Платина и шоколад
Шрифт:
— Не обязан.
Ему не нравился её повелительный тон.
Тут же мозг выкидывал информацию о том, что перед Малфоем грязнокровка, на поверхность. Видимо, она что-то почувствовала. Или ощутила холод в голосе, потому что на секунду сжалась. А потом нахмурилась, осторожно садясь на другую сторону дивана. На секунду обмирая и… такая мелочь, господи.
Они впервые сидели на одном предмете мебели. Вдвоём на диване.
Дурость такая. Но чёрт. Это было странно.
И, наверное, заметили это оба, потому что переглянулись и почти синхронно поморщились, отворачиваясь.
На чарах они сидели
После всего, что было — смешно. Особенно в твоих соображениях, Малфой.
— Ладно, Грейнджер. Давай поскорее покончим с этим и… — он сложил руки на груди, лениво откидывая голову на спинку дивана, чувствуя прямой взгляд справа, — и ты дашь мне хоть немного отдохнуть.
Драко не успел увернуться, отшатнуться или вообще как-либо среагировать, лишь краем глаза заметив это движение, но в следующий момент прохладная ладонь уже легла ему на лоб.
— Эй, что ты…
Только ощутив это прикосновение, он понял, как горела кожа и какое облегчение приносили прохладные пальцы. Мерлин… он даже не стал отодвигаться, только слегка напрягся, потому что Грейнджер оказалась теперь куда ближе, а это наталкивало на мысли, отдалённые от серьезного разговора.
— У тебя температура, Малфой, — тихий выдох выдавал беспокойство.
— Ничего подобного. Я отлично чувствую себя.
— У тебя голос хрипит и ты горячий.
— М-м. Неоднозначные симптомы, не находишь?
Она проигнорировала слабую колкость, хотя и немного покраснела. Ладошка переместилась на висок, а потом на щёку, разворачивая голову слизеринца так, чтобы взгляды их с Гермионой встретились.
— Тебе нужно к мадам Помфри.
Он вздохнул, обдавая тонкое запястье дыханием, и тяжело посмотрел в тёмные глаза перед собой.
— Сейчас, Грейнджер? Мне сейчас туда пойти?
Не сопротивлялся прикосновению.
Эта мысль заставила её почти ликовать.
Прохладные подушечки легко зарылись в светлые волосы над ухом, а большой палец осторожно погладил скулу, и в следующий момент гостиная исчезла — Драко закрыл глаза, растворяясь в прикосновении.
Так хорошо. Так действительнохорошо.
— Нет. У меня где-то была бодроперцовая настойка. Мы с мамой… — она запнулась. То ли ожидая, что упоминание о матери в присутствии слизеринца повлечёт за собой гром и молнии, развергнувшие небеса, то ли очередного подкола.
Но ни того, ни другого не последовало.
Она смотрела на тёмные опущенные ресницы с замиранием сердца. Брови Драко слегка хмурились, а лицо было напряжённым и горячим, согревая пальцы. Так просто было прикоснуться к нему губами, снять застывшую печать беспокойства, убрать морщину на лбу. Может быть, даже вернуть былую надменность — что угодно вместо этой пустоты.
Но сейчас нужно было…
— Нет, стой, — слишком быстро произнёс он, открывая глаза, против воли перехватывая отстраняющуюся тонкую руку пальцами. — На фиг. Не нужно мне настойки.
Малфой поймал удивлённый взгляд Гермионы и тут же выпустил ладонь, отстраняясь.
— Завтра посещу Помфри. Обыкновенная простуда.
— Зачем ты ходил туда?
Он кашлянул. Одёрнул рубашку и вновь отвернулся к камину, пока гриффиндорка находила место для своей руки: положила
её на бедро, поправила штанину. Сложила на груди, постучала пальцами. Опёрлась ею о диванную подушку, схватив и прижав последнюю к себе. Замерла.— Куда — туда?
Да, он просто тянул время.
— На улицу. Вы с Блейзом были насквозь мокрые, когда я встретила вас в коридоре. Вряд ли вы вместе принимали ванну, — тут же язвительно добавила она, поймав на себе холодный и быстрый взгляд.
— Я ждал письма.
— От матери, не так ли?
Раздражённо зашипел.
Нет, Драко уже решил, что расскажет ей — мозги Грейнджер могли бы пригодиться в этой ситуации, тем более… какую-то роль во всём она уже играла. Но всё равно, это было дико — сидеть и говорить с ней, всё ещё ощущая нежное касание на своём лице.
Малфой чувствовал себя, как… гриффиндорец, ей-Мерлин.
— Да, — сдержанно ответил он. — От матери.
И в гостиной повисла тишина. Только тихое дыхание Гермионы, треск поленьев из камина и выжидающий взгляд. И ещё гигантское сомнение, волнами исходящее от Драко, полулежащего на диване.
Он поднял руку и потёр переносицу.
— Слушай, — нахмурился ещё сильнее, а в следующий момент снял ногу со столика и сел ровно, вполоборота к Гермионе, что заставило напрячься. — Это серьезно, очень серьезно. И, как ни… омерзительно это признавать, но мне нужна твоя помощь, ладно?
Последние слова он почти выдавил из себя так, словно они причиняли физическую боль. Или кто-то перекручивал их на мясорубке прямо там, в его охрипшем горле.
Грейнджер приподняла брови, но додумалась промолчать. Лишь кивнула. Малфой не понял, чего в этом взгляде было больше — любопытства, недовольства, лести, радости… или ещё какой-то чепухи, поэтому просто отвернулся, демонстрируя ей свой профиль.
Кашлянул, упёрся локтями в разведённые колени. Переплёл пальцы и вздохнул. Дохера этих ненужных махинаций, но он правда не знал, как начать.
Потому что ему казалось, что это было важно. Или Драко просто боялся вернуться к этому.
Сознательно.
Пятнадцать минут назад он из-за этого стоял с палочкой у кадыка. А два часа назад — над бездной тьмы и ветра. Под ногами и в груди.
Да. Наверное, это было важно.
— Я думаю… а точнее, теперья уверен, — медленно произнёс, глядя в пылающий огонь и чувствуя новую волну озноба по спине, сбегающую с плеч к пояснице, — что ко всем этим убийствам и исчезновениям о которых… пишет «Пророк», — он ощутил напряжение, моментально достигшее своего апогея со стороны Грейнджер, — причастна моя мать.
Он говорил совсем тихо, но Гермиона услышала. Он понял по тому сдавленному то-ли-вдоху, то-ли-всхлипу, что ударился о сознание Драко, заставляя на секунду… нет. Жалеть он не будет.
Лишь сильнее стиснул руки, понимая, что хочет увидеть реакцию, но не может заставить себя повернуть голову. Не нужно было поднимать взгляд, чтобы мысленно нарисовать полное недоумение на лице гриффиндорки. Шок и, быть может, растерянность. Разочарование — почему нет? Или… отвращение. Как вариант.
Вот, получи, Малфой. Сейчас она скажет одну из своих фразочек, вызывающих в нём крышесносящую злость, и все благие мысли полетят к чертям.