Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья
Шрифт:
— Это совсем другая популяция, — продолжил Полозов. — О чем я и говорил, цитируя Воланда, «кровь — великое дело!» Фермент, отвечающий за контроль уровня так называемых гормонов счастья из серотониновой группы, у «добрых» крыс в норме.
Полозов вернул «добрую» крысу обратно в клетку и вернулся к «злым». Затем взял шприц и набрал в него немного желтой и красноватой жидкостей.
— Это препараты, сделанные из вытяжек лимая разного периода созревания растения. Вместе они работают эффективнее: блокируют рецепторы, отвечающие за агрессию, и одновременно стимулируют гормоны счастья, — профессор надел кожаные перчатки, которые свирепые крысы не смогут прокусить. — А теперь внимание! Отойдите еще на три шага назад, — приказал он.
Мы повиновались.
Полозов приоткрыл дверцу клетки, металлические
— Браво! Браво, профессор! — воскликнул потрясенный Мигель.
— Здорово! — Канта в восторге захлопала в ладоши. Я давно не видел ее такой веселой.
— Это прямо «Подобрин» какой-то, — сказал Люк. — И что, теперь эта крыса стала «доброй»?
— Ненадолго, — ответил профессор, — сегодня я помещу ее на карантин в отдельную клетку. Иначе ее сожрут агрессивные сородичи. Но завтра — увы, она снова проснется монстром. И тогда я верну ее к остальным. Препарат имеет ограниченное время действия. Как его закрепить в организме — это тема дальнейшей работы. Но главное — он действует! И если эти крысы будут принимать лимай пожизненно вместе с пищей и водой в нужных дозах, они станут спокойнее. А со временем, через несколько поколений, у них появится потомство, отсутствие агрессии в котором будет закреплено уже генетически. Но лимай обязательно должны принимать и «добрые» крысы. Как я уже сказал, растение выравнивает эмоциональный фон, приводя его к средним значениям у всех особей, вне зависимости от генетики и прочих факторов, давая каждому столько счастья, сколько ему необходимо, чтобы жить в социуме.
— Но не похоже ли все это на обыкновенный наркотик? — не удержался я от вопроса. — По сути, вы ввели этой крысе сильный транквилизатор, который на время успокоил ее.
Канта посмотрела на меня с укором. Ей не понравилось мое недоверие.
— Конечно, лимай не изучен до конца, — сказал Полозов. — Но уже сейчас понятно, что он не обладает негативными свойствами наркотиков. Он не вызывает привыкания и, самое главное, не разрушает психику живого существа, а постепенно ее перестраивает. На основе лимая я планирую создать вирус. Как я много раз говорил, агрессия заразна. Это вирус, который необходимо лечить другими вирусами.
— Вирусами добра? — спросила Канта.
— Можно и так сказать, — ответил Полозов. — Необходима генная терапия, которая позволит с помощью вирусов-векторов вносить исправления в геном клеток человека. Кстати, с этими исследованиями стоит поспешить, пока какой-нибудь биохакер не создал вирус «суперзла». Тогда человечество будет обречено.
— Не убьет ли ваш вирус добра страсть и любовь в людях? Не превратятся ли они в спокойных, безэмоциональных болванчиков? — спросил я.
— Какие-то побочные эффекты могут быть. Но что такое любовь? Эта такая же химия тела, как и агрессия. А любая химическая реакция может корректироваться с помощью формул. Когда люди станут добрее и счастливее, они будут любить все вокруг. И даже если лишатся при этом безудержной страсти к какому-то конкретному объекту, это будет ничтожной платой за отсутствие на планете войн и преступлений. Слишком сильные эмоции вредны. Любовь порождает ревность, страхи и неврозы. К тому же от любви до ненависти, как известно, один шаг. А сколько преступлений совершается из-за страстной любви!
Полозов поместил подобревшую крысу в отдельную клетку.
— Что ж, надеюсь, ваше любопытство наконец-то немного удовлетворено, — обратился он к нам.
— Профессор, сегодня вы удивили
всех, включая самого главного скептика, Люка, — сказала Ратха.Люк промолчал. Я же не стал больше ничего уточнять. Мне не понравился восторг, с которым Канта восприняла все увиденное и услышанное в лаборатории Полозова.
