Плавучая станица

Баркас еще не успел коснуться прибрежного песка, как вдруг в темноте вспыхнул прожектор и раздался совсем близкий стук лодочного мотора. Голубоватый луч прожектора подвинулся от фарватера к мелководью и осветил сбившихся на носу баркаса парней. Только на одно мгновение резкая полоса света выхватила из темноты второй баркас, который, повинуясь бешено работающим гребцам, пересекал фарватер, устремляясь к берегу.

Если бы Егор Талалаев обратил внимание на этот второй баркас, он увидел бы в нем Антропова, Мосолова, Груню, Тосю Белявскую и двух молодых ловцов сетчиковой бригады. Но ни Егор, ни Трофим не видели этого баркаса, потому что смотрели на подлетавшую слева моторную лодку, с которой раздался голос Егора Ивановича:

— Сто-ой!

Соскочив на берег, парни бросились к лесу, но им пересек дорогу Зубов.

— Стой, ни с места! — закричал он, бросаясь к бегущему впереди Трифону.

В эту секунду Семка, с которым поравнялся Зубов, выскочил из-за деревьев и, разинув рот, застыл с ломом в руке. Василий мгновенно вышиб у него лом и ухватил его за пояс.

— Подожди, не торопись, — сказал Василий, — иди сюда.

— Завертай быков и жарь в лес! — заорал Егор.

Парни кинулись вправо, но перед ними вдруг выросла освещенная прожектором коренастая фигура Антропова. Сунув за ремень сжатые кулаки, широко расставив ноги, Архип Иванович стоял на узкой тропинке, и за его спиной Егор увидел фигуры ловцов.

— Ну, здорово, Талалаев! — сквозь зубы сказал Архип Иванович. — Теперь уже бежать некуда, теперь вы со мной встретились, а ты, кажись, меня знаешь…

Парни исподлобья поглядывали то на Антропова, то на Василия, возле которого, подняв с земли лом, стоял оробевший Семка.

Не вынимая из-за пояса сжатых кулаков, Архип Иванович повернулся к парням и бросил коротко:

— Ну что ж, сидайте в баркас.

Молодой ловец принял из рук дрожащего парнишки налыгач и погнал быков вдоль берега. Окруженные рыбаками, браконьеры, понуро опустив головы, полезли в баркас.

— Сдайте их в сельский Совет, — сказал Архип Иванович, — и пришлите со второй бригады людей, нехай вытянут невод…

Невидимый невод покачивался в черной реке, и взбаламученная вода плескалась, набегая на истоптанный, похолодевший за ночь песок.

4

Когда с деревьев осыпались листья и садоводы стали зарывать в землю виноградные лозы, над станицей полетели дикие гуси. Им предстояло совершить далекий, трудный путь, и летели они неторопливо, выдерживая ровный строй — птица за птицей и стая за стаей. Утром и днем в холодноватой чистой синеве неба видны были темные точки улетавших на юг гусиных стай и слышалось звонкое гоготанье — перекличка в пути. Иногда порыв встречного ветра сбивал летящих сзади молодых гусей, они ломали линию строя, тревожно кружились над степью, и старый вожак, замедлив размеренный лет, звал их резким гортанным криком. Они возвращались на свои места, и стая летела дальше и дальше, в подернутую белой дымкой синеву.

И все же, бывало, на озере или где-нибудь на мелководье степного ерика оставалась обессилевшая старая гусыня. Ей уже трудно было поспеть за стаей, и она летела одна, часто опускаясь на землю и отдыхая от полета…

Заболоченные берега ерика были испещрены засохшими, как камень, следами воловьих и конских копыт. Тихонько покачивались поломанные стебли бурого камыша. Отражая холодное солнце, чуть рябила под ветром прозрачная вода, и вокруг стоял горький запах осыпающейся полыни.

