Плененная королева

Нет, Генрих не хотел думать об Алиеноре сейчас, когда прекрасная Розамунда лежала под ним, готовая отдаться снова. Розамунда, чьи светлые волосы лежали, спутанные, повсюду, щекотали ему щеку, чье юное тело с жемчужной кожей вытянулось рядом с ним в ожидании. Пальцы Генриха нашли расщелинку между ее ног, раздвинули и ринулись вглубь. Глаза Розамунды расширились от удивления, а потом она принялась стонать от неожиданного наслаждения. Боже, как она прекрасна, подумал он, приподнимаясь на мощном локте и обшаривая взглядом ее тело. Пальцы его тем временем становились все настойчивее. Розамунда была красива на иной манер, чем Алиенора, обладая хрупкостью и врожденной изысканностью. И имя у нее подходящее: кожа, нежная, как лепестки, розовые щечки. Генрих понял, что никогда не сможет расстаться с ней.

Генрих не мог оставить Розамунду одну. Он продолжал хотеть ее во всякий час дня и ночи и наслаждался судорогами страсти, которыми она отвечала на его старания. Но его возлюбленная была юной и неопытной, и хотя все время приобретала новые постельные навыки, каждое очередное их свидание казалось первым, будто он снова и снова лишал ее невинности. Король сходил по Розамунде с ума.

Генрих провел в Вудстоке всю осень, задержался на Рождество, а потом придумал предлог остаться до весны. Он вызвал каменщиков и строителей, чтобы воздвигнуть новую башню для дамы его сердца, садовников, чтобы для ее удовольствия разбить сад с лабиринтом, посадить по замысловатому плану живую изгородь из тиса и шиповника. Король знал, что настанет время, когда ему придется покинуть Розамунду: она останется в одиночестве и ей нечем будет себя занять, а с приходом лета лабиринт станет забавой для нее и дам, которых он назначил прислуживать ей. Ему и в голову не приходило, что в один прекрасный день этот лабиринт станет источником множества слухов и легенд.

Когда Генрих не нежился в постели с Розамундой, он работал над задуманной им законодательной реформой и в разгар зимы отправился на встречу со своим Большим советом в Кларендон, где его новые Конституции – так он их называл – стали законом [52] . Один пункт доставил королю особое удовольствие. Он гласил, что совершившие преступления клирики Бекета теперь лишаются права на Церковный суд. Генрих выиграл это долгое, трудное сражение, но не был уверен, что выиграл войну.

52

Так называемые Кларендонские конституции 1164 года включали 16 статей, призванных ограничить полномочия церковных судов и папской власти в Англии. Генрих II утверждал, что его Конституции возвращают юридические обычаи, соблюдавшиеся при Генрихе I, хотя на самом деле являлись попыткой распространить королевскую юрисдикцию на церковные суды.

Раны, нанесенные ему Томасом, все еще болели. Лежа по ночам без сна, Генрих мучил себя воспоминаниями о головокружительных днях их дружбы или же вступал в ожесточенные споры с отсутствующим архиепископом, приводя все те убедительные аргументы, которые прежде не пришли ему в голову. Иногда, если рядом с ним спала Розамунда, он ронял слезу, спрашивая себя, освободится ли когда-нибудь его душа от этой муки. Он ведь любил Томаса, так почему же Томас предал и бросил его? В такие минуты король тянулся к милой девушке, лежащей рядом с ним, и старался утонуть в ней, чтобы забыть эту боль и гнев. Генрих никогда не говорил с Розамундой о Бекете, не хотел пятнать ее чистоту своими заботами. Девушка была его убежищем, его миром, его радостью – ничего другого ему от нее не требовалось.

Больше Генрих не мог задерживаться – ему пора было в Мен, утихомирить каких-то треклятых буйных вассалов. Корабли уже ждали его в Саутгемптоне.

