Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Шрифт:
Наверное, для аргументации такого требования не обязательно прибегать к понятиям гуманности или благородства. Эти понятия известны. И поэтому мне просто хочется напомнить любителям быстрого оборота капитала, что бездумно убитый лось — это не только набеги волков на хозяйство людей.
Представьте себе: лось убит, и волк, живший рядом с лосем, потерял свою привычную добычу и вырвался к стаду коров. Но за нападение на хозяйство людей волку положена смертная казнь. Приговор приведен в исполнение. В лесу теперь не стало ни волка–потребителя, ни волка–санитара. Отсутствие санитара–хищника приведет к болезням других животных… И пусть нас не удивит тот факт, что лес, по которому человек слишком необдуманно расхаживал с ружьем, вдруг встретит очередного гостя мертвой тишиной. А может
Убитый лось обернулся разорванной системой регулирования природы, система пришла в неустойчивое состояние, нарушилось равновесие… Когда и в каком конкретном случае может начаться катастрофа — это вопрос следующих дней. Будет ли эта катастрофа всеобщей или ограничится локальными потрясениями — на это ответит строгая теория. Но пока нет теорий, пока есть только жестокие примеры нарушения равновесия природы, примеры рек, озер, леса, камня, воздуха и даже тишины; давайте не будем строго судить тех людей, которые убеждают нас, что не все годное в пищу может быть внесено в перечни горячих и холодных блюд. Давайте поверим этим людям, что и лось, и медведь, и прочие традиционные поставщики вкусного мяса имеют право и даже обязаны иногда просто жить, знать собственные трудности и заботы, а то и погибнуть своей смертью.
Сколько оставить рядом с собой животных, сколько и кого из них попросить принести себя в жертву человеку — на это точно ответит разум. И к этому ответу человек, желающий жить дальше, должен приготовиться, должен приготовиться жить рядом со своими лесными, степными и прочими внешне дикими соседями.
Дикость животных настораживает людей. За дикостью видится прежде всего возможная агрессия. Но эта агрессия, пожалуй, имеет под собой только одну–единственную объективную почву — люди где-то внутри себя, видимо, побаиваются, как бы медведь, вчерашний объект усиленного преследования со стороны человека, после благодушного к нему отношения не вспомнил бы прежние обиды и не перешел бы в контрнаступление.
Не волнуйтесь, завтрашние соседи диких животных. Уже сейчас есть люди, которые научились жить рядом с этими животными и положительно решили для вас многие волнующие вопросы так называемой возможной агрессии. Это те самые люди, которые уговаривают вас не уничтожать все живое.
Решение пришло к этим людям вместе с доверием животных, пришло через умение объяснить своему дикому соседу, что ты сам не представляешь для животного никакой опасности. Порой такое объяснение проходит предельно просто, как в примере с крошечными лосятами, которых я принес в деревню.
Но история с лосятами закончилась все-таки печально. Человек мог, но не остался для них человеком… Деревня тут же разделилась. Одни кликали беду, милицию, штрафы и сторонились. Другие несли молоко, соски. Я промыл рану, засыпал лекарством. Мальчишки и девчонки тащили куртки, сено, укрывали бедолажек и очень просили оставить лосяток им. Но жадность и трусость стояли рядом, и в сельсовет пошла моя записка, записка с тайной надеждой, что лосят возьмут на ферму к совхозным телятам. Записка шла, а лосята сосали молоко, доверчиво жались к ребятам и больше не кричали. Лесные телята уже пробовали ходить, когда из сельсовета прислали отрицательный ответ.
Обратная дорога в лес была трудной. Я отыскал утренние следы лосихи, оставил около этих следов телят и повернул в деревню. Лосята стояли такие же слабенькие и жалкие, как утром. По лесу все еще носились ошалевшие псы. А я уходил, боясь повернуться и увидеть глаза лесных телят… Я все-таки повернулся. Лосята ковыляли за мной. Они шли за человеком, шли, еще не умея как следует ходить, шли, с трудом переставляя свои ножки–палочки, не гнущиеся еще в коленях, и снова кричали…
После истории с лосятами мне стало совсем ясно, к кому из жителей деревни можно обратиться с просьбой, кто поймет тебя, кто поможет в деле или в трудностях, а кому можно и доверить свои тайны, и даже попросить сохранить их в мое отсутствие…
А
тайны уже были. Они постепенно окружали мою жизнь в лесу. И главной тайной было доверие животных, которые обитали рядом с моей избушкой.Сначала доверие диких животных казалось мне сказочной мечтой. Но все-таки, надеясь на успех, я начал свою жизнь в избушке на берегу озера сравнительно тихо. Первым и главным условием моей жизни было — не допустить таких действий, которые могли быть восприняты моими лесными соседями как акты агрессии. Я учился быть тишиной, учился во многом ограничивать себя, и на эти старания животные ответили мне своим доверием.
