Плотский грех
Шрифт:
– Имя Не, фамилия Известный, – сказал он твердым голосом. – Это мистер Не Известный, отец Руфуса.
У Эйба был наготове второй бокал бренди.
– Мне действительно очень жаль, Ра. Я никак не ожидал, что мой портфель настолько полон потрясений. Как вы узнали, что это мистер Не Известный?
– Вернитесь в фойе и следуйте по коридору, что слева от главной лестницы, пройдите его до конца и откройте дверь с панелью сандерсоновских роз [28] . Вы окажетесь в комнате Фенеллы Карантонио. Наша копия вот этого висит на стене. Принесите ее сюда, – попросил Ра, занятый Руфусом. – К тому времени как вы вернетесь, он придет в чувство.
28
Артур Сандерсон – основатель
Эйб вышел; Ра поглаживал рукой прекрасные волосы Руфуса с ритмичной нежностью, и движения эти не менялись, пока тот не шевельнулся, не присел на подлокотник кресла Ра и не перевел дух.
– О, Ра, что нам делать? – шепотом спросил он.
– Держись спокойно, Руфус, любовь моя. Очень спокойно!
– Разумно ли было выступать с таким заявлением? Я в оцепенении, а ты, должно быть, вне себя.
– У нас нет другого выбора, кроме как быть честными, мой дражайший из всех друзей. Бери пример с меня, мы это преодолеем. Не Известный никогда не существовал, и его брат-близнец Никто тоже никогда не существовал. Будем придерживаться правды, такой, какой мы ее знаем. Сейчас моя очередь быть рассудительным, а твоя – смятенным. Помни, всегда только правда! Мы не можем себе позволить запутаться во лжи.
– Дай мне глоток бренди.
Когда Эйб вернулся, то нашел Руфуса все еще прижавшимся к Ра и прихлебывающим коньяк.
– Кто это на самом деле? – спросил он. – Кто-то должен был позировать для портрета, в нем нет ничего мифического. Это реальный человек.
Комната, в которую отправили Эйба, была роскошным будуаром в розовых, белых и красных тонах, с золотом. Тканями служил сандерсоновский текстиль с розами, мебель была в стиле Людовика Пятнадцатого, на полу лежал обюссоновский ковер [29] . Это было в высшей степени женское убежище, рассчитанное на то, чтобы обессилить мужчину в течение пяти минут. Исключение составлял портрет Не Известного, висевший в центре белого пространства, причем его темное и мрачное присутствие не гармонировало со всем остальным, включая сам дух комнаты. Портрет был выполнен одним из тех европейских живописцев, которые все еще понимали приемы мастеров Возрождения и их придерживались. Не то чтобы этот художник умалял достоинства Хэнка Джонса; просто они были продуктами двух очень разных школ. Более старая работа, выполненная маслом, мазками музейного качества, передавала характер Не Известного иначе, чем это сделал Хэнк.
29
Французские ковры и гобелены, производство которых началось в середине XVII в. в округе Обюссон.
Волосы мужчины были густые, черные, зачесанные со лба назад, они лежали естественными волнами и заканчивались на воротнике. Маленькие, аккуратные уши были прижаты к голове, а очертания черепа принадлежали Адонису. Обильно загорелая кожа придавала облику мужчины определенную твердость, в которой он нуждался – уж слишком деликатны были изгибы его рта и изящество его носа, а скулы соперничали со скулами Юлия Цезаря. Над тонкими дугообразными бровями возвышался широкий и высокий лоб, на подбородке имелась ямочка, и, вероятно, в расслабленном состоянии ямочка образовалась и на правой щеке. Коренная разница между Не Известным и Доу Желанным заключалась в глазах, которые Хэнк изобразил ярко-синими, тогда как глаза Не Известного казались темными. На Фенеллином портрете их назначение заключалось в том, чтобы преобразовывать Люцифера в Мефистофеля: зловещие, полные тайн, само природное зло. Красота в самом своем мужском и страшном проявлении.
– Если когда-нибудь его встретишь, то уже не забудешь, – сказал Эйб, все еще находясь под впечатлением.
– Иногда я убежден, что хорошо его знаю, в другие моменты уверен, что никогда его и не встречал, – проговорил Ра. – Учитывая возраст Фенеллы и тот факт, что он числится отцом Руфуса, никто из нас его не помнит.
– Фенелла сказала, что после того, как она объявила ему о своей беременности, он снял с себя ответственность, и она никогда его больше не видела, – сказал Руфус.
Эйб изучал лицо Руфуса, его же лицо при этом было нахмуренным и напряженным.
– Как я ни стараюсь, не могу найти в вашем облике ничего общего с Не Известным. Вы привлекательный мужчина,
но в другом стиле. Вы пошли в Фенеллу?– Вообще-то нет. Она была очень светловолосая – это ее портрет на верхней площадке главной лестницы.
