Плоть и кровь

— Привет, Зо.

— Здравствуй, Вилл. Как ты?

— Хорошо. Вернее, вроде того. Денек был на редкость дерьмовый.

— Извини, — сказала она.

— В моем классе учится мальчишка, такая, знаешь, образцовая бестолочь. Я задержал его после уроков — не в наказание, хотел позаниматься с ним отдельно, надеялся, что смогу научить его хоть чему-то. Мне, между прочим, за это не платят. Просто мальчишка мне нравится — по какой-то извращенной причине. Любой другой наш учитель всего лишь терпел бы его присутствие, пока он не подрастет настолько, что его можно будет выгнать из школы. Мальчишка считает себя тупицей и думает, что, если он будет срывать уроки, если развалит весь учебный процесс, глядишь, никто этого и не заметит. В общем, вызываю я его родителей, рассказать им, чем они могут помочь ему дома. И они оказываются чистым кошмаром. Мамаша — этакая пигалица с тонкими поджатыми губами, чопорная и пакостная одновременно, из тех баб, которые давали в школе кому не лень, забеременели лет примерно в четырнадцать, а потом ударились в религию. И отец. Толстый бугай с подловатой физиономией. Оба в жизни своей ни единой книжки не прочитали и скорее всего держат дома по пистолету в каждой комнате. Посреди разговора папаша пронзает меня лукаво покровительственным взглядом и говорит: «Нынче мужчины среди учителей не часто встречаются». Первый раз рот раскрыл. А затем он бросает понимающий взгляд на супругу, и она ему отвечает таким же. И до меня вдруг доходит — они сообразили, что я гей, и наверняка скажут сыну, чтобы он ко мне и близко не подходил. Я, может быть, единственная надежда мальчишки, я тебе точно говорю, он никому больше в школе не нужен, а эти мудаки намереваются настроить его против меня. Плевать им, как учится их сын, им нужно одно: чтобы он вырос таким же дуболомом, как они. Полная безнадега. Понимаешь, вокруг столько подлости и тупости, — они до того въелись в души людей, да, по-моему, еще и распространяются, — что люди, похоже, становятся все подлее и тупее и все сильнее этим гордятся.

— Я понимаю, — сказала Зои. — Это ужасно.

— Прости, что я так завелся. Хотя, если звонить мне в будний день, на это всегда можно нарваться. Ты-то как, Зо? Как твои дела?

— У меня СПИД, Вилл.

— Что?

— У меня СПИД.

— О боже.

— Я проверилась почти три года назад, получила положительный результат. Но из наших никому говорить не стала, прости.

— Боже мой.

— Конечно, я была не права. Просто… пока об этом почти никто не знал, болезнь казалась мне не вполне реальной, что ли, наверное, так. Если никому ничего не известно, значит, я могу жить как любой здоровый человек.

— Ты обращалась к врачу?

— Разумеется обращалась.

— К хорошему?

— Да. К хорошему.

— И что с тобой?.. Какие у тебя симптомы?

— Потеть начала по ночам, совсем недавно. Голова стала болеть. Я потому и решила, что должна сказать тебе.

— Сколько у тебя Т-лимфоцитов? Тебе это известно?

— Да,известно. Четыреста.

— Я еду к тебе.

— Зачем? Не нужно.

— Самолеты летают каждый час.

— Ты же все равно ничем мне не поможешь, Вилл.

— Буду через два, может, три часа.

Вилл появился меньше чем через три часа. Зои заваривала чай. Джамаль сидел за кухонным столом, обедал. Войдя в кухню, Вилл замялся, потому что не знал, известно ли все Джамалю.

— Привет, Вилл, — сказала Зои.

Она поцеловала его так, точно он просто пришел в гости. Она не изменилась. Хотя, конечно, никто так сразу не меняется. Вилл уже похоронил с полдесятка друзей и хорошо знал, насколько долгое время берут эти изменения. Когда люди только-только заболевают, глаза их остаются по-прежнему блестящими и глубокими, кожа еще плотно прилегает к мышцам и костям. Вся первоначальная работа болезни остается невидимой, она скрупулезно прошивает человека изнутри мелкими стежками. Но перед ним была сестра, и Вилл вопреки всему позволил себе на миг вообразить, что ничего страшного с ней не случилось. Все оказалось каким-то обманом, ошибкой. И квартира Зои осталась той же, красочной и убогой. Большая кухня с широкими половицами и запахом корицы и кофе, щербатые тарелки и разномастные чашки Зои, стоящие одна в другой за стеклом буфета, выцветшие изображения мексиканских святых и ужасные любительские картины, которые она покупала в благотворительных магазинчиках (ангел с ниспадающими, как у Нэнси Синатра, волосами; чихуахуа; улыбающийся, подстриженный «ежиком» мужчина со свинячьими, глядящими в разные стороны глазками). Все здесь казалось недостаточно серьезным для смертельной болезни. Лишенным торжественности и значительности.

