Люк. — Это уже пахнет национализмом.

— Дело не в национализме, а в национальных особенностях, — сказал Полозов. — Вы же не будете оспаривать, что большинство террористических организаций, несущих миру зло, вышло из совершенно конкретных точек планеты? Когда говорят, что у терроризма нет лица или национальности, это неправда. Некоторые регионы Земли почти никогда не знали мира. В этих адовых котлах всегда кипит война, то затихая, то разгораясь вновь, периодически втягивая в конфликты другие страны.

— К чему вы клоните? — спросил я. — Не хотите ли вы сказать, что от национальности людей, их генофонда зависит степень их агресии?

— Именно, — ответил Полозов. — И это еще одна причина нестабильности мира, причем существенная. И не надо меня обвинять в фашизме, против которого я только что выступал. Вне сомнения, уровень агрессии у разных национальностей и рас отличается. Мы называем это этническими особенностями характера, которые в конечном счете обусловлены генами. Например, южане всегда более вспыльчивы и агрессивны, чем северяне. В человеке тридцать процентов животных инстинктов, которые он унаследовал от первобытных предков, и семьдесят процентов наработанного опыта за более чем сто пятьдесят тысяч лет. Однако неизменными остались агрессия и страх. Лучше всего эту теорию доказывать на животных. Возьмем собак. Вряд ли кто-то из вас будет утверждать, что по степени агрессивности все породы равны. Есть добродушные собаки, например, лабрадоры, сенбернары, бладхаунды. Есть собаки с чётко выраженной агрессией — кавказская, среднеазиатская, южнорусская овчарки. При этом они умны и при правильном воспитании остаются верными человеку, служат ему. Но есть еще и бойцовые собаки. Агрессивность их порой непредсказуема и не знает предела. Нередко сами хозяева становятся их жертвами.