– В таком случае вы не похожи ни на одного из родителей.
– Я подменыш, ребенок, подкинутый эльфами взамен похищенного, – усмехнулся Руфус. – Но, должно быть, я все-таки ее сын – она оставила мне все свое состояние. Я любил ее, но она начала чахнуть задолго до того, как болезнь взялась за нее по-настоящему, так что это была любовь на расстоянии, если вы понимаете, что я имею в виду. Мы с Ра были воспитаны мамками, няньками, гувернантками и домашними учителями.
Сердце Эйба сжалось.
– Не очень-то семейная жизнь, а?
Руфус рассмеялся.
– На самом деле у нас была семейная жизнь. Мы родились в один и тот же день, и всегда были вместе. Поскольку мы геи, вы, вероятно, думаете, что нас растлили в детстве, но это не так. Мы думаем, мы были просто… рождены гомосексуальными.
Не желая в это углубляться, Эйб сосредоточился на Не Известном.
– Значит, никто, кроме Фенеллы, никогда не знал этого человека?
– Я могу вам сказать только то, это что его всегда окружала аура страха – все его боялись, потому что переняли этот страх у Фенеллы. И кроме того, поблизости был Айвор – еще один тошнотворный образчик. Мы с Руфусом имели обыкновение прятаться, когда он появлялся.
Содрогание такого большого тела, как у Ра, было впечатляющим; Эйб взирал на содрогающегося Ра с изумлением.
– Выходит, тот единственный отец, которого вы все-таки знали, тоже пугал вас обоих?
– До такой степени, что ни один из нас Айвора даже не помнит. Если бы вы показали нам его фотографию, мы бы его не узнали.
– О, это печально! – воскликнул Эйб, думая о собственных сыновьях. Жизнь копа показывала ему почти каждый день, как много на свете плохих родителей, но они с Бетти были твердо убеждены, что их мальчики будут благоденствовать под воздействием правильно составленной смеси из свободы и дисциплины. Пока что это срабатывало, но ключевым тут было слово «работа». – Сколько из ваших людей знает о Не Известном?
– Всякий, кто остается больше чем на месяц, неизбежно должен знать, – сказал Ра. – Мы содержим комнату Фенеллы как своего рода святилище, и наиболее ответственные ребята получают задание неделю-другую за ним ухаживать. Они все видят в портрете некий диссонанс и задают вопросы. Конечно, Иви знает, и Джесс тоже. И давнишние покровители вроде Корнблюмов и четы Тирни.
– Ник Греко, – добавил Руфус; судя по виду, он все еще не отошел от шока.
– Вы рассказываете эту историю, когда они спрашивают?
– Все, как есть, – ответил Ра. – Вся история семьи Карантонио интересна, а Не Известный определенно ее Человек-загадка.
Руфус снова подал голос:
– И все ваши четыре жертвы знали. Каждый из них махал пыльной тряпкой в святилище Фенеллы.
– Когда и как умерла Фенелла?
– В пятидесятом. Нам с Ра уже исполнилось по двадцать лет. Я был ведущим танцором в успешной балетной труппе под названием «Балет Богемия», а Ра, даже не имея профессионального образования, только что открыл свой бутик для крупных женщин в квартале от универмага «Блумингдейл» в Нью-Йорке – «Ра Танаис». Он был по уши в долгах и поставил все что имел на наряды, которые демонстрировал в своих витринах. Они были гениальны! Слух о них распространился быстрее лесного пожара. Мне было скучно в балете, и я хотел работать с Ра. Как ни странно, Ра достиг успеха до того, как умерла Фенелла, где-то месяца за три.
– Вы ожидали, что получите наследство, Руфус?
Выражение глаз цвета хаки не изменилось.
– В то время нет. Фенелла одобряла нашу гомосексуальность, но не хотела, чтобы мы покидали Холломан. Что ж, она умирала, бедняжка, и какой-то частью своего разума мы это понимали, но не хотели об этом думать. О, ссоры не было, но мы знали, что должны выбраться из Холломана, чтобы добиться чего-то в жизни, а проклятие медленного умирания состоит в том, что ты, по сути, никогда не думаешь, что это вообще случится. Что же касается ее денег – она обучала нас на дому, и ни один из нас не ходил в колледж, – то эти деньги не казались нам реальностью. Она никогда не баловала нас дорогими подарками или игрушками и никогда не назначала нам содержание, пока мы жили с ней. – Руфус улыбнулся. – Она не могла бы обойтись с нами лучше, даже если бы старалась, чего, мы думаем, она не делала. Мы отправились в Нью-Йорк в семнадцать лет, пахали, как ишаки, и добились некоторого успеха.