Пленники надежды

Полковник высвободился из объятий Кэррингтона и отнял руки от лица, которое вдруг превратилось в лицо старика. Но его тихий голос был ровен.

— Обыщите комнату — быть может, моя девочка лежит без чувств под этими мертвыми телами. Но сердце говорит мне, что этот человек прав и ее тут нет. Мы немедля отправимся в погоню, и даст Бог, возвратим ее целой и невредимой. Они опережают нас всего на час.

— Да, — тихо пробормотал молодой Уиттингтон, обращаясь к Хэвишему. — Всего на час. Но чикахомини делают самые быстрые каноэ в здешнем краю, а каноэ рикахекриан настолько же быстрее каноэ чикахомини, насколько ласточки быстрее журавлей.

Глава XXVIII ХЛЕБ ПО ВОДАМ [95]

Огромные деревья, наклонившиеся над берегами Паманки, осеняли чернильно-черную воду, но между этими темными полосами гладкая, словно стекло, спящая река была огненно-красной от зашедшего солнца. По малиновому потоку плыли три лодки; обогнув низкую косу и оказавшись напротив индейской деревни, расположенной среди тутовых деревьев и лоз дикого винограда и опоясанной зелеными полями поздней кукурузы, они повернули к берегу. Лодки шли на веслах, которыми гребли дюжие кабальные батраки, и в первой сидели хозяин Верни-Мэнор и сэр Чарльз Кэрью. Во второй плыли главный землемер и доктор Энтони Нэш, а в третьей находился надсмотрщик, и одним из ее гребцов был Годфри Лэндлесс.

95

Слова из Библии, Екклесиаст н:1 — "Отпускай хлеб свой по водам" — перен. Делай добро бескорыстно, не ожидая вознаграждения.

Подплыв к берегу, они обнаружили, что в деревне не царит обычная для такого часа сонная тишина. В сгущающихся сумерках слышались пронзительные крики женщин и детей, а на открытом пространстве, вокруг коего были сооружены вигвамы из коры, туда-сюда двигались темные фигуры, исполняя что-то вроде медленного размеренного и торжественного танца в такт звучащим по временам скорбным воплям. Когда лодки подошли к берегу и белые люди выпрыгнули из них, мальчик, исполняющий роль пугала, стоя на всегдашнем помосте посреди маисовых полей, поднял крик, и тотчас стенания женщин и танец мужчин прекратились. Последние подбежали к берегу реки, размахивая томагавками и вопя, но, похоже, в их руках не было силы, голоса их были сорваны и слабы, и их крики смолкли, а ярость прошла, когда они увидели, что в лодках приплыли белые. Из толпы, к которой присоединились также женщины и дети, вышел древний старик с морщинистым лицом и грудью, испещренной шрамами.

— Мои белые отцы уплыли далеко от соленой воды. Паманки редко видят их лица, когда они приплывают по рекам или проходят через лес. Они им рады. Пусть мои отцы помедлят у нас, и мои женщины принесут им каштановые лепешки, клубни трутовика, ореховое молоко и кашу из кукурузы и бобов. А мои юноши…

Он осекся, и женщины снова принялись стенать.

— Где ваши молодые мужчины, ваши воины? — спросил главный землемер. — Я вижу здесь только самых старых и самых юных — тех, кто еще не прошел обряд посвящения.

Старик показал на малиновые воды потока.

— Вот, где мои молодые мужчины, вот, где мои воины. Среди них были два вождя. У них двоих есть нитки жемчуга, более толстые, чем плети винограда, они выкрашены красной краской, полученной из волчьей стопы, и облеплены перьями синешеек и иволг, мы снабдили их множеством острых топоров и наконечников для стрел и горами табака, и они поют и танцуют в большом вигваме Оуки в земле, что лежит за заходящим солнцем. Но остальные — они лежат в речном иле; вода покраснела от их крови, их жены оплакивают их, их деревня осиротела… Двенадцать солнц назад собаки-рикахекриане, которые были быстры, как ласточки, и плыли к соленой воде, убили молодых мужчин той деревни, что лежит ниже нас по течению. А вчера, когда после поры наибольшего жара солнца прошло столько времени, что хватило бы на выкуривание трех трубок, мои молодые воины выступили против них, но на небе явилась туча, и Кивасса скрыл за нею свое лицо. Они не воротились назад, их лодки были потоплены, и рикахекриане посмеялись и отправились дальше, быстрые, как ласточки.

— Спросите его, — хрипло сказал полковник.

— Была ли среди них пленница — женщина, бледнолицая женщина? — спросил Кэррингтон.

— Да была, с волосами, подобными солнечным лучам, и в белом платье. А еще с ними был мужчина с лицом цвета осенних листьев платана, один из тех, что работают в полях белых отцов. У женщины руки были связаны, а у него нет — он сражался вместе с собаками-рикахекрианами.

— Это Луис Себастьян, — пробормотав проклятие, молвил надсмотрщик. — Я так и подумал, когда мы не обнаружили его среди тех пьяных негодяев, которых нам удалось схватить до того, как они достигли косы. Лучше бы мы убили его, чем всех прочих нападавших, потому что он дьявол, сущий дьявол.

— Давайте поплывем дальше! — в нетерпении воскликнул сэр Чарльз. — Мы теряем время, а сейчас дорога каждая минута.

