Площадь Соловецких Юнг

Слава нашел себе другую игрушку – разместив стихи Деда на поэтическом сайте под ником Запоздалый, он вел весьма оживленную переписку. Честно уведомляя рецензентов, что является всего лишь доверенным лицом автора на беспредельном виртуальном пространстве, он ничего не изменял. Запоздалому писали в основном благодарности и стихотворные ответы сомнительного качества – Слава щедро сыпал рецензиями, на одно доброе слово отвечая тремя.

Сам Запоздалый в гардеробе охраны больше не появлялся – не появлялась больше и любовь всей его жизни, бодрая старушка. Видимо, семьи отпрысков и многочисленные внуки одержали таки победу над состарившимся поклонником, призвав на помощь какого-нибудь особенно красноречивого священника. Слава мог бы подняться наверх и поискать сам – но заглядывать в пропахшие тоскливым одиночеством стариковские комнаты было выше его сил, а не имени, ни фамилии Запоздалого он не знал. Оставалось ждать, пока тот сам спуститься, по какому-нибудь делу или просто, подышать свежим воздухом.

Иногда Слава ощущал глухое недовольство собой и даже некоторый стыд – получалось, что он нагло использует стихи постороннего, в общем-то, человека для удовлетворения каких-то своих потребностей. Эти какие-то потребности оформились в одно, вполне конкретное слово – тщеславие. Сам он стихи писать не мог – то есть мог, конечно, покажите человека, который не может писать стихи? – но бледные вирши, вымученные многочасовым сиденьем, улучшить которые не могла никакая вдохновенная лихорадка, не устраивали его самого.

Но, пожалуй, он мог стихи разбирать, на каком-то интуитивном уровне зная, что хорошо, а что плохо. Слава терпеть не мог глагольные рифмы, считая, что они допустимы только на раннем этапе творчества, давая человеку уверенность в своем таланте и силу для дальнейшего развития. Но, переболев это детской болезнью, любой поэт должен отказаться от них, как любой мастер отказывается от своих первых, ученических, неумелых и аляповатых работ. Или – отказаться от поэтического творчества, занявшись прозой или, к примеру, переводами – пусть даже с подстрочника.

Один кинолог, изредка подкидывая Славе подработку – надеть защиту и сходить, поплясать перед клыками – жаловался в свое время – любой баран считает себя великим дрессировщиком. Когда же жизнь доказывает его несостоятельность, обычно уже поздно – собака знает хозяина гораздо лучше, чем он ее, и необходимая помощь профессионала ощутимо опустошает карман.

«Любой баран считает себя кинологом» – вспоминал любимое изречение друга Слава и посмеивался – кинологом-то ладно, не так много этих «гениальных баранов», и, не будь их, чем бы дрессировщики на хлеб насущный зарабатывали? Но вот что поэтом себя считает каждый десятый – в этом он убедился воочию.

Хотя его удивляло не столько несоизмеримое ни с чем количество плохих стихов, сколько невероятное количество хвалебных отзывов на самую беспомощную дешевку. Да каких!! Казалось, что рецензенты соревнуются еще и между собой – кто завернет комплимент поцветастей, да повычурней. Слава посмеивался над таким проявлением всеядной доброжелательности, но, как правило, с обличающей критикой не лез – ну, самовыражаются люди, что тут страшного? Что самовыражение корявое и банальное – так, по большому счету, не каждому дано, и тем более не с каждого спрашивается.

Иногда и сам он, увидев симпатичную мордашку юной поэтессы, поднатуживался, находил в грудах словесной шелухи какую-нибудь неизбитую метафору или случайно затесавшуюся рифму – и делал обоснованный комплимент.

Потом, ради прикола, лез на страницы захлебывающихся от восторга рецензентов – и просто смущался от бледности собственной фразы. Дальше обычно все шло по накатанному пути.

Если же хорошенькая графоманочка отвечала, и завязывалась переписка, то к указанному возрасту следовало приплюсовать лет двадцать, а про запавшее в душу фото просто забыть, ибо оно, скорее всего, было одолжено с какого-нибудь сайта.

