Площадь диктатуры

– Все совсем остыло, а вы даже не притронулись, - не глядя на него, сказала Лариса.

Луч прожектора неожиданно ударил им в глаза, динамик щелкнул и захрипел.

– Для нашего дорогого гостя, Бориса Петровича из Ленинграда и его не менее прекрасной спутницы исполняем старинное танго "Город над вольной Невой". Белый танец - дамы приглашают кавалеров!
– на весь зал загремел искаженный акустикой мужской голос.

– Вы популярная личность, Борис Петрович! Придется вас пригласить, - вставая, сказала Лариса.

Свет метнулся к потолку, дробясь от вращающегося зеркального шара. В ресторане почти никого не осталось, они были одни на подсвеченной снизу танцевальной площадке.

– Вы забыли мое имя и сразу не спросили, а потом было неудобно, - догадался Горлов.

– Иногда кажется, что вы читаете мои мысли, - она откинула голову и посмотрела ему в глаза.

– Да, я владею сенсорикой двадцатого дэна, акапунктурным суперпрограммированием, методами трансцендентного сверхгипноза и знаю, что вам больше всего нужно, - ответил Горлов. От ее взгляда и близости у него закружилась голова.

– Я не очень поняла, чем вы владеете, но хотелось бы узнать…

– То же, что и всем - счастья, - тихо сказал Горлов.

– Теперь верю: вы настоящий экстрасенс, - засмеялась она.

Музыка кончилась, они вернулись. Пока их не было, со стола убрали.

– Есть мороженое. Вам кофе или чай?
– спросил официант.

– Кофе!
– сказал Горлов и передал официанту две десятки для оркестрантов.

Пока они ели мороженое и допивали кофе, со столиков начали снимать скатерти, и на голые столешницы ставили стулья вверх ножками.

– Помните, у Леонтьева есть такая песня: "Куда уехал цирк?" Или что-то в этом роде об уехавших артистах и празднике, который кончился?
– спросила Лариса.

– Говорят, есть книжка с противоположным названием. Кажется: "Праздник, который всегда с тобой", - сказал Горлов.

– Говорят, кажется…, - передразнила его Лариса.
– Неужели вы не читали Хемингуэя?

– "Старик и море" - конечно, читал. Потом про бой быков и это - "Снег в Африке" - что-то о жене, которая вместо тигра подстрелила мужа за то, что он ее разлюбил…

– Вы шутите?
– изумилась она.

– Почему? Я читал Хемингуэя и все хорошо помню.

– Вы - как мой муж, который не видит разницы между сионизмом и супрематизмом!
– смеясь, воскликнула Лариса.

Свет мигнул и погас, осталась только лампочка над входом в служебные помещения, и на их столе, мигая, догорала свеча.

– Жалко, но пора уходить, - вставая, сказал Горлов.

– Вы и здесь не будете расплачиваться?
– спросила она.

– Живу в кредит, - пожал плечами Горлов.
– Если разбогатею, то заплачу.

Они пошли в номер за ее пальто, и он все больше нервничал, стараясь говорить о мелочах.

Прежде, чем одеться и уйти, она позвонила по телефону.

– Диспетчер сказала, что погоды до полудня не будет. Слава Богу, можно спать спокойно, - рассеянно объяснила она, повесив трубку.

– Я не буду вас тревожить, но обещайте, что сами позвоните мне, - сказал Горлов, подавая ей пальто.
– Не сердитесь, но ваша знакомая была права: я действительно в вас влюблен.

– Почему сердиться? Разве можно за это рассердиться?
– повернувшись, она оказалась совсем близко, лицом к лицу и он обнял ее за плечи. В последний миг она отклонила голову и его губы коснулись ее щеки.

– Обещайте, что позвоните, - тихо сказал Горлов.

– Посмотрим, может быть… Наверное позвоню, - так же тихо ответила Лариса и, помолчав, неожиданно спросила: "Вы не боитесь, что я не смогу отказать себе в желании звонить вам каждый день?"

Он не подумал, скорее почувствовал, что если оставит ее сейчас, то будет всегда жалеть, а она, что бы ни говорила, никогда ему этого не простит.

– Не уходи, ты не можешь просто так попрощаться и уйти, - твердо, как о решенном, сказал он.

– Хорошо, я останусь, - спокойно и, как ему показалось, равнодушно, ответила она.

* * *

Горлов будто знал, что ее губы окажутся мягкими и теплыми, а поцелуй вызовет у него желание, такое сильное, что станет больно. Но когда они наконец оказались совсем вместе, он испытал потрясение, которое не мог объяснить и выразить. Ничего подобного не бывало с ним раньше, он не представлял, что такое вообще может быть, и вдруг подумал, что не будет никогда больше.

Она порывисто дышала, сквозь стиснутые зубы иногда прорывался стон. Потом с силой прижала его руку к своей груди, там где билось ее сердце. Он чувствовал нарастающую жажду освобождения, и ее тело отвечало радостной и взаимной готовностью.

После она отворачивала голову, пряча слезы.

– Первый раз в жизни мне тоже хочется заплакать, - прошептал он, целуя ее ладонь, -… от счастья!

– Господи! Я так боялась, что ты скажешь что-нибудь не так.

Время и мир вокруг не изменились, но стали совсем другими, каждое прикосновение было неторопливым и упоительно прекрасным. Они больше не испытывали скованности и стеснения - их близость была естественной и необходимой, как воздух, которого не замечаешь, пока дышишь.

– Я люблю тебя, - сказал Горлов. Он хотел сказать другое, но не нашлось нужных слов - только эти, которые прежде говорил только жене. Вспомнив о ней, он удивился, что его совсем не мучит совесть.

Лариса еле слышно вздохнула и, повернувшись к нему, прошептала:

– Как странно! Я подумала о тебе, как о мужчине, которого давно знаю и который принадлежит только мне.

Он медленно, едва касаясь, гладил ее всюду, куда доставала рука, чувствуя, как пробуждаются ощущения любви и нового желания. Отзываясь на его прикосновения, она едва слышно застонала, и он вошел в нее сразу и сильно. Она вскрикнула, едва он начал двигаться и почувствовал, как сотряслось ее тело. Он замер, ощущая себя только в ней, будто весь он, вся его сила сосредоточилась там.

Они долго лежали, не разжимая объятий, словно боялись выпустить друг друга. Потом она поцеловала его, и он стал медленно двигаться, наращивая ритм, пока не настало освобождение.

– Я не знала, что возможно такое, - прошептала она.

– Это редкий дар, и, знаешь, я всегда верил, что любить можно только один раз в жизни, - помолчав, ответил Горлов.

– Ты так легко говоришь: "Люблю, любовь, один раз в жизни…" Мы даже не узнали толком друг друга. Всего одна ночь, я не могу объяснить…