Пленники

Великанов прошелся по комнате и остановился возле товарища.

— Чудак ты, Гарник!

Он был года на два старше Гарника и иногда читал ему нотации.

— Ты, может быть, хотел перевоспитать его? Так нет, — горбатого одна могила исправит!.. Как бы то ни было, а нам, по-моему, оставаться здесь нельзя.

Разговор оборвался. Стефа с недоумением поглядывала то на мать, то на Оника. Ей казалась невероятной мысль, что вот теперь, может быть, очень скоро придется расстаться с Оником. Она уже привыкла к нему, ей казалось, что Оник никуда не уйдет из их дома, что ему не грозит никакая опасность. За это время Оник стал как бы членом их семьи. Около дома был небольшой сад. После смерти отца ни Стефа, ни ее мать им не занимались. Оник быстро привел сад в порядок, обрезал сухие ветки вишен и яблонь, вскопал грядки, поправил изгородь, разыскал на чердаке ящик стекла и отремонтировал веранду. Осиротелый дом как бы воспрянул и ожил. И вдруг… вдруг всему этому приходит конец. Оник должен уйти, уйти неизвестно куда…

Стефа была целиком на стороне Гарника. Без сомнения, он поступил с подлецом Харченко так, как тот Заслужил. С такими негодяями нельзя по-другому разговаривать. Была у Стефы подруга — еврейка Софа. До войны даже вопрос не возникал, какой она национальности. А теперь еврейский квартал, где живет Софа, окружили проволокой и оставили всего один проход, как будто его обитатели больны чумой и могут заразить других. Нет, правильно поступил Гарник! Но неужели из-за этого Оник должен будет покинуть их дом? Что же делать?

Во взгляде Стефы, обращенном к матери, была мольба. И Марья Андреевна поняла дочь.

— Харченко знает, где ты живешь? — спросила она Оника.

— Нет, я ему не говорил.

— А место работы?

— Знает.

— Взять тебя там — ничего не стоит! — заметил Великанов.

Марья Андреевна задумалась.

— Придется тебе дня на два заболеть — я обойдусь в столовой одна. Если полиция будет разыскивать тебя, — придут туда. На всякий случай ты можешь на это время перебраться к моей приятельнице. Кстати, она когда-то была медсестрой, полечит руку вашего друга.

Все приняли это решение без споров.

Вечером, в сумерки, Марья Андреевна отвела Гарника и Великанова к соседям. Дома остались Стефа и Оник.

— Как хорошо, что так получилось, Оник! — воскликнула девушка.

— То есть, как получилось?

В чистых, живых глазах Стефы светилась радость.

— Ты остался!..

— Да… сегодня остался — завтра, может, придется уйти. Откуда знать, что будет дальше? Война все смешала. Я совсем недавно, кажется, был уверен, что буду жить всю жизнь в наших горах, с палкой в руках ходить за отарой… А видишь, куда попал!.. Конечно, я не жалею, что попал сюда… к тебе. Но завтра… что будет завтра?.. — и грустная улыбка скривила его губы.

Стефа взялась руками за уголки его воротника и притянула к себе.

— Не говори так, Оник!

— Хорошая ты, Стефа! — обнял девушку Оник.

Стефа прижалась щекой к его щеке.

— Теперь я не могу без тебя жить… Если придется уйти — возьми с собой и меня.

Оник мягко отстранил от себя Стефу и сказал:

— Давай подумаем, как нам дальше быть.

7

Здоровье Гарника было неважным. Первую ночь он спал под открытым окном и простыл. Болела раненая рука, а тут прибавился еще грипп.

Хозяйка дома и ее две дочки заботливо за ним ухаживали.

Навещал Оник. Прошло несколько дней, он успокоился и стал выходить на работу. Видимо, Харченко, не посмел донести на них.

Каждый день Оник приносил Гарнику обед. И вскоре заметил, что в доме голодал не один Гарник.

— Я буду приносить тебе двойную порцию, — предложил Оник.

— У них нет хлеба.

— Сказал бы раньше. Стефа раздобудет карточку. Их ведь в типографии печатают. Стефа все сделает, стоит только лишь намекнуть. Славная она девушка, Гарник!..

Оник улыбнулся и понизил голос:

— Скажу по секрету: она влюблена…

— В кого же?

— Туговат ты, братец, на соображение!

— А ты как? Ты ее любишь? — Гарник испытующе посмотрел в лицо товарища.

— Представь себе, — да. С первого дня она на меня смотрела как-то особенно. Я тогда же себе сказал: тут что-то есть, Оник. Но сделал вид, что ничего не замечаю. Думаю: не поддамся! Мать узнает — ну, беда!.. «Бессовестный, скажет, человек! Тебе моего крова мало — ты еще к моей дочке руки тянешь!». И чем больше я сдерживал себя, чтобы не давать ей повода, тем больше девушка влюблялась. А в тот день, когда вы ушли сюда, Стефа меня поцеловала!

— Тебя?

— Ага! А чему ты удивляешься? Будто я так нехорош, что меня и поцеловать нельзя? Вид у нас, конечно, не очень парадный. Но ведь из плена идем. Видел бы ты меня до войны: даже начальник Ленинаканского вокзала не умел так одеться, как я!..

— Я ничего про это не говорю, Оник. Только спрашиваю: она тебя поцеловала?

— Немножко она, немножко я, — подумав ответил Оник.

Гарник засмеялся, показав красивые белые зубы и стал еще красивее и симпатичнее от этого. Всегдашняя хмурость сошла с его лица.

— Дело твое табак, братец! — усмехнулся Гарник.

— И не говори! Если бы не война — женился бы сразу. Где я найду себе такую девушку, как Стефа?

Их разговор был прерван — пришел наведаться Дмитрий.

Настроение у него было приподнятое, — он уже несколько дней работал на водочном заводе и, как видно, устроился там неплохо. Язык у него заплетался.

— Ребята, и что за человек Великанов! Я приглашаю его работать к нам: пей, Ваня, сколько хочешь, и закусить чем найдется. Так нет, не идет! А вина там целые бочки…

Гарник возмущенно сел на постели. Одеяло сползло с его худых плеч, обнажив волосатую грудь.

— Ты что же, Дмитрий, всю войну думаешь просидеть на этих бочках?

— Что ты за человек! — развел руками пьяный гость. — Будь мудрецом, как я: сегодня, к примеру, я сижу на водочной бочке; завтра, возможно, буду сидеть на пороховой. Фашисты — это сволочи, подлецы. Они ни мне, ни тебе не дадут жить. Эх, об одном мечтаю — хоть разок увидеть бы ихнего Адольфа!..

— Тише, ты! Разошелся! Соседи могут услышать.

— Плевать! Я не боюсь, пусть все слышат. Они-то сами разве не понимают, что Гитлер — зверь, кровопийца?..

Оник поднялся.

— Давай-ка лучше по домам. Гарнику нужен покой. Завтра я к тебе приду, Гарник. И Стефу приведу.

— Как там, на работе, все тихо? — спросил, прощаясь, Гарник.

— Все в порядке.

— Вот видишь: говорил я тебе, что старик струсил.

Однако ближайшие дни показали, как жестоко ошибся Гарник.

Однажды утром, не успел Оник надеть свой фартук и колпак, на кухне появились трое полицейских. Один из них говорил по-русски. Вскинув револьвер, он крикнул: