Плата за души (Книга 2)

О боже! Вот за что мальчика едва не убили! Вот почему он скрывал от всех, как очутился в реке!

Ромальцева бросилась домой. Разбудить! Сейчас же! Немедленно! Пусть все объяснит!

Влад изъявил недовольство, когда его вырвали из объятий Морфея. Прежде чем ответить на вопли матери, теребящей его и требующей объяснений, он взглянул на часы и со стоном с размаху рухнул лицом в подушку:

– Ма, я мог бы поспать еще целых полтора часа! Ну что тебе неймётся? Иди, поспи... Книжку почитай, в конце концов...

– Ты меня в гроб загонишь! Отвечай сейчас же! Прекрати отшучиваться, это очень серьезно - то, что ты творишь! Думаешь, если я умру, тебе будет хорошо?!

Влад поднялся и отправился на кухню, где сразу же учуял запах любимого маминого корвалола. Он поморщился:

– Ма, давай договоримся: ты не будешь лезть в мои дела, а я не стану прятать от тебя ключи, слушать твои жалобы etc, etc...
– вытащив сигарету, он закурил.

– Не смей здесь курить!

Ромальцев вышел на балкон, но мать преследовала его по пятам:

– Влад! У тебя нет ни души, ни сердца!

– Ма, ты переборщила со своими каплями. Иди поспи, а?..

Она расплакалась. Ему надоело слушать все это. Он выбросил сигарету и, ни слова больше не говоря, отнес ее в спальню:

– Добрых снов!
– уложив ее в постель, Влад набросил на нее покрывало.

И тут Зинаида Петровна ощутила, что безудержно хочет спать. Она тщетно боролась с этим состоянием секунд пятнадцать, а Влад тем временем прикрыл за собой дверь.

Ей приснились высокие кедры с душистыми стволами, маленький костер и младенец в люльке, который звал ее тихим плачем. Весь свой сон Зинаида Петровна возилась с этим малышом, который то и дело превращался в каких-нибудь ласковых и невероятно хорошеньких зверюшек. Она получала несказанное удовольствие от этого общения, словно это было ее собственное дитя. Она не хотела просыпаться и длила этот сон с маленьким рыженьким мальчуганом, улыбавшимся ей из люльки...

ПО ПРОШЕСТВИИ ДВУХ НЕДЕЛЬ

Спать хотелось неимоверно, а маленький рыжий Сашка не давал ей сомкнуть глаз. В его плаче было столько неподдельного горя и тоски, что Рената засомневалась в утверждении врачей, будто дети на самом деле в этом возрасте так общаются и настоящих слез у них нет. Малыш, похожий на нее как две капли воды, словно хотел ей на что-то пожаловаться, а она утратила способность понимать его.

Наконец усталость взяла свое. Рената рассердилась и строгим голосом предупредила, что больше не может петь ему колыбельные и что так себя вести нельзя.

– Ты его ужасно напугала!
– вынимая голову из-под подушки, с иронией откликнулся Гроссман, но обнаружил, что Шурик и правда замолчал.

Рената молча сунула младенца под бок Николаю и свалилась спать.

– Да, кажется, такой тон для тебя великая новость!
– не мог не признать Гроссман.
– Верно я говорю, ваше высочество?

Мальчик взглянул на него одним глазом, чмокнул губами и задремал. Николай поправил на нем перекосившийся чепчик и ослабил пеленку, стиснувшую маленькое тельце. Ему всегда казалось, что Рената закручивает сына слишком туго. Она лентяйка, а с прижатыми к бокам руками Шурик засыпает быстрее (ну, кроме сегодняшней ночи, разве что). Мальчишка благодарно гукнул сквозь сон и раскинул в разные стороны сжатые в кулачки крохотные ручонки.

– Ну, привет!
– шепнул Николай, наклоняясь к его уху. Строгая у нас мамаша, правда? Ух, она такая! Я тебе уже про нее рассказывал, только боюсь, ты меня тогда еще не слышал... Хорошо тебе: побуянил - и байки! А мне еще на работу утром...