Ну а если опубликованное фото принадлежало действительно автору, то шансов у Запоздалого, не было никаких.

Одиноко летящий сквозь штрихи косого снега гусь вряд ли мог заинтересовать юных поэтессок – а фотографии деда Слава не имел. Впрочем, он продолжал бродить по сайту, зная, что, как правило, к забредшим случайным гостям поэты идут с ответным визитом.

Слава с наслаждением следил за поэтическими драками на страницах сайта – но сам не участвовал, предпочитая не впутывать честного Запоздалого в разнузданную грызню. Просто читал – благо пикировка в комментариях была доступна всем желающим – и похохатывал. Поэты друг друга не щадили – за одного, смертельно оскорбившегося на совет убрать пресловутые глагольные рифмы, поднималась целая рать, раздирая советчика в клочья. Оказывалось, что она самый что ни на есть бездарнейший графоманишко, бездарями были все его предки по всем линиям родового древа и, тем более, дети будут еще большими бездарностями. Что ему не место на девственно-чистых страницах крупнейшего литературного портала России, а место его – возле параши, что его стихи похожи на карканье ободранной помоечной вороны… ну и так далее.

Однажды Слава, повинуясь секундному порыву, от лица Запоздалого вставил несколько сочащихся ядом слов. И притих в ожидании налета. И, ведь действительно, количество посетивших страницу выросло в разы – но вот только никто не прямо, ни косвенно не решился бросить Запоздалому вызов. Сетевые разбойники зашли, почитали, помолчали и исчезли.

Славик вздохнул – то ли с облегчением, то ли с разочарованием. С одной стороны, молчание любителей рвать тексты на лоскуты говорило и высоком качестве стихов – так что сам не ошибся в оценке творчества угасающего поэта. С другой стороны – хотелось поучаствовать в виртуальных склоках, находя и в стихах, и в рецензиях слабые места и точечными ударами заставляя противника корчится от ярости.

«Зарядка для мозгов – пояснил Слава своей подруге, удивленной, зачем вообще это все надо – эрзац-заменитель настоящего, полноценного скандала. Или, можно сказать, заменитель чучела начальника. Ты сама не заметила, что все эти бури возникают на пустом месте неожиданно и так же вдруг исчезают? Ощущение такое, что все желающие поскандалить находят друг друга каким-то сверхъестественным способом»

Ася только пожала плечами. Последнее время она вообще вела себя странно – впрочем, Кондрат объяснял эти странности неминуемым скорым разрывом. Она стала молчаливой и какой-то отрешенной, почти не отзывалась на легкие ласки – хотя, когда дело доходило до секса, была по-прежнему яростной и неутомимой.

И при встрече она уже не прижималась всем телом, словно пытаясь слиться в одно целое, и не замирала в поцелуе, словно боясь оторваться от любимых губ – равнодушно чмокала, так же равнодушно отзывалась на более настойчивые и интимные ласки, равнодушно оправляла помятою страстью одежду. И, казалось, что уединению со своим любовником предпочитает бесконечные разглагольствования Кондрата – тем более что тот, в своей замечательной манере, не требовал от собеседника участия в разговоре. К нему можно было повернутся спиной, чистить ботинки или бриться – он продолжал, как испорченное радио, говорить о своем. Ася молча сидела, глядя на него, как на пустое место, много курила, хватая новую сигарету взамен затушенной дрожащими пальцами. Блюдечко с отбитым краем уже было завалено скрюченными от давления смердящими бычками, и сама девушка, казалось, уже насквозь пропиталась резким запахом табачного дыма – но ей все было мало.

Для того, чтобы завести ее в кабинет, Славе приходилось затрачивать определенное усилие – и в водянистых от постоянного перепоя глазах Кондрата поднимала змеиную голову издевка. Все, дяденька, попользовался молодым телом – и будет, уступи очередь ровесникам – читалось в его взгляде. Слава, в общем-то, был согласен с этим выводом – но сам разрывать отношения не спешил. Мало ли что, какие мысли клубятся в голове у молоденькой, помешанной на деньгах и гламуре девчонке? Может, она так с привычным мировоззрением прощается – а тут еще и он добавит тяжести своим решением ее бросить?