Плата за жизнь

— Не понимаю вас: серьезный человек, все законы вам известны. Вы отказываетесь давать показания, подписывать протоколы, хотя взяты с поличным на месте преступления. Конкин, вы не первый раз арестованы, даже не второй, вам прекрасно известно, что своим поведением вы лишь осложняете собственную жизнь, задерживаете следствие, продлеваете свое пребывание в тюрьме.

Конкин, человек возраста неопределенного, в районе пятидесяти, а может, и сорока, глянул на следователя равнодушно, ответил:

— Я никуда не тороплюсь. Менты с Петровки, сопляки, лепят мне чужое. Я на дурацкие вопросы отвечать не буду.

— Давайте разберемся, что ваше, что чужое, — безнадежно произнес следователь.

— Я не попугай, в деле имеется мое объяснение. Убил, никакого умысла не было, к наркоте я никаким краем.

— Но имеются ваши пальцевые отпечатки, — возразил Гойда.

— Я объяснял, что ты имеешь. — Конкин указал на лежавшее на столе «дело». — Мне чужого не надо, своего хватает. Я просил этих молокососов позвать полковника Гурова. Они, видите ли, такого не знают. Начальник отдела, сыщик, брал меня. Недавно.

— Неправда. Гуров давно на Петровке не работает, — сказал Гойда.

— Давно? — Конкин наморщил лоб, зашевелил губами. — Так, я отсидел, на воле три года, да уж лет восемь минуло. Время течет. — Он вздохнул. — А вы Гурова знаете?

— Допустим.

— Устройте мне с ним встречу, я с Гуровым переговорю, начну давать показания.

— Вы сотрудничали? — спросил Гойда.

— Я никогда на ментовку не работал! — Конкин обернулся на конвойного, стоявшего у дверей. — Все менты сволочи, но Гуров человек.

Гуров и Крячко сидели за своими столами, то есть друг против друга, молчали, поглядывали без симпатии.

— Хорошо… — Крячко подвинул к себе тонкую папочку, открыл. — Начнем от печки. Ты назвал девять человек. Я в твои расчеты и интуицию верю. Мы провели поверхностную проверку, какую смогли. Установлено, пятеро из девяти живут на ментовскую зарплату, сводят концы с концами. Согласен, дураку ясно, располагая деньгами, такой цирк в быту не устроишь. Остаются четверо, у которых деньги в жизни проглядывают. Но ведь это ничего не доказывает. Деньги могут поступать от родителей, иных родственников, побочных заработков.

— Уймись, с тобой никто не спорит, — сказал Гуров. — Я лишь продолжаю утверждать, что Иуда — один из этой четверки. Мы должны его выявить, арестовать, судить.

— Должны, — согласился Крячко. — Люблю это слово, я с ним родился, с ним меня похоронят. Как выявить? Допустим, ты сумеешь. Как доказать? Что нести в прокуратуру и в суд?

Зазвонил телефон. Гуров снял трубку:

— Слушаю.

— Лев Иванович? Здравствуйте, Гойда из прокуратуры…

— Приветствую, Игорь Федорович, легок на помине, только что здесь произнесли слово «прокуратура».

— Надеюсь, доброжелательно?

— Пес с котом всегда любили друг друга. Игорь, выкладывай, зачем менты понадобились?

— Сидит напротив меня гражданин. Взяли его твои коллеги с Петровки с поличным. А гражданин давать показания отказывается. Уперся рогом, твердит, мол, пока с полковником Гуровым не увижусь, слова не скажу. Лев Иванович, дорогой, ты представляешь, какая мне морока?

— Кто такой?

— Конкин Михаил Сергеевич…

— Какой масти, когда я его брал… Конкин… Конкин…

— В настоящее время он человека убил. А в прошлом…

— Подожди, узнай, не Жук ли его кликуха? — Гуров, ожидая ответа, усмехнулся. — Крестник вызывает на помощь.

— Лев Иванович, — отозвался Гойда, — вы угадали, тот самый.

— Я не угадал, а вспомнил, — буркнул Гуров. — Чего ты хочешь? Чтобы я подъехал?

— Буду крайне признателен.

— Хорошо, ждите. — Гуров положил трубку. — Правы люди, ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

— Любят тебя уголовники, — ехидно заметил Крячко.

— Я душевный, уголовник — человек ранимый, чувствительный. Не то что менты! Гуров вышел, хлопнув дверью.

Когда Гуров вошел в кабинет следователя, Конкин встал, сказал:

— Здравия желаю, господин полковник, узнаете? Гуров глянул, пожал Гойде руку, присел на диван, посмотрел на преступника внимательно, вздохнул:

— Ты у меня не единственный.

— Разбой, в Сокольниках! — сказал Конкин так радостно, словно напоминал о счастливом событии.

— Дело-то я помню, фамилию и кличку, а при встрече узнал бы вряд ли.

— Наговариваете на себя. Лев Иванович, — льстиво сказал Конкин.

— Ну, вы тут беседуйте, вспоминайте молодость, а я схожу в буфет. — Гойда поднялся из-за стола и вышел из кабинета.

Гуров занял место следователя, сказал:

— Ну, ты звал меня. Выкладывай.

— Лев Иванович, скажите, что за пацаны в МУРе обосновались? — Конкин возмущенно всплеснул руками.

— В МУРе, как везде, люди разные. А вы без эмоций, изложите факты.

— Третьего дня, в понедельник, — начал Конкин, — я зашел к знакомому, ныне покойному, вору. Мир его праху. — Он перекрестился. — Теперь наши дела отпали и не интересны. Ну, сидим, выпили. Я и не знал, что Муха, кликуха его, ширяется, наркоман то есть.

— Можешь не переводить, я понимаю, — усмехнулся Гуров.

— Вам бы не понять! Вы все понимаете, Лев Иванович. Да, время, поначалу не приметил, сейчас вижу. Виски-то у вас того, словно инеем припорошило.

— Это от безделья. Вы остановились на том, мол, не знали, что Муха наркоман.

— Не знал, мы корешами не были. Выпили бутылку на двоих, я принес. Как пузырек кончился, я говорю: двигай в палатку. А он, падлюга, отвечает, что обойдемся, так закайфуем. Достает пакетик с белым порошком, шприц, ну, я не вчера родился, говорю, мол, я не ширяюсь и не советую. Ну, он меня послал, приготовил дозу, ширнулся. Мне бы, мудаку… Простите, господин полковник.

— Двигай дальше. — Гуров закурил, дал сигарету Конкину. — Давай, давай, мне деньги платят за то, что я вас выявляю и задерживаю, а не исповеди выслушиваю.

— Сижу, не знаю почему. Муха захорошел, давай прошлое вспоминать. У нас были дела. Он одно вспомнил, на меня попер. Он тогда пятерик схлопотал. Тут попер, мол, я заложил. Муха мужик здоровый, схватил бутылку, я нож со стола, стыкнулись… Я ему аккурат в сердце угодил. Что точно в сердце, мне позже на Петровке сказали. А на хате, когда Муха завалился, я сначала к дверям, потом подумал, что на ноже мои пальцы остались, схватил нож и почему-то пакет с наркотой, говорят, с героином. Я хотел в ванную пройти, нож вымыть, наркоту в толчок спустить, только шагнул — дверь выбили, ворвались, меня в железо и на Петровку. Чего вам объяснять? Теперь вяжут торговлю наркотиками, ведь на пакете мои пальцы. И умышленное убийство, мол, доходы не поделили.