Плато

"Полно трепаться, - сказал вдруг Гость, - не на увеселительную прогулку едем. Послушай, ты случайно не собираешься застрелить Когана, или Сюзанну, или их обоих? Не делай глупостей."

"Не собираюсь подбрасывать твоему Татаринову сюжет для мелодрамы, - отозвался Хозяин.
– Помнишь, в его романе тоже парочка друзей едет к границе, правда между Отечеством и Турцией? Бежать хотят от утопизма. А нам бежать некуда и незачем. Я еду не выяснять отношения, а вернуть Когану должок по одному недавнему поручению, и при этом полюбоваться на свою женушку. Семь лет висеть камнем у меня на шее, и вдруг польститься на старого клоуна. Который, между прочим, воплощает все ненавидимые ею прелести Отечества куда ярче меня. Ты видел, какого цвета у него зубы? Это он, а не я, неделями не моется и напивается теплой водкой, словно последний скот. Это не я, а он сначала пресмыкался перед властями, потом взбунтовался, а теперь снова валяется у них в ногах, лишь бы откушать бубликов с маком на столичной улице. Ну и хрен с ним. Я-то знаю, что бубликов там больше нет, утописты все повывели. На кой черт ты устроил его в свой пансион?"

"Ты предпочел бы, чтобы Сюзанна покатила за ним в Новый Амстердам?
– возразил Гость.
– А в этом нет сомнения, потому что она, извини, влюблена в старика, как кошка. Я же видел их в дворницкой. Ни дать, ни взять голубки. Занавесочки на окнах появились, бельишко чистое. Из ресторанов на Сквозной вечерами не вылезали, за ручки друг друга держали."

"Но почему?
– взорвался Хозяин.
– Почему, во имя всего святого? Я бы понял, будь она той, прежней Сюзанной. Стишки, смысл жизни, несуществующая загадка славянской души. Но она же обо всем этом забыла. Она вбила себе в голову, что отец сошел с ума из-за того, что она уехала с Столицу и вышла за меня замуж. Каким образом, с ее ненавистью к Отечеству..."

"Не к Отечеству, - Гость пожал худыми плечами, - а к самой себе. Коган оказался отменным психологом - задел одну струну, другую, и вот тебе урок."

"Не нужны мне уроки, - огрызнулся Хозяин.
– И не нужна мне твоя Сюзанна. Мне принцип важен. У бабы было все, и она брезговала. Появляется шут гороховый, умеющий рифмовать, и на тебе. Ничего, я этим твоим влюбленным устрою веселую жизнь."

"До Федерации один километр", - прочел Гость надпись на зеленом щите.

"Готовь документы, - буркнул Хозяин.
– Только сначала заедем в беспошлинный магазин. Я этой идиотке хоть духов куплю. От Когана она дождется разве что средства для освежения воздуха в сортире."

С беспошлинными сумочками на заднем сиденье (Гость, пораженный неслыханными скидками, купил литровую бутыль коньяку и сколько-то сигарет) они подъехали к американскому пограничнику. Набор стандартных фраз (произносить которые Хозяин нарочно тренировался, чтобы акцент был слабее) не сработал - поразмышляв над пластиковой карточкой водителя и серой беженской книжечкой Гостя, чиновник все-таки попросил их свернуть и подождать. Подошедший чин постарше взял документы и удалился. За окном пограничной станции суровая девица в форме положила их перед собой и начала стучать по клавиатуре компьютера.

– Не дрожи, - сказал Хозяин.
– Если у кого из нас двоих есть причины бояться, то уж точно не у тебя.

– Зачем ты сказал пограничнику "для собственного удовольствия"?

– Это официальная формула. Мы с тобой можем пересекать границу либо по делу, либо ради развлечения. А никаких дел в Федерации я в данный момент не веду. Я торгую в европейских странах аркадскими товарами, скажем, бобровым мехом и дранкой. Запомнил? Ну вот, уже несут. Спасибо. До свидания. Поздравляю тебя, Гость. Признайся мне теперь, - он вырулил на шоссе и набрал бешеную скорость, - только честно, тебе, как и всем подросткам в Отечестве, часто снились сны о Федерации? О Новом Амстердаме?

Гость вздохнул. На первый взгляд ничего не изменилось, разве что вместо галльских надписей появились английские. (Тут замечу, что одна из главных забот аркадцев, особенно англоязычных - выискивать в себе черты, отличающие их от южных соседей. Кто-то даже пошутил, что аркадский национальный характер состоит в непрестанных поисках такового. Но эта тема заслуживает особых трактатов, к которым я и отсылаю читателя, за недостатком места.)

– Почему на домах аркадские флаги?

– Дачи. Для жителей Города сюда рукой подать, а для федерации - медвежий угол.