Гроссман покосился на Ренату: не слышит ли она? Нет, слава богу, спит мертвым сном: ей только дай. Значит, можно поболтать еще. При ней он обычно стеснялся: ему казалось, что она будет смотреть на него как на идиота. Николай предпочитал делать вид, что относится к Шурику нейтрально. Так неосознанно хотела Рената и тем самым диктовала ему, как он должен держаться с "чужим произведением". Однако это "произведение" родилось настолько похожим на Ренату, что в глубине души Ник не мог себя заставить не любить его, хотя все его иллюзии насчет девочки рассыпались в прах. Пусть мальчик. В каком-то смысле, пожалуй... это даже и лучше... Он чистая страничка, в него можно вложить все, чего нет в них с Ренатой. Гроссман пообещал себе, что будет, по крайней мере, стараться.

Заболтавшись, он и сам не заметил, как заснул в обнимку с ребенком. Утром, естественно, оба проснулись в луже, но ужасно довольные. Сашкин даже и не подумал кукситься, лежал, водил взглядом по потолку и самозабвенно гулил. Рената хмуро поднялась и отправилась за бутылочкой и соской. Ник посмотрел на часы и прикинул, что на работу еще слишком рано, так что можно поваляться и поиграть с малышом.

– Какие у нас уже большущие руки! Ручищи, я бы даже сказал! Да-а! Рената! Как ты отнесешься к моему предложению выбраться куда-нибудь в это воскресенье? Марго предлагала свой любимый ресторанчик. Давай развеемся?

Рената налила воду в бутылку и, завинчивая крышечку, что-то неопределенно проворчала. Спросонья она была весьма неприветлива. Шурик жизнерадостно тыкался носом в Гроссмановскую грудь и кривил ротик в сторону того, откуда, по его разумению, ему должна была достаться пища. Николай засмеялся и пощекотал пальцем его нежную щечку. Малыш потянулся губами еще активнее и схватил ручонкой мизинец Гроссмана.

– Ладно, не ворчи! Давай выберемся? Нам нужно немного отдохнуть! Ты разве не хочешь побывать в людском обществе?

– Там будет видно!
– буркнула она, отняла Сашку и унесла перепеленывать и кормить. Рыжику все это весьма не понравилось, и он снова недовольно замяукал и заквохтал.

Нику было обидно, что Рената никогда не кормит сына в его присутствии. Как будто он чужой! Как будто не он был с ними рядом все эти трудные месяцы! Как будто не с ним она строила всякие планы, если была в хорошем настроении!

Гроссман вздохнул, поднялся и стал молча собираться. Журавль да цапля, точнее не скажешь...

Проснувшись до конца, Рената заметно подобрела и даже позволила поцеловать себя на прощание. Шурик уцепился за его нос и как будто не хотел отпускать.

– Какой ты у нас уже взрослый и способный!
– сказал Гроссман, сделал ему "козу-козу рогатую" и убежал.

Рената с тоской посмотрела ему вслед. Она скучала по нему, но только когда не видела. Стоило ему появиться, вне зависимости от ее воли в ней вспыхивали противоречивые чувства. Отторгая его, Рената страдала, но не могла поступить иначе. Он был какой-то не такой. И еще: она слишком хорошо помнила, каким он был раньше, так что теперь ничто не могло заставить ее изменить свое к нему отношение. А Сашкин все время напоминал ей то, что могло бы у нее быть и что она безвозвратно потеряла. Гроссман старался, иногда он был похож на... на Сашу... но... это был не он и это было редко. Когда такое происходило, Рената только раздражалась, так что Ник боялся лишний раз сделать или сказать что-нибудь неправильное. Как же он, взрывной, огненный, способен столько терпеть? Это мог только Саша, но ведь это был Саша...

К счастью, времени на такие размышления у нее было мало. Периодически его не хватало на то, чтобы подойти к зеркалу и не заставлять Рыжика созерцать непричесанную и встрепанную мамашу. "Рыжик" - это прозвище, придуманное Риткой. Гроссман бунтовал поначалу, но потом смирился. Он ведь тоже называет Сашкина Шуриком, и Ренате тоже это не нравится - но ничего!

Рената опустила голову и посмотрела на присмиревшего сына:

– Ты - самый лучший...
– прошептала она и поцеловала его в круглый лобик.