Планшет разведчика

Чуть слышно хрустнула ветка у меня под рукой когда я начал вытаскивать пистолет. Волчком обернулся верзила и присел. Ствол автомата зашарил по кустам. Злые огоньки сверкнули под надвинутой на брови пилоткой… Все! Замри. Мальчишка, тот лишь сверху вниз с любопытством поглядел на скорчившегося верзилу, злорадно улыбнулся и опять отвернулся. Он застыл, как охотничья собака в стойке весь подался в сторону пулеметчиков. Верзила оглянулся, яростно схватил мальчишку за плечо и рванул к себе. Тот даже скривился от боли, и по его растерянной физиономии было видно, что он ничего не понимает. Верзила пригнул мальчишку к земле и злым шепотом начал ему что-то втолковывать. При этом он тыкал в лицо мальчишки палец, «…айн, нур айн…» — сумел я понять, да и то лишь потому, что верзила повторял это несколько раз. Казалось, лиц его стало совсем багровым от злости.

Теперь и мальчишка начал озираться по сторонам, держа наизготовку карабин.

И вот они оба, то и дело поглядывая на раненого, направились вверх по оврагу. Их путь — мимо моего куста. Солома, которая валяется на дне оврага, сопровождает шуршанием и хрустом каждый их шаг. Меня они не видят.

Что же их пугает? «Айн, нур айн!» Они видели только одного из наших. Видать, полагают, что двое других с пулеметом спрятались в стороне и как только преследователи обнаружат себя выстрелами, пулеметчик срежет их очередью.

Фашисты уже рядом со мной, а я еще не принял решения. Могу застрелить обоих, это нехитро: моего куста им не миновать, пройдут рядом. Но даже если удастся обойтись двумя выстрелами, на них все равно сбегутся другие, а трупы точно укажут и мой адрес и адрес пулеметчиков. Да, но если эти двое пройдут мимо, может быть, сейчас сюда вернется вся банда?

Кусты трещат у меня за спиною — немцы уходят. «Ну, дождался?» — пилю я себя.

Привстал на одно колено, выглянул из-за куста. Гитлеровцы уже в конце оврага, гам, где он пересекается с лощиной. Впрочем, мальчишку уже не видать, покачивается лишь пилотка верзилы. Не стрелял, когда они были рядом, а теперь и вовсе мало смысла. Ну, а наши бойцы? Спят! По прежнему спят!

Фашисты скрылись за поворотом оврага. Выскакиваю из своего убежища и иду за ними вслед, чтобы выяснить обстановку. Все стало ясно с первого взгляда. Недалеко, меньше чем в полукилометре, разлеглись на сухом пригорке преследователи. Их человек десять, не меньше. Они еще не слышат, что им визгливо кричит мальчишка, но видят, как он воинственно взмахивает карабином и показывает рукою на овраг. Один за другим солдаты вскакивают на ноги и спешат навстречу тем двоим.

Бегом возвращаюсь на прежнее место. Надо подаваться поближе к пулемету, перебраться на ту сторону оврага. Но стоило ступить в трясину, ноги увязают выше колен. Шаг, второй… Нет, не успеть перебраться, застигнут на полпути! Выдираюсь обратно, швыряю камешки через овраг в спящих бойцов. Раненый приподнял голову. Это и есть Василь Василич. Лица его не разобрать, но вижу, что он сильно зарос бородой.

— Немцы! Немцы! — кричу я и тычу пистолетом; туда, где овраг кончается и упирается в мелкую лощину.

Не слышит он меня или не понимает?

— Немцы! Немцы подходят!

Опять мчусь к концу оврага — ближе к опасности, но здесь более удобная позиция для засады. Выглянул в лощину — и тут же отступил. Беспорядочной толпой бегут на меня по лощине преследователи. Их больше десятка. Ёкают болотные кочки под солдатскими каблуками, летят брызги. Впереди всех знакомый уже фашистский сосунок, лицо его искажено от охотничьего азарта.

Чуть подрагивает пистолет в вытянутой руке. Восемь патронов в обойме, девятый в стволе. Медленно, плавно, как учили на стрельбище, нажимаю на спуск.