– Почему вы с Сюзанной здесь дома не купите? Дорого?

– Я не люблю Федерации, - сказал Хозяин.
– Здесь меня рано или поздно съедят со всеми потрохами. Хотя Зеленые Холмы, конечно же, прекрасны. Представляешь - два или три миллиона человек, и все шьют лоскутные одеяла или целый год собирают по сараям разное старье, а потом торгуют им на лужайке перед домом. Зимой толпы лыжников - видишь, на горах просеки с подъемниками. А летом почти никого. Для моего бизнеса здесь мертвая зона. Промышленности никакой. Бывшие хиппи пасутся стадами. Горы. Реки. Водопады. В озере водится доисторическое чудовище. Рай для пенсионеров с наклонностью к прекрасному. Когда-то мы с Сюзанной, - он глубоко вздохнул, - ездили сюда кататься на лыжах, и наткнулись на гостиницу, полную жизнерадостными старичками. Знаешь полное презрение к времени, написанное на лицах местных старичков и старушек из среднего класса? Старость для них что-то вроде законного бессрочного отпуска.

– Отечественные старики тебе милее, - полуутвердительно сказал Гость.

– С чего ты взял? Я старости боюсь точно так же, как десять лет назад, а может, и больше. Ни в отечественного старичка, ни в федеративного превращаться не желаю. Твоей Елизавете в этом смысле повезло.

Он в первый раз за все прошедшие месяцы назвал это имя.

– В каком смысле?
– вздрогнул Гость.

Они неслись по извилистой дороге, проходящей берегом озера. Справа мелькали то хутора, совсем как в Новой Галлии, то деревушки с вывесками, нарисованными масляной краской. У белых, обшитых гонтом домов, как и предсказывал Хозяин, молчаливо пили сладкую газированную воду пожилые хозяйки, провожая автомобиль долгими взглядами из-под ладони. На траве перед ними была разложена старая утварь - кресла-качалки, побитые электрические чайники, плюшевые игрушки со свалявшимся мехом. Аркадских флагов становилось все меньше, зато множились гордые полотнища с могучим толстоногим орлом на фоне звездного неба. В одной лапе он сжимал оливковую ветвь, в другой - пучок молний. На иных лужайках розовели пластиковые фламинго, на иных - особой конструкции павлины из полиэтиленовой пленки надувались и поворачивались под легким ветерком. Горы уже начинали спускаться к дороге, громоздясь темно-коричневыми и черными обнажениями скальных пород. Сразу над шоссе начинались еловые леса. Было ветрено, ясно, прохладно.

Хозяин медленно повернулся к пассажиру и снизил скорость.

– Пристегни ремень, - сказал он, - тут полиция ничуть не добрее, чем в Аркадии.

– Ты не ответил.

– Что я должен тебе ответить?

– Почему Елизавете повезло.

– Будто ты не понимаешь.

– Не понимаю.

– Что ты притворяешься, - сказал Хозяин мрачно, - до Столицы такие вести доносятся быстро. Вся Америка об этом писала. Или ты радио не слышал?

– Не слышал я радио, и вестей никаких не слышал, не пугай ты меня, ради Христа! Что с Елизаветой? Она что, больна?

Хозяин, видимо побледнев, резко нажал на тормоз. Оба они едва не стукнулись головами о лобовое стекло. Машина отрулила на обочину, под знак "Площадка отдыха", к зеленому столу, двум скамейкам и жестяной кабинке портативного туалета. Гость, так хорошо державшийся все полгода, дрожал мелкой дрожью. Хозяин расстегнул ему привязной ремень и взял за руку.

– Нет твоей Елизаветы, - сказал он почти шепотом.
– Мы с Сюзанной думали, что ты сам знаешь, не говорили, чтобы тебе душу не бередить. Уже два года, как нет. Ну, - он тронул друга за плечо, - прости меня. Я действительно не знал.

– Она уехала?

– Она умерла, Гость. Погибла. Она жила в Северопольске, сбывала туристам тряпичных кукол, держала маленький детский сад, а летом преподавала в славянской школе при военном колледже. Муж работал там же водопроводчиком. У меня есть пачка газетных вырезок, я дам тебе прочесть. Когда осенью позапрошлого года сбили тот самолет на Дальнем Востоке, ты не можешь себе представить, что творилось в Федерации по милости нашей (?) державы. В воскресенье вечером они с Юсуфом сидели в баре и говорили по-славянски. Ее застрелил пьяный курсант. Она умерла мгновенно. Курсант получил пожизненное заключение. Президент прислал скорбное письмо мужу и дочери. Колледж оплатил похороны и принес Славянской школе официальные извинения. Под соболезнованием Юсуфу подписался весь Северопольск. Ее любили там, Елизавету.