Плутовской роман: Жизнь Ласарильо с Тор-меса, его невзгоды и злоключения. История жизни пройдохи по имени дон Паблос. Хромой Бес. Севильская Куница, или Удочка для кошельков. Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона .

Итак, Руфина осталась одна, а с Гараем у них было уговорено, что как скоро он увидит в Малаге брата Криспина, то сразу же поспешит к ней; так он и сделал, приехав верхом на одной из двух лошадей, и застал дверь уже отпертой; Руфина вкратце рассказала Гараю о друзьях отшельника, о его чувствах к ней и о том, что у себя в хижине он прячет кучу денег, наворованных у добрых людей.

Руфине хотелось так обчистить Криспина, чтобы у него и монетки не осталось; она велела Гараю поскорей вернуться в город и раздобыть там снотворные порошки, да понадежней, — они, мол, ей нужны для проделки, которую она хочет устроить с Криспином, — и чтобы впредь Гарай каждую ночь со своей лошадью был на карауле вблизи кельи, в месте, которое она ему указала, видном из окошка хижины. С этими наставлениями Гарай мигом слетал в Малагу и успел привезти Руфине порошки до прихода Криспина — тот целый божий день бродил, собирая милостыню, и домой возвращался уже затемно. На сей раз его приход был встречен Руфиной с радостью, она наговорила ему всяких нежных слов, необычайно его тронувших, — с каждой минутой его любовь к прелестной гостье разгоралась все жарче; Криспин показал ей, сколько он насобирал доброхотных пожертвований, да кстати кое-какие вещички, которые ему удалось стянуть без ведома хозяев, — два серебряных кувшина да жемчужное ожерелье, — эта пожива досталась ему у ротозеев, не подозревавших, на какие штуки способен Криспин; ожерелье он тут же подарил Руфине и, рассыпаясь в любезностях, заставил его надеть. Она поблагодарила за подарок, оба отужинали в самом дружеском расположении, а на десерт состоялась нежная беседа; Криспин не слишком огорчился, услыхав от Руфины лишь обещания; он был уверен, что они верный залог его счастья в недалеком будущем.

На следующую ночь у воров было условлено собраться на совет, но Криспин этому всеми силами противился, уверяя, что добыча спрятана у него надежно, как в могиле, и что незачем, мол, спешить с дележом; ему в этот раз вовсе не хотелось видеть своих приятелей, и он придумал хитрость — когда они придут, он скажет, что им тут нельзя оставаться, из города, мол, ему сообщили, что стража разыскивает какого-то убийцу и что в этом случае не остановится даже перед тем, чтобы схватить его в святом убежище; и он, Криспин, боится, как бы не явились в его келью и не накрыли кое-кого из их шайки, уже известных правосудию и разыскиваемых. Люди этого сорта легко верят подобным слухам; вот и теперь воры поверили своему главарю и быстренько убрались из кельи, так что Криспин остался наедине со своей дамой — она обещала в эту ночь его осчастливить, и он, сам не свой от восторга, не мог дождаться минуты, когда красавица вознаградит его любовь. Настал час ужина, поставить на стол у них было что — Криспин накануне принес много дичи для этого пиршества да припас целехонький мех чудесного вина, лучшего, какое нашлось в Малаге. Он приготовил дичь с помощью Руфины, которая охотно взялась за стряпню, затем они накрыли на стол и стали весело пировать; тосты шли один за другим, Руфина наша была виночерпием, причем ухитрялась сделать так, чтобы в бокале Криспина всякий раз оказывалась толика снотворного порошка; святой отшельник пил по-богатырски, и вот наконец сон одолел его; Руфина, чтобы проверить, крепко ли он спит, подергала его за нос, за уши, но с таким же успехом она могла бы теребить бесчувственный труп; убедившись, что Криспин не проснется, она спустилась в подвал и вынула из стоявших там сундуков все деньги, а было их там немало, потом ссыпала монеты в холщовые мешки, которые крепко связала веревками и засунула в кожаные, — эти последние были вместе с деньгами украдены у одного скототорговца и поставщика бойни.

Управившись с монетами, Руфина вышла из кельи и подала условный знак Гараю; тот поспешно подъехал, Руфина рассказала ему, как обстоят дела; мешки с деньгами они вытащили наверх, но драгоценности, к великому их сожалению, пришлось оставить— ведь по этим дорогим вещицам их могли бы обнаружить, и тогда пошли бы насмарку все их труды. Не теряя времени, навьючили они мешки на одну из лошадок, сели сами верхом и поехали в Малагу, очень гордые тем, что сумели так ловко обчистить самого хитрого вора во всей Европе. В Малаге остановились на постоялом дворе, где жил Гарай, но Руфина ни в этот вечер, ни на другой день не показывалась постояльцам. Ей было известно, что воры со своим главарем Криспином договорились собраться на следующее заседание через четыре дня, и она придумала устроить им каверзу, о которой вы узнаете в дальнейшем, — а сейчас меня зовет Криспин, которого мы покинули спящим.

Проспал он всю ночь прямо у стола, за которым ужинал, и проснулся, когда солнце уже стояло высоко; ничего не подозревая, он окликнул Руфину и тут же вспомнил, что неодолимый сон помешал ему накануне воспользоваться случаем, о котором он столько мечтал; вконец расстроенный, Криспин стал громко звать свою гостью, но хитрой бабенки и след простыл; бросился он искать ее по всему дому, в часовне и в подвале, потом выбежал во двор и, к великому своему изумлению, увидал, что ворота заперты; Криспин испугался, не приключилась ли с Руфиной какая беда, снова кинулся ее разыскивать и обнаружил, что сундуки отперты и денег там нет. Только теперь понял Криспин, что его ограбили и что устроила это Руфина, но ему подумалось, что она вряд ли решилась уехать ночью и, наверно, скрывается где-то поблизости. Обыскал он каждый уголок вокруг кельи, да все напрасно; пришлось ему эту пилюлю проглотить, как ни обидно было, что его, такого матерого вора, перехитрила слабая женщина, — сомнений не было: все, что ни говорила ему Руфина, было придумано с целью его ограбить. В тот же день он отправился в Малагу, надеясь застигнуть ее там. В городе он, правда, встретил Гарая, но так как никогда того не видел и не знал в лицо, все его розыски были тщетны.

Руфина и Гарай меж тем готовились к отъезду в Кастилию, но плутовка наша хотела перед отъездом учинить еще одну пакость лицемерному отшельнику. Она знала, в какой день должен был состояться совет и заседание грабителей в келье Криспина и что вся их воровская шайка будет в сборе у этого негодяя; безо всякого риска для себя она могла указать властям хижину Криспина, чтобы всех их накрыли и покарали, как того заслуживали их преступленья. Итак, Руфина написала донос коррехидору, сообщила место и время, где их можно схватить, после чего они с Гараем покинули Малагу, держа путь в Толедо. Предоставим же обоим ехать своей дорогой и скажем, что как только коррехидор получил письмо, он принял должные меры и, дождавшись темноты, отправился со своими людьми к келье; ее без шума окружили, коррехидор вошел вовнутрь и обнаружил Криспина, никак не ожидавшего такого гостя. