Пластиглаз

Едва слышно пахнуло навозом. Тропинка взбиралась на холм.

– Ну и почему же?
– спросил вдруг Нечаев.

– А?
– не понял Черкасов.

– Почему я и Тищенко зёмы тебе? Ты же, вроде, с Ленинграда сам?

Черкасов шутливо замахнулся ладонью:

– Иззз!! Изз Ленинграда! Из Питера я! Тёзка, бить буду! Учись правильно говорить, чернозём! Да не обижайся, - видя, что Нечаев замедлил шаг, примирительно поднял руки Черкасов.
– Я же так... А зёмы почему... зёмы потому что мне все хорошие люди с планеты Земля! Вот так-то! Всего и делов... Усёк?

Нечаев кивнул.

Кустарник закончился, они будто вынырнули из него и очутились на лысой верхушке холма.

Тропа, стекая в низинку, расползалась и терялась среди выгоревшей желтой травы. С минуту, переводя дух, солдаты разглядывали рассыпанные по низинке убогие строения - подсобное хозяйство. Низкий, с горбатой крышей коровник, загон для свиней и деревянный курятник. Поодаль, у пыльных, настеж распахнутых теплиц, скособочился домик хозобслуги. За теплицами неровной серой полосой тянулся бетонный забор части с линиями ржавой «колючки» поверху. Два огромных сарая прижались к подножию холма. Из коровника раздалось короткое взмыкивание.

– Блядь, спину жжёт, - Черкасов взглянул, морщась, на солнце и накинул китель на плечи.

Пыля сапогами, начали спускаться по холму. Из домика их заметили, скрипнула дверь и на крохотное крылечко вышел дочерна загорелый, а может, перепачканный с головы до ног, в одних лишь сапогах и галифе солдатик.

– Э-э! Чумаход! Гостей встречай!
– закричал Черкасов, покрутив в воздухе обеими руками.
– Хорош коров ебать!

Солдатик испуганно передёрнул плечами и юркнул обратно.

– Ефрейтор Нечаев!
– Черкасов вытянул руку в направлении домика.
– Приказываю открыть огонь на поражение! За неуважение к высокой делегации! Расстрелять эту халупу к ебене матери! За родину, за Сталина! Тра-та-та-та-та!
– вытянув указательные пальцы обеих рук и сложив их наподобие автомата, Черкасов побежал вниз, взбивая ногами клубы пыли. Нечаев припустил следом.

На крылечке вновь показался чумазый солдатик, на этот раз с эмалевой кружкой в руках. С опаской протянул её подбежавшему Черкасову. Заглянув в кружку, тот сделал несколько глотков и, вытирая губы ладонью, передал её Нечаеву.

Молоко, жёлтоватое и густое, отдавало горчинкой. Нечаев допил кружку, и возвращая её солдатику, поинтересовался:

– Это «утренник» у тебя?

– Не-е...
– протянул подсобник.
– Вечерней дойки. А може, и «утренник» туды влили. Не я, Остапчук на коровах...

– А ты на чём?
– насмешливо спросил Черкасов.

– Я на курах, - охотно пояснил чумаход.
– А Гуськов на свинарнике и кобыле. Тока он в столовке ща, на отходах.

– Ха! Я погляжу, ты лучше всех устроился!
– подмигнул ему Черкасов.

Подсобник непонимающе моргал.

– Ну как же, - продолжил Черкасов.
– Смотри сам. Друзья твои, как их там... Один на дембель на корове поедет, другой одной ногой на кобыле, другой на свинье! Как в цирке прямо! А ты - другое дело! Белая кость. Гордость «люфтваффе»! Ас-истребитель! На самой лучшей курице-несушке домой полетишь! И яйцами по штабу и «губе» отбомбиться не забудь!

– Так они ж не летают!
– удивился подсобник.

Черкасов загоготал. Указывая на солдатика, обернулся к Нечаеву:

– Зёма, бля буду! Этот похлеще тебя будет! Вам вместе выступать надо! Два сапога пара! Чего ты в карауле делаешь, только страдаешь зря. Иди к ним на подсобку, не пожалеешь!

Черкасов присел на узкую лавочку под небольшим навесом слева от крыльца. Закинул ногу на ногу и привалился спиной к стене. Зажмурился, задрав голову. Не открывая глаз, позвал:

– Иди, тёзка, присаживайся. В теньке-то получше...

Нечаев посмотрел на подсобника:

– Передай Остапчуку своему, чтоб за коровами лучше следил. Они у него подорожников наелись, молоко и горчит. А чтоб две дойки в один бидон сливать... Он вообще, дурак что ли?..

– Не, а може, и не сливал. Я не знаю, я ж на курах...
– как-то жалобно, по-собачьи, взглянул на него солдатик.

– Гнать его надо, так Полищуку и скажи. Как не скисло-то...
– ефрейтор махнул рукой и сняв с плеча автомат, подошёл, волоча его за ремень, к лавочке. Присев рядом с Черкасовым, сунул оружие между колен. Потёрся лопатками о сухое, шершавое дерево стены. Скудная тень навеса не спасала от тяжкого дыхания жары. Нечаев ослабил ремень и сдвинул подсумок на спину.

Казалось, Черкасов так и уснул с запрокинутой головой. Но стоило Нечаеву, повозившись, устроиться, губарь, не открывая глаз, со вздохом произнёс:

– А дома-то, матушка написала, дожди вторую неделю.... И не верится как-то...
– Черкасов помолчал.
– Город дождей.... Вторая столица, между прочим. Мойку-то вспучило, наверное, опять... Я ж на ней, на Мойке живу...

Нечаев молчал.

– Ты-то, тёзка-зёма, небось думаешь, что Мойка - это трактор грязный, и кишка резиновая от колонки идёт, поливать чтобы, значит?.. Нет, братуха, это речечка такая. А Фонтанка! А Нева... Господи ты боже мой! Слова-то, названия какие! Блин, заплачу сейчас!.. Гостиный, Невский! Какие девки там чумовые! Ты бывал на Невском, хоть раз, а, тёзка? Неужели нет?!

В курятнике раскудахтались куры - будто затарахтел неисправный двигатель - что-то скрежетало и поскрипывало.

– Раз не бывал, считай, жизнь прожил зря!
– Черкасов открыл глаза и огляделся.

Чумаход выжидательно топтался на месте.

Черкасов изменил позу - вытянул ноги вперёд, внимательно рассмотрел пыльные носки сапог, и зыркнув на подсобника, небрежно обронил:

– Чумаход, подь сюда!

Солдатик нерешительно сделал пару шагов.

– Да не ссы ты!
– скривился Черкасов.
– Солдат ребёнка не обидит. Полищук-то ваш где? Куда дели тело убиенного вами прапора? Свиньям скормили, что ли?

Подсобник непонимающе замер.

– Блядь, ты чего тупой такой, воин?!
– поразился Черкасов.
– Слышь, зёма, - повернулся он к Нечаеву.
– Растолкуй, будь другом, своему брату по разуму, что мы хотим от него, а то он меня выводить уже начал...

– Это...
– кашлянул Нечаев.
– Прапорщик Полищук должен указать объём работ на сегодня для арестованного рядового Черкасова. Вот... По распоряжению начальника караула капитана Ходаковского, - добавил неожиданно довольный собой Нечаев.