Плерома
Шрифт:
Syzygia – 2
Снежок
Странные вещи…
Странные события…
Странные поступки…
Странные ощущения…
Странные или глупые? С одной стороны – моя глупость, а с другой – рука Провидения…
Он отвернулся от окна, неслышно, но от этого не менее решительно спустился на один лестничный пролет и снова принялся терзать кнопку звонка. Если в квартире действительно никого нет, это не имеет никакого значения. Все известные ему точки он уже обошел. Везде было пусто. А следовательно, отправится ли он сейчас домой или же будет стоять в темном вонючем подъезде и трезвонить до шести утра, не имеет никакого значения. Как говаривал классик: «Перед лицом вечности все едино!» «Думаю, перед ейной задницей – тоже. Да-а, вечность – это не пустой звук. Вечность, это когда вот так вот стоишь, весь на затраве, податься тебе больше некуда, а… А податься один хрен некуда!»
Юрий Алексеевич, оставив кнопку в покое, опустился на корточки и, привалившись к стене, прислушался. В квартире явно кто-то присутствовал. Тихонечко развернувшись к двери лицом, а ко всему остальному миру – задом, он припал правым глазом к замочной скважине. Ничего не высмотрел, но как будто чего-то услышал. Не меняя позы, три раза отрывисто стукнул.
– Макс, – зашипел он, облизывая грязный замок. – Макс, открывай. Это я…
Никаких признаков жизни.
«Ну и хер с ним, – подумал он с ненавистью. – Не хочет открывать, не надо. Все равно я отсюда никуда не уйду». Сию же минуту за дверью послышался явственный шорох и хорошо знакомый голос негромко осведомился:
– Кто «я»?
(…Йа-а?!.)
– Я, я! Плотник! – Юрий Алексеевич молниеносным движением распрямился, всем телом налегая на дверь. – Плотник, говорю. Плотник! Открывай скорее, не томи душу.
Некоторое время в квартире еще колебались, затем щелкнул замок и дверь приоткрылась. Не дожидаясь приглашения, Юрий Алексеевич ввалился внутрь.
– Чего тебе? – неприязненно спросил Макс.
– Бабу, да пожирнее! – огрызнулся Плотник. – Ты чего сразу не открыл? Целый час в подъезде мурыжил, как пидора какого…
– Нету ничего. – Макс развел руками. – Голяк на базе.
– Когда привезут?
– Не знаю, – довольно равнодушно, – может, утром. А может, ближе к обеду.
– Нет, нет, нет, – горячо запротестовал Юрий Алексеевич, – так дело не пойдет. Надо сейчас. Срочно!
– Да говорят тебе, нету! – Макс начинал выходить из себя. – Откуда я возьму, если нету?!
– Может, знаешь кого? Давай сбегаем по-быстрому.
– Не могу! – довольно жестко отрезал Макс. – Занят.
– Пару соток мне, сотку тебе, – сразу же раскрыл карты Плотник. – Собирайся скорее.
Препираться у него не было ни сил, ни желания.
– Ну-у…
– Ладно, не ломайся, – перебил он. – Быстрее сбегаем, быстрее обратно вернешься. Видишь, кумарит.
– Н-ну, ладно. – При таком раскладе ломаться Макс и не собирался. – Здесь погоди, я сейчас.
«Еще бы он начал ломаться, – подумал Юрий Алексеевич, довольно потирая руки. – Самому небось не сладко.
А от халявной сотки кто откажется? Лично я таких птеродактилей не знаю». Он присел на корточки. Тело, окрыленное неожиданно возникшей надеждой, охватила легкая дрожь. «Сейчас, сейчас, сейчас, – приговаривал Юрий Алексеевич. – Сейчас найдем чего-нибудь…» Не в силах сидеть на одном месте, он встал и направился на кухню (куда, как ему показалось, слинял Макс). Тело требовало движения, тело пребывало на затраве и желало вмазаться. А с телом в такой ситуации разве поспоришь? Конечно нет. Тело в таких ситуациях всегда право. Тело знает, что ему надо, тело знает, куда ему надо, тело знает, как и где ему надо… И сколько при этом. А раз знает, не надо ему мешать.Выскочив из темного коридора на освещенную кухню, Юрий Алексеевич на мгновение растерялся. Никакого Макса на кухне не было. Зато в наличии имелись две герлицы, расположившиеся на разостланном у батареи полосатом матрасе. Первой, невысокой, но хорошо сложенной, на вид было около двадцати. Второй, длинноволосой брюнетке в черных джинсах и белой блузке, далеко за двадцать. На вид, потому что в подобных местах малолетки могут выглядеть вполне зрелыми женщинами, а зрелые женщины… Впрочем, это неважно. Герлицы курили вонючий «Беломор», стряхивая пепел в стоявшую перед ними на полу кофейную чашечку.
– Привет! – Юрий Алексеевич осмотрелся и, не найдя ни табуретки, ни стула, опустился прямо на пол. – Как дела?
– Нормально, – ни капельки не удивившись, ответила та, что казалась моложе. – Сигаретки человеческой не найдется? А то надоело эту гадость смолить.
Она затушила окурок в чашечке, недовольно передернув при этом плечиками. Порывшись по карманам, Юрий Алексеевич отыскал пачку «Салема», протянул девушке.
– Благодарю, – ответила та, выцарапывая из пачки сразу две сигареты, себе и подружке.
– Макс где? – спросил Юрий Алексеевич.
Девчонки синхронно пожали плечами.
– А разве не он тебе открыл? – удивилась длинноволосая.
– Он, – кивнул Юрий Алексеевич, – я так думаю…
– Чего тогда спрашиваешь? Раз открыл, значит, здесь где-нибудь. Куда ему деться?
– Резонно, – согласился Плотник.
Подумал и добавил:
– А чего это вы тут сидите такие пришибленные?
Спросил так, без всякого умысла. Просто, чтобы не молчать.
– Слушай, братишка, – ухватилась за его реплику первая, – у тебя ничего с собой нету? Ну, может, полсоточки или четверть?
В глазах ее сверкнул алчный огонек.
– Света, перестань, – повернулась к подруге черноволосая. – Не видишь, мужик сам мается. Чего ты ко всем лезешь?
– Нет, девчонки, пусто, – покаялся Юрий Алексеевич с тоской в голосе. – Сейчас с Максом сбегаем, может, чего и надыбаем. Потерпите чуток.
Маленькая капризно скривила губки и отвернулась.
Юрий Алексеевич понимающе хмыкнул. «Кумарит девок ничуть не меньше моего. Это хорошо. Это очень хорошо! Раз так, значит, и Макса кумарит, значит, не зря я под дверью торчал. Когда Макса кумарит, он откуда хочешь "говна" достанет. Весь город перевернет, всех на уши поставит, а "говно" найдет. На то он и Макс…» Тело его снова забил озноб.
Он рывком поднялся с пола, подошел к раковине и открыл кран. Пропитанная хлоркой вода показалась ему прохладным «Нарзаном». В сознание вдруг вклинился неизвестно почему появившийся образ. Такая же точно кухня, такой же матрас на полу. Рядом с матрасом – настольная лампа без абажура, а в дальнем углу – гора пустых бутылок. Черт его знает, откуда этот образ возник. Может, это был отголосок буйной юности, а может, воспоминание и не столь отдаленное. В любом случае от него веяло теплом и уютом.