Пластиглаз
Шрифт:
– Товарищ капитан.
– То-то же...
Укладывая потёртые, когда-то чёрного металла магазины в промасленный подсумок, Нечаев пробубнил, будто бы себе под нос:
– Зачем тогда выдавать-то их?
– Попизди у меня!
– кратко объяснил Ходаковский, и, запирая сейф, добавил: - А вот чтоб не расслаблялся, для того и выдают тебе боевое оружие. Между прочим, в караулах все сутки с подсумком быть полагается. И жрать, и срать, и спать с ним на пузе. Это у нас тут детский сад развели... На устав насрать всем. Бардак в стране и армии. Батя всё боится, что патроны попиздят... У него выслуга через год. В Светловке,
Начкар задумался на секунду.
– И кстати, правильно сделает. Родина, она, Нечаев, в твоём лице ничего не потеряет. Разве что маманьке твоей взгрустнётся чуток... «В углу-у запла-ачет мать-старуу-ушка-а!..»- фальшиво прогундосил капитан, помахивая связкой ключей.
Нечаев засопел, моргая бесцветными ресницами. Вяло улыбнулся, махнув рукой:
– Да ну, скажите тоже...
Ходаковский выкатил глаза:
– Ты не ручками махать должен, воин, а уже пять минут как с губы отбыть и арестованного вести на работы. Или не ясно что?
Ефрейтор закинул автомат за плечо.
– Разрешите идти?
– тронул кончиками пальцев пилотку.
– Пиздуй, - разрешил начкар, и проскрипев яловыми сапогами, вернулся в кресло.
Телеспортсменки, растянувшись на маленьких ковриках, восстанавливали пульс и дыхание. Мячики грудей под яркими футболками размеренно поднимались и опускались.
– Ишь, бляди, - добродушно проворчал капитан, снова закуривая.
– Самохина с Котовым подними, на пост пора, - бросил в спину Нечаеву. Ткнул пальцем в экран. Прищурился:
– Вон та-то, с повязкой, хороша, а? Нечаев? В этих... как там... Сошках твоих, небось, таких не водится?.. Всё Клавки да Люськи одни, да? Доярки-ударницы?..
Нечаев, глядя в пол, прошёл по короткому коридору, толкнул тяжёлую дверь и шагнул на уже залитый солнцем, успевший нагреться асфальт караульного двора.
Проходя мимо комнаты отдыха смены, ефрейтор побарабанил пальцами по стеклу, и не дожидаясь результата, пошёл дальше, к высокому, обнесённому поверху кольцами «колючки» забору и массивным воротам с встроенной в них калиткой.
Утро было душое, сухое и тихое. Тонкие верхушки осинок за забором, обычно чуткие к малейшему дуновению ветра, замерли в быстро прогревающемся воздухе.
«Жара будет», - скинув с плеча автомат и ухватив его за цевьё, уныло подумал Нечаев. «И Черкасов ещё этот...»
Вздохнув, Нечаев вскинул автомат прикладом вперёд и несколько раз стукнул им в крашеные доски ворот.
Минуту постоял, вслушиваясь. Стукнул ещё пару раз, добавив сапогом.
За воротами лязгнуло и заскрипело железо. Послышались ленивые, шаркающие шаги.
«Дёмин,»- догадался Нечаев, и снова закинув автомат за спину, негромко крикнул, задрав голову к вьющейся над воротами «колючке»:
– Спишь, что ли там? Открывай давай!
Шаги приблизились. Распахнулось обзорное окошко. Показалось мятое и опухшее со сна лицо Дёмина. На голове - колтун светлых волос. Какое-то время, тупо моргая, Дёмин разглядывал ефрейтора.
–
Нечай, ты-ы, што-о-о ль?– растягивая в кривом зевке рот, поинтересовался, наконец, Дёмин.
– Хода чё делает?
– Аэробику смотрит. Открывай, говорю, времени мало. За Черкасовым я.
Калитка, придерживаемая Дёминым за железный засов, приоткрылась, и Нечаев, перешагнув высокий порог, оказался на внутреннем дворе гауптвахты.
Разлинованный на квадраты асфальтовый прямоугольник двора с трёх сторон был огорожен всё тем же высоким, глухим забором с колючей проволокой. Здесь было ощутимо прохладней - солнце не успевало прогреть плац и бетонный арестантский блок, сплошной серой стеной идущий с северной стороны. Узкие, в частую решётку окошки снаружи были прикрыты «ресничками» - уродливыми жалюзями. В дальнем углу, у стыка стены и забора, виднелась чёрная металлическая дверь. С крыши, над дверью, свешивал круглую и выпуклую морду прожектор.
Цокая подковками, Нечаев направился через плац к двери
Дёмин, ковыряя в носу, плёлся сзади.
– Нечай, слышь, Нечай!..
– забубнил он, разминая пальцами и внимательно разглядывая вытащенную козюлю.
– Вот ты парень умный, наверное... Так вот ты мне скажи... Как, по-твоему, правую ногу отличить, например, от левой? А? Нет, ты не молчи, а ответь... Как отличить-то?
Нечаев покачал головой. Подойдя к двери, обернулся.
– Делать тебе нечего? «Как, как»... Правая нога - она и есть правая! Ничего тут отличать не надо. Чего мне мозги пудришь?
– стараясь говорить веско и независимо, нахмурился ефрейтор.
Дёмин хитро улыбнулся:
– Так это ведь только на первый взгляд она правая! А вдруг приглядишься внимательней - а она - хуяк!
– левая на самом деле окажется! Чё тогда делать будешь? А?..
Нечаев, хмыкнув, дёрнул за ручку. Распахнул дверь. Из тёмного небольшого коридора потянуло застоявшимся табачным дымом и сыростью.
– Не жарко тут у тебя, - привыкая к полумраку, бросил Нечаев, и почему-то пригнувшись, шагнул внутрь.
Гауптвахта была «своя», внутренняя, и имела всего пять камер. Три общие - на шесть человек каждая, и две одиночки.
В конце коридора стоял обшарпанный стул с накинутым на спинку бушлатом.
На сиденье, под дёминскими пилоткой, ремнём и подсумком, лежал автомат. Тускло, словно селёдочное брюхо, поблескивал штык-нож.
Сегодня единственным постояльцем губы был Черкасов.
Нечаев остановился у дверной ниши с крупной красной цифрой «2» наверху. Глянул на Дёмина.
Тот, вытерев пальцы о галифе, ушитые до состояния трико, похлопал глазами. Втиснул руки в карманы и невинно посмотрел на Нечаева:
– Чего?
Нечаев молча развернулся, подошёл к стулу, ощупал карманы бушлата, потом заглянул в подсумок и нашёл связку ключей.
Кинул их Дёмину:
– Надоел уже... Открывай!
Дёмин, быстро глянув в глазок, всунул длинный ключ в скважину. Обернулся:
– Это, товарищ генерал-ефрейтор - тренировка солдатской смекалки. Повышение ума и сообразительности. А так, вообще, сегодня молодец. В прошлый раз-то, помнишь, не нашёл?..
– Хорош болтать! Нам идти надо. Открывай давай, сколько раз говорить можно!
– строго попытался прикрикнуть Нечаев.