Первыми около моей избушки поселились белые трясогузки. Они заявились ко мне разом, дружно обследовали мое хозяйство, нашли, видимо, его вполне подходящим и летом, в период сложившихся территорий, вдруг поделили мое владение, но далеко не на равные части: одной птичке досталась избушка, другой — дорожка к озеру, а третья заняла лодку и пристань. Теперь совсем близко я мог видеть, как трясогузки оберегали свои территории, как придерживались принципа невмешательства, как голосами предупреждали соседей, что хозяин «дома» вступил в свои права, и как самой тихой из птиц достался худший участок…
Вскоре я уяснил для себя, что у птиц были разные характеры. Одна, ленивая, но злая и задиристая, захватила избушку. Там было больше комаров и мух, там чаще бывал я, а вокруг меня всегда носились стаи слепней. Я назвал эту птичку «комендантом». Сначала «комендант» мирился с подругами, но однажды утром он уселся на край крыши и зло крикнул. Подруги остановились, испуганно замахали хвостиками и отступили… Первой исчезла бойкая и суетливая трясогузка. Я нашел ее в тот же день у пристани. Она захватила лодку и хозяйничала там. На досках около воды остались после нее прозрачные крылышки стрекоз, а на моих удочках тут же появились белые пятнышки помета. Третья, и последняя, птичка сунулась было обратно к домику, но «комендант» прогнал ее, и нерасторопной подружке осталось занять только сухой куст между пристанью и моим жилищем. Когда я надолго уходил из избушки и снова возвращался, птички тут же слетались ко мне, снова дружно вертелись у самых ног, но быстро спохватывались и бросались занимать свои прежние хозяйства — и они никогда не перепутывали их…
Порой привычная обстановка взаимного доверия человека и его лесных соседей казалась мне самому сказочной, но эта сказка постепенно начала оборачиваться нежелательными на первый взгляд последствиями, и я не раз сравнивал себя с теми отчаянными вегетарианцами, которых мясокомбинат и рыборазводные пруды считают чуть ли не адом…
Вы помните начало моего повествования, где я, объясняя неудачи промысла на летних озерах, ссылался на не–подходящую погоду? Но в тот раз погода не могла взять на, себя всю вину за мои неудачи. И эти неудачи крылись в моем не очень ясном даже для самого себя положении: я был рыбаком, охотником и совсем не собирался давать лешему обещания «не знать крови», но в то же время рядом со мной жили не только трясогузки, которых я называл по имени. Имена получили и некоторые щуки, и даже стайки плотвичек, которых я приучал не бояться моей лодки и брать корм из рук. Возвращаясь домой после развлечения с плотвичками и окунями, я видел просящие глаза пса, молча и немного грустно разводил руками, показывал Бурану пустую кошелку и отправлялся варить своему плотоядному другу ячневую кашу.
Но я все-таки не был вегетарианцем. Когда растительная пища уже не могла заменить мне животный белок, я брал ружье, призывал пса и отправлялся на охоту подальше от избушки. Из дальней дороги мы приносили пяток рябчиков или глухаря и тут же, рядом с нашей избушкой, видели точно таких же глухарей и рябчиков. Они были вполне доступны для моего ружья, но ружье по–прежнему молчало на берегу нашего озера. Молчал и мой пес, которому по его охотничьей специальности было положено вязко облаивать любых глухарей. Что это? Усталость собаки? Нет! Пес по–своему привык к нашим соседям и не видел в них объекта охоты. Так неужели даже собака, настоящая охотничья собака, просто пес, имела в своем арсенале тот механизм поведения, который обеспечивал мир ее постоянным соседям?