Площадь павших борцов

– Что в этом Красноармейске?
– спросил Гот.

– Большая деревня, в которой русские держат ускоренные курсы танкистов. Но к этому городишке - видите?
– примыкает и Бекетовка - южный район Сталинграда...

И танковая армия Гота развернулась от Абганерово прямо к берегам Волги, чтобы, минуя озеро Цаца, ударить в подвздошину Сталинграда - со стороны Красноармейска, при этом Гот обходил наши рубежи с востока, и нам ничего не оставалось, как снова отходить к Сталинграду, чтобы избежать окружения, а река Мышкова стала для нас новым и, пожалуй, самым последним оборонительным рубежом... Степь стала здесь черной и вся трава выгорела. Немецкие танки сгорали в прозрачном голубоватом пламени, и бывалые солдаты говорили молодым:

– Вишь, гады какие! Ходят на бензине высокого качества, какого у нас и нету, а сами нефти нашей захотели...

Генерал Чуйков был теперь одет по-солдатски, гимнастерка побелела на солнце, он обходил своих бойцов, не по-людски понимая, и потому, наверное, его понимали тоже:

– Братец, если отступишь, то далеко не утикай, чтобы мне потом не искать тебя. Убегая, не вперед смотри, а оглядывайся, чтобы...

В те жаркие дни на защиту Сталинграда прибыли и разместились в Красноармейске добровольцы-матросы с кораблей Северного флота и Беломорской военной флотилии. Обыватели тишайшего Красноармейска теперь спать не могли - моряки повесили на улице корабельную рынду и каждые полчаса - динь-дон, динь-дон - отбивали на ней "склянки", как положено на корабле.

– Нельзя ли потише?
– говорили им.
– Ведь мы каждые полчаса вздрагиваем от звона вашего.

– Нельзя!
– отвечали матросы.
– Мы только тогда дрыхнем спокойно, когда звенят склянки, отбивая нам часы вахты.

Верные флотским привычкам, моряки первым делом справились - где тут гальюн и где камбуз. "Нам, - говорили, - без гальюна и камбуза житья нету..." Их переодели в солдатские гимнастерки, выдали им пилотки, но они не расставались с тельняшками, держа "про запас" бескозырки с именами покинутых кораблей. Вот они и попали к генералу Чуйкову, составив бригаду морской пехоты. Воевать же на сухопутье, прямо скажем, они не умели! Зато было много лихости и бравады, в условиях фронта губительной. Брали презрением к смерти, да тельняшками, да свистом, да "полундрой", отчего и погибало моряков гораздо больше, чем солдат...

Привезли они с собой на фронт невесть откуда взятую красавицу-девку с замечательным голосом профессиональной певицы. Взяли ее на свое довольствие. Все любили ее, и никто не смел за нею ухаживать. Долго не понимали, что она при моряках делает. Наконец, стало известно: если кто из моряков умирал от раны, она ему... пела. И как пела! Даже умирать было не страшно. Так - с песней - уходили моряки на тот свет:

Где эта улица, где этот дом,

Где эта барышня, что я влюблен?

Вот эта улица, вот этот дом,

Вот эта барышня, что я влюблен...

Голос поющей красавицы был для них прощальным салютом.

17. Второго фронта не будет

– Представь себе, - говорил Рузвельт сыну, - что мы, американцы, лишь запасные игроки, сидящие на скамье и наблюдающие за футбольным матчем. Когда наши форварды (русские, китайцы, англичане) выдохнутся, мы со свежими силами ринемся в игру, чтобы забить в ворота Гитлера решающий гол...

Сказано точно! Мало того, нацистская Германия - через франкистскую Испанию - регулярно закупала в Америке хлеб и маис, уголь и кокс, каучук и горючее. Англия была уже до того перегружена войсками и боевой техникой, что шутники даже высказывали опасения - как бы она не затонула от тяжести, а Черчилль говорил своим близким, что второго фронта не будет:

– Подождем, пока германский вермахт не окажется в могиле, а Красная Армия - на операционном столе...

К Сталину и его приспешникам он не питал никаких симпатий, чего и не скрывал в своих мемуарах:

"Мы всегда ненавидели их безнравственный режим, и если бы германский цеп не нанес им удара, они равнодушно наблюдали бы, как нас уничтожают, и с радостью разделили бы с Гитлером нашу империю на Востоке".

Думаю, что Черчилль выпил лишку, когда 14 марта разразился оскорбительной для нас тирадой:

– Русские не являются человеческими существами. В шкале природы они стоят ниже орангутангов,

– это его слова!

Уверен, что самый последний русский дурак никогда бы не стал сравнивать англичан с обезьянами. В политике Черчилль следовал древнему завету своих предков - герцогов Мальборо; делая войну, помни, что тебе нужно после войны. В транскрипции XX века этот девиз звучал благороднее:

"Государство, которое растрачивает свои силы до полного истощения, делает несостоятельной свою собственную политику и ухудшает перспективы на будущее".

Черчилль не собирался истощать ни самого себя, ни тем более, свою метрополию. Он придерживался стратегии дальнего прицела. А потому все победы или поражения советского оружия воспринимал лишь в той степени, в какой они отражались на его политике.

Десять миллионов человек, одетых в военную форму, хорошо обеспеченных, занимали выжидательную позицию "с ружьем, прислоненным к ноге", а в глазах англичан генерал "Айк", как они называли Эйзенхауэра, выглядел странной фигурой. Пришелец из-за океана, в Англии он уже подчинил себе 336 генералов высшего ранга и даже позволял себе курить в присутствии капризного, как барышня, Монтгомери.

Наш посол И. М. Майский, хорошо изучивший Черчилля, считал, что премьер "был явно влюблен в Египет, в Аравию, в северный берег Африки... здесь было его сердце и его ум, а имена Тобрука или Эль-Аламейна говорили гораздо больше ему, чем имена Гавра или Лилля". Сталин, осведомленный о том, что англичане не собираются открывать второй фронт в Европе, писал Черчиллю: "Боюсь, что этот вопрос начинает принимать несерьезный характер..." Читая это послание, Черчилль был не совсем трезвехонек, а слова Сталина воспринял болезненно.

– Уж не значит ли это, что вы собираетесь оставить Англию в одиночестве?
– обратился он к Майскому о явной тревогой...

В ночь на 30 июля Майскому позвонили е просьбой - срочно приехать на Даунинг Стрит, где обычно работал Черчилль. Он принял посла в "костюме сирены", рядом с ним сидел Антони Идеи в домашних шлепанцах. Майский вспоминал:

"Оба выглядели утомленными, но возбужденными. Премьер был в одном из тех настроений, когда его остроумие начинает искриться добродушной иронией, и тогда он становится очень привлекательным.

– Вот, посмотрите, годится ли это куда-нибудь?..

Он ознакомил Майского с посланием Сталину, выражая желание встретиться с ним - в Астрахани или на Кавказе. 1 августа Черчилль собирался вылетать в Каир, и в этот же день был получен ответ Сталина, который соглашался на встречу в Москве "для совместного рассмотрения неотложных вопросов войны против Гитлера, угроза со стороны которого в отношении Англии, США и СССР теперь достигла особой силы...". Решительные успехи вермахта на подступах к Волге и Кавказу вызвали в Англии нервозную озабоченность (за сохранность империи):