Пленник

Полковник замолчал, чувствуя, что сам не очень верит в то, что сказал. Но больше всего ему хотелось противоречить собеседнику, а потому он продолжал:

— К тому же мне не верится, что вы искренне восхищаетесь этими туземцами, которые заклинают духов своих предков, этой неполноценной расой, верящей в колдунов и астрологов. Мне говорили, что в здешней провинции есть религиозная секта, которая поклоняется богу в образе глаза…

Майор улыбнулся.

— Мы тоже поклоняемся странным богам.

Полковник сделал нетерпеливый жест.

— Хорошо! — воскликнул он. — Поговорим о том, что касается непосредственно нас. Из-за их нежелания выдавать бандитов партизанские главари безнаказанно приходят в город и свободно из него уходят — и они даже ночуют у родственников, прямо у нас под носом. Все это вам отлично известно.

Майор молча кивнул.

— А известно ли вам, полковник, как враг поступает с теми, кто сотрудничает с нами?

Известно ли ему! Перед глазами сразу же возникла неприятная картина. Это было месяца четыре назад. Он приехал в деревню, где только что побывали партизаны. Деревенские старейшины, обвиненные в предательстве, расстреляны. На видном месте прикреплена дощечка с короткой надписью на туземном языке: «Вот что ожидает всех, кто сотрудничает с белыми империалистами и их прислужниками».

Майор продолжал после короткой паузы:

— В столице положение еще хуже, чем здесь. Там существует подпольное правительство-призрак, которое имеет не меньше власти, чем законное. Мне сообщили, что у противника есть шестьсот «почтовых ящиков» и что его служба связи работает гораздо эффективнее нашей. У него имеются шпионы во всех стратегически важных пунктах, например на телефонной станции. Каждый бродячий торговец, каждый хозяин киоска или мелочной лавки может оказаться тайным агентом… Никогда не известно, кто с нами, а кто против нас.

Он улыбнулся, словно собираясь рассказать анекдот.

— На днях в одно кафе заглянул мальчик лет семи-восьми, с самым невинным видом положил на столик какой-то сверток и быстро вышел на улицу. Когда посетители кафе сообразили, что может произойти, и пытались бежать, было уже поздно… Спрятанная в свертке бомба взорвалась и ранила трех или четырех человек.

Майор смолк. Полковник уже не ощущал ничего, кроме удушающей жары, еще более тягостной, чем днем, из-за вечерней сырости. Он чувствовал себя отвратительно. По телу струился пот. Он прикинул, сколько еще часов ему предстояло мучиться, и с тоской подумал о холодном душе, чистом белье и удобной постели в номере отеля, где кондиционированный воздух был почти прохладным.

Майор, не выпуская трубки изо рта, вытирал платком лоснящуюся толстую шею. И полковник уже намеревался было закончить их беседу словами: «Ну хорошо, значит, все ясно…» — однако майор снова заговорил:

— Я могу рассказать вам одну историю, она довольно ярко иллюстрирует способность к сопротивлению и ожесточенность наших врагов… Это случилось вскоре после того, как я приехал сюда, полный иллюзий и наивных представлений, убежденный, что мы ведем войну, соблюдая все положенные нормы. Я командовал операцией по прочесыванию территории противника. Мы окружили последний очаг сопротивления. Через некоторое время огонь прекратился, все партизаны были перебиты… — Он усмехнулся. — Все, кроме одного. Из ямы сначала поднялась белая тряпка на палке, а затем показалась фигура партизана, державшего палку. Худой, желтолицый, в одной черной набедренной повязке. Я крикнул, чтобы он поднял руки вверх и сделал два шага вперед. Заморыш повиновался. Из предосторожности я приказал, чтобы он снял повязку. Он подчинился и стоял перед нами совершенно голый, с поднятыми руками. Никакого огнестрельного или холодного оружия у него не было. И все равно двое моих солдат подошли к нему очень осторожно, держа автоматы наготове… Они были от него в трех шагах, когда я увидел огненную вспышку и услышал взрыв. Солдаты упали ранеными, а сам туземец был разорван на куски…

Майор сделал выразительную паузу.