К нему подошел полковник, только что говоривший с главным землемером. На его лице не было и следа былых жизнерадостности и огня, глаза ввалились и покраснели, он сутулился, как старик, но голос его был ровен и властен, как всегда.

— Верно, — согласился он, — мы должны плыть дальше, и притом немедля, но не все. Ричард Верни не имеет права забывать об опасности, грозящей колонии, лишь потому, что в опасности оказалась его дочь, или считать, что его собственная частная распря важнее, чем общее благо. Когда на рассвете мы покидали плантацию, я надеялся, что к этому времени нам удастся догнать каналий, но этого не произошло. Это будет долгая и тяжкая погоня, и один Бог ведает, каким будет ее исход. Мы направляемся в дикий край, вернуться из которого нам, может статься, не суждено. За спиной у нас остаются смута и опасность, остается заговор, который мы должны сокрушить, а также чикахомини, которых надобно вновь привести к повиновению. Везде нужна сильная рука, каждый мужчина должен находиться на своем посту, а Ричард Верни, наместник своего графства и полковник ополчения, находится ныне на расстоянии многих миль от опасности, которая угрожает колонии, и лицо его обращено к западу. Он должен плыть дальше, но майор Кэррингтон должен воротиться к исполнению своего долга перед королем, а Энтони Нэш — к заботе о своей пастве. Вас, Вудсон, я отправляю назад, в Верни-Мэнор, дабы вы по мере сил исправили тамошнюю поруху и защитили мистрис Летицию. Мой родич поплывет со мною, не так ли, Чарльз?

— Разумеется, сэр, — тихо ответил баронет.

— Я бы с куда большею охотой отправился с вами, ваша милость, — проворчал надсмотрщик, — но я сделаю все, чтобы навести порядок на плантации и оградить от бед мистрис Летицию, и надеюсь, что вы и мистрис Патриция воротитесь скоро. Надо полагать, мы должны взять лодку поменьше?

— Да, с четырьмя гребцами. А мы возьмем лодку и людей в следующей деревне паманки. Выберите для себя гребцов и плывите назад.

— Хм! Тут есть один малый, который, я думаю, должен будет непременно отправиться со мной. Известно ли вашей милости, что с вами плывет главарь всего этого клятого заговора кромвелианцев, тот, кто, как поклялся Трейл, возглавляет их всех и кому они подчинялись так беспрекословно, будто он сам Старый Нолл?

— Нет, я этого не знал! Как он тут оказался? — вскричал полковник, уставившись на Лэндлесса, который стоял чуть поодаль, сложив руки на груди, плотно сжав губы и неотрывно глядя на алеющую в свете заката речную даль.

— Я обнаружил его в лодке, когда садился в нее. Тогда я ничего не сказал, поскольку мы очень спешили, а он хороший гребец. Но думаю, сейчас ваша милость отправит его со мной, не так ли? Не то он при первой же возможности сбежит от вас.

— Разумеется, он должен воротиться, — жестко сказал полковник. — Его вообще не следовало пускать так далеко. Человек десять этих кромвелианцев надобно вздернуть в назидание остальным, и среди них, несомненно, их главаря, который ко всему прочему еще и осужденный преступник. Та служба, которую он сослужил нам минувшей ночью, ему не поможет — ведь он сражался за свою собственную жизнь. Губернатор поклялся повесить его, и я отвечаю за его доставление в Джеймстаун. Свяжите его и отвезите на плантацию, а оттуда немедля отправьте в Джеймстаун под крепким конвоем. — Он отвернулся от надсмотрщика и обратил свой взор на двоих дворян, которые должны были расстаться с ним и воротиться вниз по реке. — Кэррингтон, Энтони Нэш, друзья мои, прощайте — и, быть может, навсегда. Энтони, молись, чтобы я смог найти мое дитя живой, невредимой и непорочной.

Они обнялись, он пожал им руки и, торопливо воротившись в свою лодку, тяжело опустился на скамью и закрыл лицо плащом. Главный землемер стоял бледный, смятенный, а доктор Энтони Нэш принялся вслух читать молитвы. Гребцы заняли свои места, и лодка быстро вышла на середину реки.

Лэндлесс, видя, что вторая лодка заполняется, и полагая, что за нею через минуту заполнится и третья, двинулся к воде. Когда он прошел мимо Вудсона, стоящего немного поодаль вместе с двумя кабальными работниками полковника Фицхью, одним из арендаторов полковника Верни и индейцем из Роузмида, надсмотрщик, сжав его руку, остановил его.

— Нет, любезный, нет, — сказал он с мрачной улыбкой и настороженностью в глазах и кивнул тем, кто стоял рядом. — Ты поплывешь не вверх, а вниз по реке.

— Что вы имеете в виду? — вскричал Лэндлесс.

— А то, что доктор, майор, я и эти ребята возвращаемся назад, чтобы привести плантацию в порядок, а ты возобновишь свое знакомство с джеймстаунской тюрьмой.

Мгновение Лэндлесс стоял, словно обратившись в камень, затем с криком вырвался из хватки надсмотрщика и бросился к кромке воды. Лодка, в которой плыл полковник, уже повернулась носом против течения реки, и докричаться до него было невозможно; во второй лодке гребцы подняли весла, а сэр Чарльз, поставив одну ногу на планширь, учтиво прощался с главным землемером и священником.