Пленники

Оник невесело улыбнулся.

— Пожалуй, все это ты и в лагере мог делать. К примеру, лежать тебе никто не запрещал. Целыми днями на матушке-земле валялись.

— Так ведь за колючей проволокой.

— Мы и теперь еще за колючей проволокой. Вот если ты такой разговор заведешь, когда мы перейдем линию фронта, я отвечу: да, Иван, правильно — свобода!..

Гарник редко принимал участие в спорах и разговорах Великанова с Оником.

— Эй, Гарник! — толкнул его в бок Иван. — Я вижу, и тебе свобода вроде не особенно нравится?

— Мне? — очнулся тот. — Что ж, Оник правду говорит: мы еще не совсем на свободе. Эх, ребята! — продолжал он. — Вот я думаю о том, как было бы здорово, ее-ли б мы смогли вывести с собой человек тридцать… Достали б где-нибудь оружие и к своим перешли бы не как несчастные беглецы, а как солдаты.

— Что поделаешь? Много чего можно было бы, а случилось вот так, — Оник поднялся. — Ну, что ж, пошли!.. Доберемся до следующего села — поищем там приюта.

К вечеру они пришли в это самое следующее село.

На этот раз беглецы смелее ступили на сельскую улицу. Но вскоре же поняли, что им следовало быть гораздо осторожнее.

На площади, у церкви, толпились люди. Беглецы остановились в нерешительности. Но их уже заметили.

— Эй!.. — крикнул кто-то. — А ну, ступайте сюда!

Это был первый случай, когда их останавливали. Но почему? Кому какое дело до трех людей, скитающихся по дорогам войны?

С плохим предчувствием Оник вышел вперед.

— Здравствуйте, братцы! — сказал он, пытаясь улыбнуться непринужденнее.

Из толпы только один, круглолицый, откликнулся на приветствие:

— Здоровеньки булы!

Все другие молча рассматривали пришельца. Оник про себя решал, что это были за люди и как с ними следовало держаться. Были тут и парни, явно призывного возраста, — почему они не в армии, а здесь, в тылу врага? Это сразу заставило насторожиться.

— Кто вы такие? — спросил круглолицый человек, подозрительно оглядывая Оника и его товарищей.

— Прохожие, — коротко ответил тот.

— А, прохожие! И куда же вы путь держите?.. — Круглолицый говорил по-украински. Последние его слова Оник не понял и бросил на Великанова взгляд, прося подмоги.

— Мы из Львова, — выступил Великанов вперед. — Идем в Тернополь.

Мужчина по-верблюжьи оттопырил нижнюю губу.

— А!.. Значит, из Львова?.. Чуешь, Андрей? — обратился он к одному из парней. — Позови-ка сюда старосту!

Оник почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Дело оборачивалось худо. Их свобода могла оказаться недолгой. Мечтали перейти фронт, присоединиться к своим, тешили себя радужными надеждами — и вдруг во втором же селе…

— Что ж, зовите хоть самого черта! — грубо крикнул Великанов и махнул рукой, — мол, теперь пиши пропало!..

— Э, приятель, погоди-ка! — крикнул Оник вслед неторопливо удалявшемуся Андрею и повернулся к круглолицему:

— Зачем зря беспокоить вашего старосту? У человека, должно быть, есть дела поважнее. Мы тоже спешим. Не задерживайте нас. Если в каждом селе будут звать старосту, допрашивать, кто мы и откуда, — когда мы дойдем до места? Вы, я вижу, неглупые люди… и так поймете меня. Что вам нужно?

Но увертки Оника не помогли, — круглолицый был непоколебим.

— Ступай, ступай! — прикрикнул он на Андрея.

Оник с отчаянием оглянулся на своих товарищей, хотел еще что-то сказать, но закусил губу и, сделав несколько шагов в сторону, сел на скамью около хаты. За ним последовали Великанов и Гарник.

— Попались! — процедил сквозь зубы Великанов.

— Пусть хоть повесят, — шепотом отозвался Оник, — мы из Львова, идем в Тернополь. Понятно?..

Они замолчали. Перешептывание могло возбудить подозрение. Люди из толпы наблюдали за ними и о чем-то негромко переговаривались.

Из хаты напротив вышла девушка с ведрами, направилась к колодцу. Мальчуган загонял хворостиной во двор гусей, — гусак шипел на него и, выгнув шею, кривил голову, грозя клюнуть. Из-за плетня, как братья, выглядывали на улицу круглые спелые подсолнухи.

Где-то люди воевали, проливали кровь, мучались в лагерях, а здесь все было, как раньше, до войны: жили, работали, развлекались по-своему… Странная штука жизнь, — пойми вот ее! — раздумывал Оник. Вот и у них в селе, в Армении, тоже, наверное, ничего не изменилось. Такая же деревенская жизнь. Стадо коров возвращается с пастбища, следом за ним пылит отара овец. Пастух, дед Амбо, въезжая на осле в село, — смешно торчат его длинные худые ноги, — говорит встречным: «Здравствуйте, колхозники!» Так приветствует он односельчан со дня основания колхоза, переняв манеру городского инструктора. Дед Амбо был в селе живой памятью об этом смешном инструкторе, который даже не знал, когда начинают ломку табачного листа. Односельчане отвечали пастуху, смеясь, а на лице деда Амбо, огрубевшем от ветра, солнца и времени, — как бы вытесанном из камня, — не появлялось даже подобия улыбки. И вслед седобородому старику доносился дружный, беззлобный хохот. Дед проезжал, на улицах села появлялись молодые невестки и парни, — кто загоняет во двор скотину, кто идет по воду, кто несет к роднику мыть посуду, кто с узелком в руках спешит узнать, когда уходит машина в город…

Нить этих невольно возникших воспоминаний Оника оборвал какой-то парнишка. Запыхавшись, он подбежал к круглолицему, сказал ему что-то, а тот передал окружающим. Все поспешно зашагали в ту сторону, куда ушел Андрей.

Круглолицый подождал, когда все скрылись за углом, и повернулся к беглецам:

— Пошли!

— А староста не придет? — спросил Оник словно бы невзначай.

— Не ваше дело! Идите за мной!

Они молча повиновались.

В конце улицы круглолицый остановился и сказал Онику:

— Ты зайди в этот двор, подожди меня. Сейчас я устрою твоих товарищей и вернусь.

Тон его речи был уже совсем другой — мягче, спокойнее. Не находя объяснений этому, Оник тем не менее решил подчиниться круглолицему.

— А товарищи мои где будут? — спросил он.

— Недалеко. Не бойся!

Оник вошел в указанный двор, — там никого не было, — и сквозь щель в изгороди стал наблюдать, куда поведут Гарника и Великанова. Те свернули за угол в соседнюю улицу. Онику уже ясно было, что их прячут, но он никак не мог понять, почему этот человек только что собирался передать их в руки старосты. Что за загадка?

Во двор вошла женщина. Увидев Оника, она чуть попятилась:

— Кто вы такой?

— Прохожий, тетушка. Шли своей дорогой, но какой-то человек задержал тут нас, велел… пригласил меня зайти сюда, сказал, что скоро придет сам.

— А! То мой муж, Петро! Ну, заходьте до хаты!

— Ваш муж? Такое круглое лицо, да? Полный…

— Да, да. Заходьте! А и худой же вы!.. Видно, что заботились там о вас неплохо… Да что они, проклятые, — матерей, сестер, жен не имеют? Детей не имеют?

Странно было слышать такие речи от незнакомой женщины. Откуда ей знать, кто перед нею, откуда идет. Уж не провокация ли?