По длинному ерику плавали юркие нырки, на излучинах, у берега, бродили по болоту тонконогие кулики-поручейники, и одинокая гусыня казалась им великаном. Она долго сидела, покачиваясь на воде, всматривалась, вытянув шею, в пустынную синь неба и, вдруг услышав далекий клич невидимых гусиных стай, разбегалась, тяжело хлопала крыльями и взлетала, роняя капли воды. Под ней, однообразно бурая, по-осеннему тусклая, проносилась земля, на которой мелькали отбрасывающие тень высокие скирды соломы, темные квадраты зяби, серые ленты проселочных дорог, станицы и хутора.

Гусыня летела все дальше на юг, ее обгоняли чужие стаи. Проводив их коротким криком, она тщетно всматривалась в повитое дымкой поднебесье и упрямо продолжала трудный полет…

— Ничего, долетит, — следя за гусыней, говорил Щетинину Егор Иванович, — а ежели своих не найдет, то до чужих пристанет…

С наступлением осени Егор Иванович все чаще уходил с профессором Щетининым на берег и подолгу сидел с ним, рассказывая о своей жизни.

За последние недели до Голубовской дошли сведения об отдельных экземплярах меченых белуг, причем в этих сведениях не было ничего утешительного.

Одну мертвую белугу нашел выше плотины бакенщик Анисим. Ее прибило к камышам, и когда Анисим тронул веслом огромную рыбу, он увидел, что ее брюхо изранено чем-то острым. Бакенщик снял с белуги латунный ярлык и принес его Щетинину.

— Вот, товарищ профессор, — сказал Анисим, — с вашей рыбы снял, она лежит снулая в устье Дона…

Щетинин молча взял ярлык, повертел его между пальцами, поговорил с бакенщиком, потом вынул записную книжку и записал: «Белуга № 54. Самка. Снулая. Икра слабая…»

Через два дня лесник Антон Белявский, проверяя тополевый участок на Чебачьем острове, увидел на песчаной косе белужью голову. Присев на корточки, он долго осматривал песок, потом снял с белуги ярлык и пробормотал:

— Должно быть, волной выкинуло на берег, а лесное зверье растащило рыбину по кускам…

И опять в книжечке Щетинина появилась лаконическая запись:

«Голова меченой белуги-самки № 84 обнаружена на косе у Чебачьего острова».

Еще через три дня от районного инспектора рыболовного надзора в адрес профессора пришла телеграмма: «Возле станицы Багаевской рыбаками найдена снулая белуга № 61 точка Направляю акт осмотра и ярлык…»

Старые голубовские рыбаки знали, что Щетинина очень тревожит судьба переброшенных за плотину белуг. Увидев сидящего на берегу профессора, рыбаки подходили к нему, степенно здоровались и осторожно спрашивали:

— Ну, товарищ профессор, как же оно будет с нашей белугой?

Щетинин хмурился, поглядывал на реку и отвечал:

— Надо ждать…

— А чего ждать-то? — пожимал плечами дед Малявочка. — По всему видно, что дела с белугой неважные…

Губы профессора подергивались, и он раздраженно бормотал:

— Надо иметь терпение. Цыплят п-по осени считают. Б-будем ждать… П-пять или шесть мертвых белуг еще не решают проблемы…

Когда же рыбаки расходились и рядом оставался только Егор Иванович, лицо профессора мрачнело, и он размышлял вслух:

— Река — не лабораторный стол. Это в лаборатории можно сразу видеть результат опыта. И все же идея пересадки п-производителей-белуг за плотину, безусловно, правильна. Только маловеры могут это отрицать…

До Щетинина дошли слухи, что кое-кто из его коллег пытается опорочить работу экспедиции, но он не обращал на это никакого внимания и только с каждым днем становился все более сердитым и раздражительным.

В таком настроении его и застал однажды на берегу Кузьма Федорович Мосолов. Он подошел к профессору, вежливо поздоровался, присел сбоку на перевернутой лодке и сообщил Щетинину последнюю станичную новость:

— Вчерась в районе крутьков наших судили.

— Каких крутьков? — буркнул Щетинин, недовольный тем, что председатель прервал его размышления.

— Егора Талалаева и продавца Тришку. Их инспектор поймал на Лучковой тоне.

— Ну и что?

— Оба получили по заслугам. Егор, как заводила, — лишение свободы, а Тришка — принудительные работы.