Левой рукой лихорадочно роюсь в кармане, выгребаю запасные патроны. Успеть бы только перезарядить обойму!

Спусковой крючок уже не пружинит, чуть скрежетнул и встал на упор. Теперь дунь посильнее на палец и — выстрел. Я опускаюсь на колено и кладу пистолет на согнутую в локте руку — так удобнее, точнее, и в тебя попадут не сразу.

С треском врезались в кустарник фольксштурмовцы. Непроизвольно тут же вздрогнул указательный палец на спуске. Грохот выстрела оглушил меня. Канонада на Висле казалась тише.

Мгновенный озноб проходит по телу. Солдат в очках, выскочивший прямо на меня, роняет автомат и, обхватив руками живот, садится в черный ил. Бежавший следом спотыкается о сидящего, падает, на лету получает пулю и валится в колючий кустарник. Еще и еще раз подкидывает вверх мою руку отдача пистолета. Еще один солдат или фольксштурмовец, кто там его разберет, кувырком летит с откоса в трясину. И все, все! В исступлении что есть силы жму на спуск. Выстрела нет. Обойма пуста… А перезаряжать когда уж! Вот они — красная перекошенная рожа верзилы, вот белесый мальчишка…

— А-а-а!.. — грозный рев атаки врывается в уши. До атакующих меньше десяти шагов. Они стреляют, а я с пустым пистолетом…

— Эй, друг, пригнись! — слышу тревожный крик у себя за спиной.

Знакомый ломкий голос!

Метнул назад быстрый взгляд. Пулеметчик высунулся из укрытия, грозит мне кулаком. И снова слышу отчаянный, истошный вопль: — Пригнись!

Не раздумывая, ничком бросаюсь наземь и тут же всем телом ощущаю, как вздрагивает земля, в которую вонзаются пули. Спустя мгновение за спиной становится слышна размеренная дробь «Дегтярева».

Не отрывая щеки от земли, поворачиваю голову — что делается впереди?

Не сразу и поймешь — то ли всех срезал пулемет, то ли фашисты залегли.

Кое-как повернулся на бок, набиваю обойму. Пока атакующие придут в себя, снова буду при оружии.

Пулемет умолк, и над землей вскинулись головы в сизых пилотках. Снова очередь, и солдат, который успел подняться на четвереньки, кувырком летит вниз по откосу. Остальные вновь уткнулись в землю. Все, кто может, отползают оврагом поближе к лощине.

Поднимаются в полный рост двое наших бойцов и перебегают вперед по той стороне оврага. Первым бежит здоровенный парень в ватнике, с забинтованной головой. Он держит на весу сверкающий короткими очередями ручной пулемет. За парнем в ватнике, волоча на ремне диски, перебегает его долговязый товарищ. Он в ушанке и в грязной шинели с полами, заткнутыми за ремень.

И вот уже мы обнимаемся и хохочем, вспоминаем подробности короткого боя. Я восхищаюсь пулеметчиками, они меня благодарят за выручку, и мы кажемся друг другу сейчас такими сильными — всё нам теперь нипочем. Давай, фриц, давай! Взвод у вас? Давай! Рота? Давай сюда и роту! К нам не подойдешь. Мы до ночи от кого хочешь отобьемся, а ночью уйдем.

— Я тебе кричу, — от возбуждения срывается на фальцет долговязый остроскулый Леша. — «Пригнись, друг, пригнись, не стой!» А ты стоишь и стоишь, как… памятник. Немцев от Миколы загораживаешь.

— Ствол у пулемета старый, — принялся объяснять наводчик, — пули заносит бис знает куда, Я хоть и вправо целю, а боюсь. Вдруг якая тебя зацепит? Только уж, как у тебя патроны кончились… Сомнут тебя, бачу. Ну, думаю, нехай лучше от своей пули…

Микола поправляет повязку, почти какую же черную, как его смоляные волосы. Под густыми бровями лихорадочно блестят глаза. Глазные впадины на худом лице совсем черны.