Пленники

— Смотри, Иван, ведь это же пища богов!

— Ну… — с сомнением отмахнулся Великанов. — Трава есть трава… нашел тоже пищу богов.

Оник призвал в свидетели Гарника.

— Ее у нас варят, — убеждал Оник, — честное слово варят! Моя мать замечательно готовила эту траву. Сварит, сверху посыплет толченым чесноком, добавит уксусу, — пальчики оближешь!.. А отвар считается лекарством. Нападет кашель — выпьешь стакан, и все как рукой снимет.

После такой рекламы Великанову не оставалось ничего другого, как взять пучок мальвы в рот. Морщась, он разжевал невкусную зелень. Даже хотел выплюнуть, но Оник не позволил:

— Глотай, Ваня, какая ни на есть, все-таки еда. Мой отец родом из Карса — слышал ты о таком городе? Во время первой мировой войны ему пришлось с семьей бежать из родных мест. Все они в пути кормились одной травой. Эге, смотри, конский щавель! У нас его сушат, а зимой варят и тоже едят с чесноком. По правде сказать, травой мне не приходилось кормиться, но надо испробовать. Я ведь крестьянин, — наполовину из зелени состою. Это горожане всего боятся. Даже в сибехе [2] , принесенном с гор, ищут каких-то микробов. Ах, сибех! Как среди рыб славится красная, так среди трав — сибех. Растет он на полянах, стебель белый; хочешь — вари, хочешь — туши. Мама всегда тушила… У меня три сестры. Работаешь, бывало, в поле, а они придут все трое, в фартуках целые охапки сибеха. Мать каждую осень солила про запас сибех, помидоры, капусту, огурцы и все приправляла травами: там и укроп, и киндза, и тархун… У нас ведь большая семья: четыре брата, сестры. Гости бывали постоянно. Старший брат, Самвел, один за обедом съедал миску соленых помидоров. Э, да лучше не вспоминать. Что удивительного, если тут даже думать по-коровьи начинаешь!.. Жуй, жуй, Иван, покуда есть что. Как видно, они решили заморить нас голодом. Ведь скоро и зелень кончится: смотри, все вышли пастись…

2

Сибех — съедобная трава.

Гарник молча слушал Оника. Он тоже разыскивал съедобные травы, очищал стебли и отправлял в рот. До этого он знал названия только самых обычных трав, употреблявшихся в каждом доме, — тархуна, кресс-салата, укропа. Этими травами мать обычно приправляла мясные блюда — бозбаш, долму, кюфту [3] . Мать никогда не садилась за стол без Ваана. «Ваана нет, у Меня кусок застревает в горле», — говорила она. И у Гарника от этих воспоминаний перехватило горло. Грустно смотрел он на собранный пучок травы, роняя невольные слезинки.

3

Названия армянских национальных блюд.

Голод сделал людей неразговорчивыми. Только Оник продолжал излагать свои мысли вслух:

— Я не люблю, Иван, козлиного мяса, но сейчас с удовольствием съел бы кусочек. Хорошо еще, что привезли не человеческий труп. От этих скотов всего можно ждать — ни совести у них нет, ни сердца. А насчет травы… гм… ведь корова ест одну траву, а дает молоко. В молоке же, как ты знаешь, есть масло. Значит, травы очень питательны.

Когда Великанов разглядывал свой кусок конины, переворачивая его с боку на бок, над ним неожиданно послышался голос:

— Что, не нравится?

Это был Бакенбард.

Увидев его, Оник задрожал от ярости, а Гарник, лежавший на земле, поднялся, глядя на Бакенбарда с тем омерзением, с каким до этого смотрел на конское мясо.

— А тебе нравится? — ответил вопросом Великанов на вопрос Бакенбарда. В глазах его стояла злая усмешка.

— И мне не нравится… В жизни не ел конины и не буду есть. Я только хочу сказать, — до чего нас довел Сталин. Орали, орали: «Сталин наше счастье! Наша жизнь!..» Вот тебе счастье и жизнь. Подыхай теперь с голоду!..

Гарник побледнел. Кулаки его сжимались. Оник почувствовал, что не вмешайся он, вот-вот вспыхнет драка.

Делая вид, что он не обратил внимания на слова Бакенбарда, толкнул Гарника:

— Пойдем-ка пастись!.. Насколько мне известно, во всех странах мира пленных кормят, а в этом лагере, будь он проклят, — всю траву скоро люди сожрут… Ты траву любишь?

Ехидный вопрос был обращен к Бакенбарду. Тот передернул плечами:

— Я ведь не скотина!.. Но не сегодня, так завтра еду давать будут. Надо понимать, лагерь новый, только что привезли оборудование кухни.

— Тебе кто это сказал? — спросил Великанов вставая.

— Они, немцы…

— А! Понятно!

Оник еле удержал руку Великанова.

— Пошли, пошли! — потащил он его прочь.

Бакенбард поплелся дальше.

— Я его убью! — через некоторое время решительно сказал Гарник.

— И следует уничтожить эту собаку, — поддержал Великанов.

— Верно! — согласился Оник. — Только надо сделать это тихо, без шума. Я было испугался… опять чуть драка не вышла. Неужели вы не понимаете: он — немецкий шпион. Это он выдал комиссара и Размика.

— Как видно, и ту пятерку расстрелянных выдал он, — сказал Великанов.

— Поэтому, — сделал вывод Оник, — ни в коем случае нельзя горячиться. Такие дела быстро не делаются. Тут надо все хорошо обмозговать. Сегодня я наведу справки, где он спит. А потом и решим.

2

Они спали под открытым небом, плотно прижавшись друг к другу.

Иван на этот раз лег посредине, Оник и Гарник по бокам. Но никто не мог долго сомкнуть глаз.

Небо было ясное, звездное, воздух прохладен.

За ночь Великанов несколько раз бегал в кювет.

— Что с тобой? — спросил проснувшийся Оник.

Великанов недовольно буркнул:

— От твоих трав рези в животе…

— Ну, нет, — даже обиделся Оник, — от них живот не будет болеть. Признайся, — спросил он, помолчав, — мяса попробовал?

Великанов ответил не сразу.

— Немножко, — виновато признался он.

Оник встревожился:

— Хорошо бы тебе «в ригу съездить», Иван!

— Со мной и с пьяным этого никогда не бывало.

— Пойдем, научу…

Они ушли в кювет и когда вернулись, при тусклом свете луны на щеках Великанова сверкали от напряжения слезинки.

— Ну как, Ваня? — усмехнулся Гарник.

— Как будто полегче. Всю душу вывернуло…

— Ложись, усни! — заботливо подвинулся Гарник. Ему вдруг захотелось сделать что-то хорошее этому русскому парню, который так заботился о нем в пути.

— Положи голову на мою руку, — предложил он, — так будет удобнее.

И, не дожидаясь ответа, он сам сунул руку под голову Великанова.

— Ничего, ничего, спи!

Долго они не могли уснуть.

Со всех сторон доносились стоны и проклятья. Пленные, съежившись от холода, группами лежали на земле: некоторые словно призраки всю ночь бродили по лагерю.

Часовые изредка постреливали — должно быть, от скуки.

Друзья уже начали засыпать. Их разбудил какой-то человек. Вытянув вперед руки, он шел прямо на лежащих.

— Дай-ка новую рубаху, мать! — громко проговорил он. И наступил на руку Оника.