— Ну а теперь, пожалуй, можно и чаю выпить! — воскликнул профессор, когда все вышли из лаборатории. Ратха поставила на огонь тяжелый чугунный чайник с выпуклыми абстрактными узорами по бокам.
— Вы знаете, время имеет способность трансформироваться. — Полозов задал новую тему сегодняшнему разговору. Он явно доволен своей демонстрацией в лаборатории, и теперь ему хочется пофилософствовать. — Чем дольше я живу, тем ближе становится история. Когда я был ребенком, события начала двадцатого века казались мне бесконечно далекими. А сейчас я представляю себе их, будто видел всё своими глазами. Ну что такое сто лет в масштабе Вселенной? Мгновение, вспышка. Да, коротка все-таки человеческая жизнь. Молодые души людей живут в увядающих телесных оболочках. Разве это справедливо?
— Говорят, важна не длина жизни, а ее ширина, — сказал Стивен.
— Поверьте, Стивен, иногда хорошей ширине не хватает длины, — сказал Полозов. — Когда умирал великий Рабиндранат Тагор, его посетил один приятель. Кажется, это был известный критик. «Ты можешь быть горд, — сказал он. — Ты написал шесть тысяч стихов, и каждый из них — совершенство. Можешь умирать спокойно, сознавая, что был цветком, который расцвел полностью». Рабиндранат заплакал. «Друг мой, почему ты плачешь? Неужели боишься смерти?» — удивился приятель. «Я не боюсь смерти, а плачу, потому что только сейчас стал поэтом. До этой минуты цветок мой распустился едва до половины. Постоянно в голову приходят новые и новые стихи, и каждый из них лучше предыдущего. Я плачу над несправедливостью Бога, который срывает меня так рано». Замечу, что умирал Рабиндранат в восемьдесят лет. И при этом чувствовал в себе еще огромный потенциал. Ах, если бы все-таки можно было купить время! — сказал профессор.
— Вероятно, Господь посчитал, что Тагор достаточно сделал для этой Планеты, — сказала Ратха, разливая по чашкам ароматный фруктовый чай.
— Да, он сделал столько, сколько иные не успели бы и за тысячу жизней. Все-таки люди не равны друг другу, — сказал Люк.
— Что вы имеете в виду? — спросил Мигель.
— Полезность. Вот что с меня взять, даже если я проживу, как Тагор, восемьдесят лет? Я никогда не создам и миллионной доли того, что создал он. И дело не только в том, что я не умею писать стихи. Я вообще не чувствую в себе никакого потенциала. Где-то я читал, что только пять процентов землян двигают прогресс, меняя этот мир. Изобретают мобильные телефоны, лекарства, космические корабли. Формулу счастья, наконец, — Люк кивнул на Полозова, — а остальные — такие же, как и я, — паразиты, которые всем этим только пользуются.
— Ну что ты, Люк! Никакой ты не паразит! Бываешь вредным, но не настолько уж. — Ратха с неожиданной нежностью посмотрела на Люка, подлила ему чая, положила перед ним печенье. Кажется, еще немного, и она растрогается от сострадания к Люку, с которым они часто спорят и даже ругаются. Мы с Кантой улыбнулись, наблюдая эту сцену.
— Не расстраивайтесь, Люк, — сказал Стивен, — технический прогресс когда-нибудь погубит нашу планету. По крайней мере, вы не будете к этому причастны. Что касается творчества — вы в том самом месте Планеты, где можно искать себя, не оглядываясь на мнение других. Санвилль принимает вас таким, какой вы есть, Люк.
Когда настало время расходиться, Полозов попросил никому не рассказывать об увиденном в лаборатории, взяв с каждого из нас слово молчать.
— Я не удержался и показал лабораторию только вам как близким друзьям, — сказал он.
Вероятно, ему нужна была оценка своих трудов. Чья-то еще, кроме Дэниела и Хлои. Да, за любым успехом стоит мнение большинства. Все-таки невозможно стать Шекспиром на необитаемом острове…
С тех пор как Канта получила место во втором круге лотоса, мы очень сблизились с Люком. Не то чтобы мы стали друзьями, но нам часто приходится вместе работать. Наверное, община относится к нам одинаково подозрительно. Уж я-то точно в списке кандидатов на выдворение.