Плотничья артель

IV

Когда срубы были срублены, Пузич, к большому моему удовольствию, отправился на другую какую-то работу. В тот же день Семен подошел ко мне.

– Винца-то ребятам обещали; прикажите хоть штофчик им выставить - и будет с них!
– проговорил он.

– Хорошо, - сказал я, - что ж ты мне давно не напомнишь? Я было и забыл.

– Пережидал, чтоб собака эта куда-нибудь убежала, а то ведь рыло свое тут же стал бы мочить, - отвечал Семен, подразумевая, конечно, под собакой Пузича.

– Когда ж им дать?
– спросил я.

– Да вот хоть ужо вечером, как отшабашат.

– Хорошо... Зайди ты перед тем в горницу за вином, и я выйду к ним, сказал я.

– Слушаю-с, - отвечал Семен и неторопливо пошел к своему делу.

Вечером я действительно в сопровождении Семена, вооруженного штофом и несколькими ломтями хлеба, вышел к плотникам. Они, вероятно, уж предуведомленные, сидели на бревнах. При моем приходе Сергеич и Матюшка привстали было и сняли шапки.

– Сидите, братцы; винца я вам принес, выпейте, - сказал я, садясь около них тоже на бревно.

Петр, сидевший потупившись, откашлялся.

– Благодарствуй, государь наш милостивый, благодарствуй, - проговорил Сергеич.

Матюшка глупо улыбнулся. Я велел подать первому Петру. Он выпил, откашлялся опять и проговорил:

– Вот кабы этим лекарством почаще во рту полоскать, словно здоровее был бы.

– Будто?
– спросил я.

– Право, славно бы так; мужику вино, что мельнице деготь: смазал и ходчей на ходу пошел, - отвечал Петр.

– Вино сердце веселит, вино разум творит, - присовокупил Сергеич, беря дрожащими руками стакан.

Матюшка, выпив, только стал облизываться, как теленок, которому на морду посыпали соли.

Из принесенного Семеном хлеба Сергеич взял ломоть, аккуратно посолил его и начал жевать небольшим числом оставшихся зубов.

Матюшка захватил два сукроя, почти в два приема забил их в рот и стал, как говорится, уплетать за обе щеки. Петр не брал.

– Что ты, и не закусываешь?
– сказал я ему.

– Нет, не закусываю. Мы ведь не чайники, а водочники: пососал язык - и баста!
– отвечал он и опять закашлялся, а потом обратился ко мне:

– Я, барин, батьку еще твоего знавал: старик был важный.

– Важный?

– Важный; лучше тебя.

– Чем же лучше?
– спросил я.

– Да словно бы умней тебя был, - отвечал без церемонии Петр.

– Почему ж он умней меня был?

– А потому он умней тебя был, что уж он бы, брат, Пузичу за немшоные стены не дал ста серебром - шалишь! Денег, видно, у тебя благих много.

– То-то и есть, что не много, а мало, - сказал я.

– И денег-то мало. Ну, брат, видно, ты взаправду не больно умен, подхватил Петр.

Выпитый стакан водки очень, кажется, подействовал на его разговорчивость.

Матюшка при этом засмеялся. Сергеич покачал головой.

– Ты по городам ведь больше финтил, - продолжал Петр, - и батькиным денежкам, чай, глаза протер. Как бы старика теперь поднять, он бы задал перцу и тебе и приказчику твоему Семену Яковличу. Что, черномазое рыло, водки-то не подносишь? Али не любо, что против шерсти глажу?
– обратился он к Семену.

Тот поднес ему водки и проговорил:

– Эко мелево ты, Петруха!
– но совсем не тем тоном, каким он говорил Пузичу.

– То-то мелево. Свернули вы, ребята, с барином домок, нечего сказать. Прежде, бывало, при старике: хлеба нет, куда ехать позаимствоваться? В Раменье... А нынче, посмотришь, кто в Карцове хлеба покупает? Все раменский Семен Яковлич.

– Божья воля; колькой год все неурожаи да червь побивает, - заметил Семен; но Петр как бы не слыхал этого и продолжал, обращаясь к Сергеичу:

– Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. "Куда, ребята?" - спросишь. "На заделье". "Да что рано?" - "Лучше за-время, а то барин забранится"... А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. "Что, плуты, поздно едете?" - "Успеем-ста. Семен Яковлич простит".

Семена начинало за живое, наконец, трогать.

– Что, паря, больно уж конфузишь, и еще перед барином?
– проговорил он.

Петр сначала засмеялся, потом закашлялся.

– Что мне тебя, голубчик, конфузить?
– начал он, едва отдыхая от кашля.
– Не за что! Ты ведь выдался не из плутов, а только из дураков.

Семен махнул рукой. Мне стало уж жаль его.

– Я, напротив, очень доволен Семеном; мне такого смирного и доброго приказчика и надо, - сказал я.

Петр посмотрел мне в лицо.

– У тебя какой чин-то, большой али нет?
– спросил он вдруг.

– Титулярный советник - капитан, значит, - отвечал я.

– Не чиновен же ты, брат! Вон у нас барин, так генерал; а ты, видно, и служить-то не охоч. Барыню-то в замужество хошь богатую ли взял?

– Нет, не богатую, а по сердцу.

– По сердцу, ну да!
– возразил Петр.
– Пропащее твое дело, как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял богатую, в вотчину бы свою приехал в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку своего в лисью шубу нарядил.

– Это кому как бог даст. Ты вот и сам не богат, - сказал я.

– Что тебе примеры-то с меня брать? А, пожалуй, выходит, что и взаправду в меня пошел: такой же дурашный!
– отрезал начисто Петр.

– Больно уж смело, Петр Алексеич, говоришь!
– заметил Сергеич, опасавшийся, кажется, чтоб я не обиделся.

– Что смело-то? Али, по-твоему, лиса бесхвостая, лясы да балясы гладкие точить?
– отвечал ему Петр и отнесся ко мне, показывая на Сергеича.
– Ведь прелукавый старичишко, кто его знает: еще по сю пору за девками бегает, уговорит да умаслит ловчей молодого.

Сергеич слегка покраснел.

– Полно, друг сердечный!
– возразил он.
– Что тебе на меня воротить, лучше об себе открыть; теперь-то на седьмую версту нос вытянул, а молодым тоже помним: высокий да пригожий, только девкам и угожий.

При этих словах, неизвестно почему, Матюшка вдруг засмеялся. Петр на него посмотрел.

– Ты чему, дурак, смеешься? Али знаешь, как девки любят?
– спросил он.

– Нету, дяденька, я этого не знаю, нетути, - отвечал тот простодушно.