Плохая мать

Георгий молчал, только морщился.

И так потихоньку они начинали говорить. Сначала о мелочах – мама рассказывала про жизнь в столице, о ценах, погоде. Георгий говорил, что надо переложить печь и там, на летней кухне, крышу поменять. Они никогда не общались, как отец с дочерью, но чувствовали друг друга даже на расстоянии. Мама всегда звонила бабушке, когда что-то случалось. И бабушка подтверждала – да, Георгий заболел. Сердце.

В тот приезд мама нервничала как никогда раньше. Она понимала, что никакого ритуала не получится.

Мама везла меня в коляске. Коляска была тяжелая, трехколесная, железная, с одной длинной ручкой и подставкой-тормозом вместо четвертого колеса. Мама остановилась рядом с колонкой на улице – попить воды, умыться, перевести дух. А там соседка ее увидела и вышла воды набрать да поговорить. Я вылезла из коляски и побежала за кошкой, которая шмыгнула в ворота дома Георгия. Я пошла следом.

Что-то толкнуло Георгия в тот момент – он встал со своей лавки и пошел проверить, как Зорик поменял замок на воротах. Никогда раньше не проверял... На дорожке он увидел меня.

– Чья ты, девочка? – спросил он по-осетински, хотя уже все понял.

– Киса, – показала я на кошку, которая подбежала к миске поесть.

– Пойдешь ко мне? – опять спросил Георгий.

Я радостно протянула руки. Он легко меня поднял и понес к старому тутовнику, держа, как драгоценность.

Зарина увидела его из курятника и выронила миску с комбикормом для цыплят – ни разу Георгий не брал маленьких детей на руки.

Зарина подошла к мужу.

– Смотри, у нее такая же родинка, вот здесь, – сказал Георгий жене, – правда, похожа?

Зарина кивнула.

Я как две капли воды оказалась похожа на мать Георгия, свою прабабку Латифу, турчанку по происхождению.

Зарина родила мужу двоих детей – сына Зорика и дочь Фатиму. У Зорика подрастали двое мальчишек, у Фатимы тоже был сын, который принадлежал уже другому роду. Так получилось, что я стала первой девочкой в семье. Первой, кто перенял эти турецкие гены.

Я начала ерзать на руках – хотела спуститься на землю и подойти к кошкам.

– Отпусти ее, – сказала мужу Зарина и мягко взяла меня к себе.

Георгий нехотя, через силу, отпустил руки.

– Маша, Маша пропала! – ворвалась в ворота моя мама.

Я в это время сидела на корточках перед кошачьей миской и радостно лезла туда обеими руками.

– Господи, Маша, – охнула мама. – Георгий!

Георгий выходил из дома со старой фотографией в руках. Мама смотрела на него с ужасом – он не сидел под тутовником. Он ходил и улыбался. У него по щекам текли слезы, а он этого даже не замечал. И не пытался скрыть.

– Смотри, – сказал он моей маме, сунув фотографию. Ни здравствуй. Ни как доехала.

Мама взяла фото. Фотограф подрисовал розовый фон, губы и раскрасил зеленым платье и глаза.

– Ты знаешь, кто это? – спросил Георгий.

– Маша через двадцать лет, – ответила мама.

– Пойдем, девочка, – сказала мне по-осетински Зарина. Я, как ни странно, послушалась и протянула ей руку.

– Она будет красавица, – сказала маме Зарина.

– Она останется здесь, – сказал Георгий, – я так решил. Марго, ты хочешь здесь остаться? – обратился он ко мне по-осетински.

Я радостно засмеялась (кошка в этот момент случайно попала лапой в миску и стряхивала воду).

– Видишь, она смеется! – воскликнул Георгий. – Значит, хочет!

– А почему Марго? – спросила мама.

– Мария – твоя мать. Она одна Мария. Как ты ее зовешь? Маша? Нет, мне не нравится. Марго. Я буду звать ее Марго, – сказал Георгий.

Ни мама, ни Зарина ничего не ответили. Они никогда с ним не спорили.

– Пойдем, я тебя провожу, – сказала Зарина, когда мама меня уводила.

– Мне нужно уехать. Работать, – сказала ей мама.

– Не волнуйся за Марго. Я буду с ней, если твоя мать уедет.

– Спасибо тебе, – сказала мама.

– Не благодари, – ответила Зарина.

– Почему? – Этот вопрос мама задала по-осетински. На чужом языке неудобные вопросы и признания даются легче, чем на родном.

– Георгий давно не был так счастлив, – ответила по-осетински Зарина, – я за него волновалась. Он тосковал. Марго... он похож на молодого отца сейчас. – Зарина улыбнулась. – Она даст ему силы. Если он счастлив, то и я счастлива. Езжай, спокойно работай.

Так я осталась у бабушки. Все то ощущение счастья, солнца, силы и радости, что есть во мне, было заложено там. В этом маленьком селе. Этими людьми.

...Мы с бабушкой идем на другой конец села к старой бабушкиной приятельнице усатой старухе Варжетхан, той самой известной на всю округу гадалке. Варжетхан, как всегда, сидит на лавочке перед домом, опираясь на палку, дремлет и цыкает на расшумевшихся детей. Варжетхан гадает на бобах.

– Варжетхан, как она там? – спрашивает бабушка. Речь идет о моей маме, которая давно не звонила.

Старуха бросает бобы.

– Бегает туда-сюда, хлопот много. Деньги скоро пришлет.

– А приедет?

– Приедет, конечно. Подарки привезет.

– Она там здорова?

– Болела немного, кашляла, сейчас уже все хорошо, – раздраженно ответила Варжетхан, – слушай, зачем ты меня спрашиваешь? Сама же все знаешь! Ты мне лучше скажи, как мой сын? У него все хорошо будет?

– Конечно, обязательно.

– Он там здоров?

– Сейчас уже да, а так кашлял немного.

Они встречаются раз в неделю. Этот диалог не меняется ни на слово. И не нужно бросать бобы, чтобы узнать – каждый месяц мама присылает нам деньги, чтобы их заработать, носится по трем работам, осенью она обычно простужается, на Новый год приедет и завалит всех подарками.

Про сына Варжетхан бабушка тоже все знает. Его посадили за кражу, которую он не совершал, моя мама в последний приезд писала заявления, ходатайства, а бабушка, как представитель прессы и в отличие от Варжетхан ходячая, ездила его навещать. У Варжетхан отнялись ноги в тот день, когда забрали сына. Потом она начала ходить, но еле-еле.

Они молча сидят под яблоней. Варжетхан чертит узоры концом палки на песке. Бабушка смотрит, как мы играем. Наконец она встает, зовет меня, кивает Варжетхан, и мы идем назад, через все село. И так раз в неделю.