— Позднее, осматривая труп, мы поняли, что произошло. Партизан зажал ручную гранату между ног, предварительно сорвав с нее предохранитель…

— Фанатики! — воскликнул полковник. — Однажды я стал невольным свидетелем одного из этих… как они называются?.. ритуальных самоубийств. Я стоял на тротуаре в самом центре города и увидел, как бонза сел, скрестив ноги, посредине улицы, вылил на себя канистру бензина и зажег спичку… Все это произошло так быстро, что я не успел помешать осуществлению его безумной затеи. Он вспыхнул как факел и горел, пока не рухнул на асфальт, точно обуглившаяся деревянная статуя. Сегодня утром точно таким же образом покончила с собой буддистская студентка, совсем молоденькая девушка… Кто поймет этих варваров?

Майор уселся на стуле поудобнее и неторопливо заговорил:

— Все это напомнило мне одну из самых страшных сцен, виденных мною в детстве. Однажды в моем родном городе человек десять белых схватили негра, связали его по рукам и ногам и бросили в костер, заранее разведенный на пустыре. Я возвращался из школы и увидел все это. Я стоял, охваченный ужасом, и все же был не в силах отвести взгляд от костра… Возможно, во мне проснулось извращенное любопытство, свойственное детям. Негр — он не был бонзой и не собирался совершать ритуального самоубийства — орал от отчаяния и боли. Когда же наконец появился полицейский, кстати сказать с весьма подозрительным опозданием, негр, страшно обожженный, был уже мертв. Я помню, мне кое-кто объяснял: этого чернокожего наказали за то, что он совершил «сексуальное покушение» — никогда не забуду этого выражения — на белую женщину. Мне тогда было лет девять-десять… И еще одна фраза, связанная с этим страшным эпизодом, врезалась мне в память. Хозяин ближайшего бара со смехом сказал, обращаясь к одной даме, которая, как и он, присутствовала при сожжении негра: «Не правда ли, какой противный запах у этого жареного козла?» С того дня я стал питать отвращение к жареному мясу…

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Просто по ассоциации.

Полковник взглянул на своего подчиненного с неприязнью, но ничего не сказал. Потом, не желая продолжать разговор о проблемах родной страны, он пробормотал:

— Люди тут словно сотворены из совсем другого материала…

— Не все, полковник. Среди туземцев многие мыслят по вполне западному образцу, исполнены духа прагматизма. Я имею в виду политических деятелей и военных, жиреющих за счет нищеты своего народа и — к чему скрывать? — за счет нашей союзнической «щедрости». Они обогащаются с помощью черного рынка, проституции и торговли наркотиками. Некоторые из них щеголяют генеральскими звездами и наградами — люди на вид весьма почтенные, которым мы с вами отдаем честь…

— Давайте смотреть на вещи прямо, майор. Сейчас надо сражаться, не время рассуждать об этических проблемах. Хороши или плохи эти люди, но они наши союзники.

— К несчастью.

— Уж не хотите ли вы сказать, что, по вашему мнению, нам следовало бы помогать другой стороне?

— Конечно, нет. Я отнюдь не считаю, что альтернативой должен непременно быть коммунизм.

— Кроме того, нам, как солдатам, не положено критиковать решения правительства, наше дело — воевать, драться как можно лучше, чтобы выиграть войну.

Майор уставился на своего командира выпученными глазами. «Мне и в голову не приходило, — подумал он, — что земля моей родины могла взрастить такой цветок: идеальный солдат, человек, для которого мундир стал второй кожей».

— Выиграть войну? — переспросил он, хотя и понимал, что разумнее было бы прекратить дискуссию. Но фарисейство полковника было красным плащом, способным разъярить даже самого кроткого быка. — А, собственно, для чего ее выигрывать?

— Вы прекрасно знаете. Для того, чтобы остановить наступление коммунизма и учредить господство демократии в этой части Азии.

— О, если бы все было так просто! — пробормотал майор. — Я не верю, что эта война сводится всего лишь к простому столкновению между коммунизмом и нашей демократией.

— Повторяю, что мы, как солдаты, обязаны сражаться, пока не победим, а не рассуждать! — почти выкрикнул полковник, будто отдавая приказ.

Майора передернуло, он заерзал на стуле. Какая муха укусила полковника? Что на него так действует? Жара? Ответственность за этот загадочный город, где враги повсюду подкладывают мины? Усталость, бессонница?.. Он явно болен — и физически и психически.