Король с любовью и болью в сердце поцеловал на прощание Розамунду. Одному Богу известно, когда он увидит ее в следующий раз. Девушка стояла на подставке для посадки на коня, стройная и необыкновенно соблазнительная в мягком шерстяном платье. Генрих сидел верхом во главе своей свиты, готовый тронуться, и Розамунда поднесла ему кубок перед дорогой. Он заставил себя хриплым от чувства голосом произнести слова прощания. Расставание было невыносимым, трагическим, немыслимым…

Генрих решительно поскакал на юг, но далеко они не уехали – движимый какой-то неизъяснимой потребностью души, он вдруг развернулся и галопом поскакал назад в Вудсток, за ним, стараясь не отстать, потянулась удивленная свита. Когда они вернулись, король соскочил со своего покрытого пеной скакуна и бросился в покои Розамунды, перепрыгивая через две ступеньки. Вбежав внутрь, он движением руки отослал женщин и, как только дверь за ними захлопнулась, прижал Розамунду к себе, покрыл поцелуями.

– Я не мог не вернуться – должен был увидеть тебя еще раз! – выдохнул Генрих.

Розамунда настолько опешила, что поначалу не могла произнести ни слова.

– Что подумают люди? – наконец произнесла она. – Что я мешаю тебе исполнять твой королевский долг? – В голосе девушки звучала паника, но она позволяла Генриху делать с ней то, что он хотел.

– Мне плевать, что они подумают! – прорычал Генрих. – Я знаю только одно: перед тем как пересечь море, я должен еще раз вкусить тебя. Должен увидеть твое лицо, моя радость!

Руки короля были повсюду, а глаза наслаждались юным телом. Генриху отчаянно хотелось ее – он больше не мог ждать. Они сплелись в любовных объятиях, и мир за дверями перестал существовать. Внизу, в зале, во дворе королевская дворня и воины обменивались понимающими взглядами, потом пожимали плечами и ухмылялись.

Глава 31 Анжер, 1166 год

Алиенора прогуливалась по стене замка в Анжере, когда увидела своего Генри и длинный хвост его свиты. Она замерла, уставившись на него. Наконец он вернулся. Вспомнил-таки, что у него есть жена. На сердце у королевы лежал камень. Она не видела мужа больше года. Он не приехал, когда родилась его дочь Иоанна. Даже на Рождество не появился. Это был жестокий удар: никогда прежде не проводили они Рождество в разлуке. У Алиеноры некоторое время назад возникло впечатление, что отношения между ними налаживаются, но теперь… Генрих мог хотя бы подумать о том, как расстроятся дети – пусть не она, горько думала королева.

Алиенора спрашивала себя, дошли ли до Генриха непристойные слухи о ее связи с дядюшкой Раулем, не болтал ли Жан о Белльмен о своих гнусных подозрениях. Или еще хуже: не утаил ли Рауль что-нибудь от нее, когда говорил о связи Генри с другими женщинами? Она бы не удивилась, что с учетом ее реакции Рауль о многом умолчал. Но что, если у Генри есть другая женщина? Если любовный роман стал причиной столь долгого его отсутствия, то это ставило под угрозу все, что было ей дорого. Эта перспектива преследовала Алиенору ночным кошмаром, королева изводила себя мыслями о возможном развитии событий, если ее подозрения подтвердятся. Она пыталась выкинуть все это из головы, забыться, но ничего не получалось.

В тысячный раз Алиенора осадила себя. Генрих – король, и по большому счету женщины мало что значат для него рядом с его мыслями о королевстве и заботах о дальних владениях. Иначе он не стал бы скрывать свои амурные приключения, и она наверняка знала бы о них. Генрих не из тех мужчин, которые позволяют женщинам командовать ими. Даже ее, королеву, он крепко держит в тех рамках, которые ей отвел, хоть это и унизительно для нее. Нет, Генри ни за что не оставил бы свои обязанности на такое долгое время ради женщины. А если бы до него дошли гнусные слухи о его жене, он наверняка принял бы меры, как сделал много лет назад, изгнав несчастного дурачка Бернарта де Вентадорна. Генри не потерпит никакого скандала, марающего ее имя.

Приведя себе в очередной раз все эти аргументы, Алиенора поняла, что ничуть не приблизилась к разгадке того, что происходит с Генри. Мысли ее оставались в смятении, она разгладила на себе платье, поправила головное покрывало и ленту, а потом спустилась по лестнице, чтобы встретить мужа.

Они стояли друг против друга по разным сторонам полированного деревянного стола в ее соларе. Генрих смотрел на жену настороженным взглядом. Вид у него был чуть ли не застенчивый, даже виноватый. Сердце Алиеноры колотилось, и она снова спрашивала себя: почему он приехал?