Площадь Соловецких Юнг
Шрифт:
– Ну, я постарался. Анонсы размещал… да какая разница.
– А сколько там их… моих стихов?
– Ну, примерно шестьдесят. Все, что было в вашей книжке.
Запоздалый о чем-то думал; потом несколько раз судорожно вздохнул.
– Еще у Веруньки стихи есть. Она совсем ранние… да и не только. Я же ей привозил… пытался… этими стихами… которые не нужны никому… есть у нее. Увидишь – скажи, чтобы тоже разместила. Пусть останутся. Где бутылка? Хочу выпить… сколько уже Веруньки не…не вижу…
– А другие свои стихи вы не хотите прочитать? А что вам люди пишут? Неинтересно?
Запоздалый посмотрел на Славу
– Нет, неинтересно… что они там могут написать? Это мне было интересно двадцать лет назад…мне бы водочки выпить… вдруг Верочка померла… раньше меня… опять я опоздаю…
Слава вздохнул – все получилось не так, как он рассчитывал.
Запоздалый медленно встал, опираясь сухими руками о край стола. Потом вцепился Славе в локоть, что-то бормоча и, пошатываясь, побрел, придерживаясь за охранника, к выходу…
Они дошли почти до середины холла, как вдруг Запоздалый с удивительной силой оттолкнул Славу и распрямился – прямо перед ними стояла, сияя светлыми глазами и бесчисленными морщинками скуластая богиня. В потертом плащике, косынке на плечах, хозяйственной сумкой на колесиках у ног. Со сложенного зонтика текло, желтые листья прилипли к резиновым сапожкам…Запоздалый медленно, не отводя от нее глаз, приблизился – и вдруг стал покрывать поцелуями и порозовевшие морщины, и натруженные руки…
– Ну ты что, дурень… ну что ты делаешь… на нас смотрят… ну перестань, что ты, как маленький… ну прости, у меня правнук заболел…. Сам же виноват, что мобильным никак разобраться не можешь… ну перестань, перестань…
Говорила она, гладя его по голове, приглаживая всклокоченные волосы – а Запоздалый, уткнувшись ей в плечо, всхлипывал…
– Пойдем, я тебе домашнего принесла… ты что, опять пить начал? Ну разве так можно? Ну, пойдем, дорогой, пойдем…ну, перестань… я сегодня с тобой останусь…
Старушка посмотрела с извиняющейся улыбкой на Славу – и тот, кивнув, отвернулся – у него вдруг отчего-то защипало повлажневшие глаза…
Он посмотрел вслед этой невероятной паре, когда в глубине перехода почти стихло постукивание колесиков, когда седые влюбленные шагнули к своим зеркальным отражениям за створками лифта…
Он уселся на диван, но вскочил – непонятное беспокойство не давало расслабиться. Слава прошелся мимо сияющих светом аквариумов и остановился возле змееголова – и когда обтекаемое тело в защитных узорах поднялось со дна, словно повинуясь притяжению взгляда, проговорил.
– Рыба, рыба… ты хоть представляешь, рыба, что это такое – сорок лет? Это целая жизнь… целая жизнь…
Он помолчал.
– И ты подумай только – какие же мы идиоты!! Почему вот этим старикам надо было сорок лет себя обманывать…почему нельзя было сразу решить – да, мы друг друга любим, сокрушить вместе все преграды? А что им теперь остается? Куда им теперь?
Он вдруг вспомнил, как только что по этому полутемному, освещаемому только фантастическими аквариумами, коридору уходили двое – справившийся с пьяной слабостью Запоздалый нежно поддерживал свою любовь за худенькие плечи, а она что-то выговаривала ему – и вдруг, приподнявшись на цыпочках, быстро чмокнула в щеку. Достойная награда человеку, умеющему так любить…
– Почему они сорок лет слушали бред, который им втолковывал мир – и никак не могли понять главного? Что им
друг без друга никуда? А теперь что? А, рыба? Что теперь? Что им остается? Она бегает сюда, как вор, он ждет и глушит водку, чтобы тоску заглушить. Раньше они могли вместе по жизни идти… а теперь куда? В гроб? И то ведь – рядом не положат. С ума сойти…Слава посмотрел в окно – сосны погасли, а придавивший их вершины мрак вдруг прорвался шумными струями; в одно мгновение тротуары превратились в бурные, лопающиеся пузырями потоки, вечерний мир за стеклом, размытый и искаженный бегущей водой, стал почти невидим.
Слава замолчал и повернулся на глухой стук – в конце коридора появилась висящая на костылях согнутая фигурка. Подождав Свету – как он подождал бы любого здорового человека – Слава по-братски поцеловал ее в щеку.
– Куда пропала?
– Переселялась… – ответила Света, странно глядя на него огромными черными глазами. – меня в другую комнату переселили. Там пахнет плохо, но зато, когда соседка помрет, меня одну оставят. Обещали. А где эта твоя сука?
– Сука? – удивился Слава. – Аська, что ли? Не знаю. Обычно она в это время уже здесь. Задерживается. А что ты к ней так неласково?
– Ничего. Пойдем ко мне, помочь кое-в чем надо.
– Да тут же никого не останется… Кондрат наверху пьянствует.
– Ну вот и пуская он здесь пьянствует. Не могу же я его пригласить. Он него толку, как от козла молока.
Слава пожал плечами. И от Кондрата толку не много, и оставаться один в гулком пустом холле, бездушном, как все казенное – аквариумы не давали уюта – не хотелось. Он достал мобильный.
– Ява… Я вам…Я вас ни… Я вас внимательно слушаю… – донесся из динамика голос напарника – Слава представил, каково ему сейчас изображать трезвого и поспешил утешить.
– Нормально все, напарник. Ни проверок, ни проблем. Просто побудь немного на рабочем месте. Мне надо подняться, Светику помочь, ее на новое место переселили. Там поднести кое-чего…. Да, и если Аська придет, скажи, что я скоро спущусь.
Света метнула не него быстрый взгляд и со всей возможной скоростью пошла к лифту. Славик неторопливо направился следом. Сейчас Света отдаст ему костыли и будет подниматься, вцепившись в перила – лифтом он принципиально не пользовалась, тем самым доказывая свое отличие от беспомощных стариков – а он идти впереди, перешагивая одну ступеньку в минуту. И чувствовать себя из-за этой медлительности дураком…
Немного разозленный определением своей любимой, Слава не стал ползти рядом с калекой, а быстро поднялся и стал ждать ее на верхней площадке. Раскрасневшаяся Света, преодолев два пролета, забрала у него костыли, и, сдувая со лба пряди волос, нехорошо усмехнулась.
– Эта старуха уже два дня лежит… как это говориться… в сумерках сознания. То очнется, то опять уходит. Предсмертная слабость. Скорее уж…
– Что нести-то надо? – перебил ее Слава, которому очень не нравился этот разговор.
– Увидишь, сам все увидишь…
Слава сморщился, когда из открытой двери на него дохнуло аммиачным резким теплом – вечным запахом беды и беспомощности. Включил свет, стараясь не смотреть на угадываемое под серым казенным одеялом грузное тело, но не получилось – бледное отекшее лицо приковывало взгляд, похрипывающее дыхание рвалось из синюшных губ.