Пластиглаз
Шрифт:
Ещё кто-то, в белом. «К девочке сейчас нельзя... Лучше матери...»
Мать девочки не может. Матери колют каждый час что-то.
Звонят в приемную. Отец. Его, Серова отец. Батя... В тот же вечер... Инфаркт.
Ребята из отдела. Молчат.
Водка. Провал.
Провал. Тьма. Тьма. Тьма.
Тьма.
Сломался. От дела отстранили, сразу же.
Водка. Тьма.
Мать спасла. И жены родители. Сутками у внучки дежурили.
Откачали Ларису. Только не та она теперь. Не та.
Выжила Настя. Глазки вот только... Три шрама на веках.
Одно лишь - память детская - вещь особая. Спасает детей, как может. Через полгода, когда говорить дочка начала, выяснилось - не помнит она, что и м е н н о с ней случилось. Случилось ч т о-т о, и Тьма пришла.
Тьма.
«Папа, а почему я не вижу?»
Что сказать в ответ?
«Так Боженька решил», - говорят дочке бабушка с мамой.
Не понимает она.
Взяли его. Через неделю взяли, в частном секторе. Он уже осторожность терять начал. Проник в дом, где внучка с дедушкой спать днём улеглись. Запугать хотел, или наоборот - сдаться таким способом решил, теперь уже неважно.
Тридцать пять лет, холост, с матерью проживал в центре, в Ленинском районе. Не судимый, наборщиком в типографии работал. В той самой, кстати, где его приблизительный портрет и призывы к населению о бдительности печатали.
Портрет совсем не похож, кстати, оказался. Невзрачный такой мужичок, с лицом рыхловатым и чёлочкой прилизаной. Таких тысячи в каждом жилмассиве.
Тихий, по словам соседей. Не пьющий. Дома рыбок разводил аквариумных.
Ребята, пока Серов во Тьму не ушёл совсем, позвонили.
«Приезжай...»
...Начальство орало - всех по двести восемьдесят шестой, на полную - до десяти лет. Дело громкое - у столицы под контролем особым. Не замнёшь. Превышение полномочий...
Город тогда на митинг перед исполкомом собрался. Родители детей - тех, других, выступали.
Серова всем отделом отмазывали. Всё на себя ребята брали.
Замяли всё-таки.
Инфаркт, в общем, согласно заключению, у задержанного случился. А перед этим он с сокамерниками что-то не поделил - битый сильно оказался. Те вину свою признали.
А дома - дочка.
«Папа, а почему я не вижу?»
Маму с бабушкой не спрашивала больше.
С Лариской... Соседями жить стали. Ради дочки лишь. Ради дочки.
Ей в школу в этом году. Специальную.
***
Сизый дымок сигаретный плыл к каштановым листьям. Тихий, ясный день конца лета.
Серов отряхнул рубашку и брюки от упавшего на них пепла. Затоптал в гравий окурок. Ни одной урны, вот и приходится свинячить.
Настя доела свой стаканчик. Прислушалась.
Прошла компания ребят, с пивом в руках. Толкаясь, смеясь - спугнули стариковских голубей. Мягко хлопнули крылья, подняв легкое облачко пыли.
– На платок тебе.
Психолог объяснял - максимум побуждения к самостоятельности. Обучение ориентации. Ещё чего-то там...
Уверенно взяла, тщательно вытерла пальцы. Пальцы - теперь её «глаза».
Вернула платок и тронула прохладной ладошкой щёку Серова:
– Мы на качели пойдём? Тут скучно. Пошли,
пап?Взяла с колен Марину. Спрыгнула со скамейки и словно вызолотилась вся в солнечных лучах. Подтянула ремешок на сандалиях.
– Пошли. Солнце на улице, да?
– Да.
Свидетель
Несколько минут председатель сидел молча. Медленно поднеся к лицу правую руку, большим и указательным пальцами он помассировал переносицу. Вздохнув, нашарил на покрытом зелёным сукном столе очки в простой металлической оправе и словно в раздумье, развёл и сложил несколько раз тонкие дужки.
– Пахоменко, кто у нас там ещё?
– голос председателя прозвучал хрипло и надтреснуто.
– Последний на сегодня, вроде? И курить дай, а то мои кончились, - кашлянув в кулак, добавил он более твёрдо.
Сидевший слева худощавый мужчина лет сорока подвинул пачку «Казбека» ближе к председателю и, близоруко склоняясь над бумагой, пробубнил:
– Да вроде, как и последний, да только вот: Может, на завтра перенесём, Виктор Михалыч? На свежую голову, как говорится:
Председатель постучал мундштуком папиросы о сукно стола, вытряхивая табачные крошки. Оттянул обшлаг рукава и взглянул на часы.
– Чего мудришь? Больше получаса ещё: Баба, что ли, ждёт где?
– дунув в мундштук, председатель привычным движением пальцев смял его в «гармошку» и сунул в рот, зажав обнажёнными в усмешке зубами.
Плотный и лобастый штатский, сидевший по правую руку, задребезжал угодливым смешком. Под взглядом Пахоменко он осёкся и, схватив зажигалку, принялся щёлкать ею перед лицом председателя.
Тот поморщился:
– Ты, Валентин Петрович, ещё огниво с собой таскай: Где ты дрянь только такую берёшь?
– Да работала ведь утром ещё, нормально всё было: - виновато округлил глаза штатский.
– Ну, не совсем настоящий, китайской сборки, конечно, но всё же «Зиппо». Сами знаете, на адвокатское жалование сейчас не очень-то разбежишься.
Председатель отмахнулся от штатского. Повернулся к Пахоменко.
Тот уже держал наготове маленький, сплюснутый с одного конца тусклый латунный столбик. Дважды крутанув прилаженный к столбику кругляшок, Пахоменко высек искру и кончик самоделки вспыхнул слегка чадящим пламенем.
Председатель прикурил и откинулся на спинку стула.
– Вот это, Валентин Петрович, настоящая вещь. На коленке, в окопе, под обстрелом сделанная. «С гыльзы сробленная», как старшина наш говорил, на Втором Украинском, вечная ему память.
Председатель нахмурился и задумчиво посмотрел на огонёк папиросы.
Пахоменко погасил фитилёк и спрятал зажигалку в нагрудный карман. Пользуясь коротким перерывом, расстегнул крючок форменного воротника и потёр ладонью свой серый, с высокими залысинами лоб. Бросив презрительный взгляд на адвоката, Пахоменко обратился к председателю с субординационной фамильярностью служивого человека: