Платина и шоколад
Шрифт:
Она бежала по коридору, напуганная, провожаемая укоризненными взглядами с бубнящих портретов. Собранные заколкой волосы рассыпались по плечам, а полы платья норовили выпасть из влажных пальцев. Бежала, будто все призраки неизвестного прошлого вдруг погнались за ней, рванувшись из своего тягучего мрака, и самым первым из них был Логан, тенью скользивший за ней, нагоняя, загоняя в угол. Приближаясь, обнажая зубы в волчьей усмешке.
«...Нет!..»
Тише, Нарци.
Из губ Нарциссы вырвался задушенный всхлип. Она знала Логана. Она его знала.
Господи. Пожалуйста.
— Пожалуйста... — плечи мелко задрожали, а хриплые, прерывающиеся дыханием всхлипы скрючили стройное тело женщины, сгибая её, заставляя сползать вниз по косяку, прижимаясь лбом к холодному дереву.
От кого она бежала?
А главное — куда? Где ее нора, в которую можно забиться как напуганной мыши? Где она?
Её нет.
У неё нет ничего. Ни прошлого, ни настоящего. Слёзы текли по щекам, а тело дрожало от страха, сжавшись на полу, наплевав на дорогую ткань платья. Растрёпанные длинные пряди лезли в лицо. Образ, который явился ей, загнанной в угол, наступающий, улыбающийся.
Нарци...
Этого не было. Это было не с ней, а с той, кем она была до потери памяти.
Рыдания вырывались из горла, рождая что-то более основательное. Что-то под кожей, жужжащее в позвонке, зарождающееся в груди, поднимающееся. Душащее.
Находящее выход на языке. Крик. Тонкий, отчаянный, что молнией промчался по каменным стенам, отдаваясь где-то в сердце мрачной глыбы особняка, который ответил женщине незамедлительно — тишиной и огромным глотком её сил, моральных, физических. Глотком Нарциссы. Снова.
И что-то внутри отпустило как раз в тот момент, когда она подумала, что сейчас просто умрёт.
Грудь беспрепятственно наполнилась воздухом.
Нарцисса сидела, покачиваясь, обхватив себя руками, и чувствуя, что снова может дышать и думать. Стерев со щёк слёзы, поднялась, придерживаясь за дверь, осторожно расправляя платье. Руки дрожали, когда она медленно пошла по коридору, прислушиваясь к своим шагам и оттого успокаиваясь. Мысли будто выключились.
На секунду даже показалось, что она помешалась. Но нет. Она всё ещё осознавала, что происходило. К сожалению, так просто сойти с ума невозможно.
Было пусто в груди, когда она со спокойной решимостью вошла в кабинет покойного мужа и остановилась перед портретом, занавешенным тёмным куском шёлковой ткани. Она никогда не снимет её. Никогда больше не взглянет в живые глаза, что смотрели на неё с холста. Эти глаза пугали её. Её пугало все в этом чёртовом мире. Так ли было там, откуда она пришла?
Первым её воспоминанием были слёзы на собственном лице. Может быть, она умоляла применить Обливейт, чтобы забыть, наконец-то о той жизни? Прошлой, зачёркнутой, стёртой. Которая тенью нависала над нею теперь. И она уже не знала, хорошо ли то, что её голова чиста, или плохо. Иногда создавалось ощущение, что все воспоминания по-прежнему остались в ней. Их просто нужно найти в себе. В лабиринте собственной головы, составить, правильно соединить хитро запутанные клубки цепочек, и всё вернется.
На несколько мгновений она прикрыла глаза, отворачиваясь от
портрета, и стараясь прогнать ощущение, что она не должна быть сейчас здесь. Кабинет мужа будто сам выталкивал её — обстановкой, грубой и холодной, без излишеств. Запахом — немного резким, дорогих чернил и средства для ухода за перьями. Огромным, пустым камином, распахнувшим свою пасть. В этот момент она решила, что прикажет домовикам каждый вечер разжигать камины в каждой комнате Мэнора. Возможно, от огня особняк немного оттает. Но это позже. А теперь нужно сосредоточиться на написании письма.
Нарцисса мысленно складывала слова в строки, пока усаживалась за стол, доставала пергамент, искала новое перо и чернильницу. Логан приказал не говорить мистеру Томпсону о его визите, но он ничего не говорил о других.
Женщина быстро облизала губы и склонилась над пергаментом, шепча молитву Мерлину, чтобы на это письмо Драко ответил.
* * *
Несмотря на то, что шторы были плотно задернуты и в комнате царил полумрак, Гермиона проснулась в половину восьмого.
Скорее, по привычке, конечно. Полежала немного с закрытыми глазами, вспомнив, что сегодня воскресенье и можно выспаться, однако сон отказывался возвращаться к ней. И хорошо, подумала, садясь и ёжась от утренней прохлады. Ей снилось что-то, от чего голова казалась теперь невообразимо тяжёлой.
К чёрту такие сны.
Девушка встала, потягиваясь и оправляя рубашку. На секунду прислушалась. Наверное, это уже вошло в привычку — прислушиваться, чтобы знать, не бродит ли в соседней комнате Малфой. Что вряд ли, конечно — не поднял бы он свою аристократичную задницу с постели в такое время, да еще и в выходной.
Пусть проспит поход в Хогсмид к чертям собачьим.
Так ему и надо.
Усмехнувшись своим по-детски мстительным мыслям, она прошлепала босыми ногами в ванную, покосившись на дверь, ведущую в спальню слизеринца. Ей вспомнился недавний инцидент с Пэнси, и в щеки бросилась кровь. Не дай Мерлин он узнал бы об этом. Всю свою жизнь Гермиона выслушивала бы подколы от него лишь на эту тему.
Чувствуя привычное раздражение, что уже с утра в её голове столько Малфоя, она подошла к раковине, заглядывая в зеркало. Растрепана ещё больше, чем обычно. Нужно поскорее приводить себя в божеский вид. Только буркнув ставший привычным Коллопортус, запечатавший дверь в спальню Малфоя, Гермиона умылась и вычистила зубы. Затем разделась и встала под горячие струи душа, прикрывая глаза и мурлыча какой-то незатейливый мотивчик себе под нос, думая о том, что совсем скоро ни одной лишней мысли не будет в голове — она будет распивать сливочное пиво с Гарри и Роном. Только сейчас она поняла, как сильно соскучилась по ним.
Просто сидеть и болтать.
Обсуждать очередную глупую попытку Симуса и Лаванды быть вместе, очередное наказание от Снейпа для Невилла, в очередной раз видеть противные слизеринские рожи за соседними столиками и отбивать их заносчивые шуточки. В Хогсмиде всё было проще. Даже со слизеринцами — там каждый отдыхал. Их подколы и попытки кусаться воспринимались иначе. Проще.
В Хогсмиде все занимались своими делами. Это было чем-то вроде нейтральной территории, где если и перебрасывались руганью, то больше из вежливости, чем потому, что так хотелось.