— Привет, — ответил Вилл. — Привет, Джамаль.

Джамаль сидел за столом, притворяясь, что ест.

— Здравствуйте, — сказал он.

В последнее время мальчик избавился от привычки хранить молчание в присутствии людей, которых не очень хорошо знал. Ее сменила величавая, несколько натужная официальность. Он говорил им: «Здравствуйте», «Спасибо», «Приходите еще».

— Ты не голоден? — спросила у Вилла Зои.

— Нет. Да. Немного.

— У нас сегодня рис с фасолью, — сказала она. — Джамаль подался в вегетарианцы.

— Правда? — спросил у Джамаля Вилл. Джамаль кивнул. — И даже рыбу не ешь?

— Рыбы живые. В них кровь течет.

Зои наполнила тарелку Вилла рисом и фасолью. Он уселся за стол рядом с Джамалем. Тот подцепил вилкой единственную фасолину, аккуратно поместил ее между губами, пососал.

Он не выглядел ни нервничающим, ни испуганным. И похоже, совсем не удивился внезапному появлению дяди, который живет в трехстах милях отсюда.

— Как у тебя с учебой? — поинтересовался Вилл.

— Очаровательно, — сообщил Джамаль без всякой, похоже, иронии.

— Второй класс, так?

— Да, — ответил Джамаль.

— Живи ты в Бостоне, я мог бы через пару лет стать твоим учителем.

— Я знаю.

Зои налила себе чаю и тоже уселась за стол.

— Я покончила с обедом двадцать минут назад, — сказала она. — Джамаль — самый неторопливый из живущих на свете едоков.

Джамаль улыбнулся — застенчиво, словно получил комплимент. И проткнул зубцом вилки одно-единственное зернышко риса.

— Кажется, это хорошо для пищеварения, — сказал Вилл. Интересно, почему в присутствии детей он часто ощущает себя человеком, явившимся с визитом к политикам малоизвестной далекой страны?

— Кассандра вообще ничего не ест, — сообщил Джамаль.

— Ну, разумеется, ест, — возразила Зои. — Все люди едят.

— Кассандра только пьет — воду, сок и кофе, — сказал Джамаль.

— Перестань, — сказала Зои. — Кассандра ест, и помногу. То, что ты говоришь, даже отдаленнона правду не походит.

— Один раз съела яблоко. Всего одно зеленое яблоко.

— Я не хочу спорить с тобой об этом. Могу поручиться, что за последние двое суток ты хотя бы разок, да видел, как Кассандра уплетает чизбургер.

— Как она, Кассандра? — поинтересовался Вилл.

— Все хорошо, — ответила Зои.

— Кассандра больше не ест чизбургеры, — сказал Джамаль. — Говорит, что они противные.

Джамаль и Вилл поели, Зои отправила сына в его комнату делать уроки. Перенесла тарелки в мойку, Вилл последовал за ней. Положил ладонь ей на плечо.

— Малыш, — сказал он.

Зои пустила на тарелки горячую воду.

— Джамаль знает, — сказала она. — Но все равно, спасибо, что не стал говорить об этом при нем.

— Мне бы и в голову…

— Не хочется каждые пять минут тыкать его носом в мою болезнь. Хотя иногда я гадаю, правильно ли это. Может, если Джамаль все время будет слышать о ней, болезнь станет для него такой же привычной, как все остальное.

Зои выдавила на губку немного жидкого мыла, точно так же, как делала их мать. И мыло она держала — тоже как мать — в непрозрачной пластиковой бутылке. Одета она была в черную рубашку и линялые черные джинсы.

— Думаю, это идея правильная, — сказал Билл. — Хотя кто ее знает? Разве кому-нибудь известно, как следует вести себя с детьми?

— Спасибо, что приехал, — сказала она.

— За что же спасибо-то?

Наступила пауза, странно формальная, как будто они только что познакомились, темы для разговора исчерпали и теперь думают, как бы им половчее распрощаться. Наверное, они могли бы обняться, заплакать. Но нет, не заплакали. Взрослые люди, они стояли у кухонной раковины, мыли посуду, а в соседней комнате готовил уроки ребенок.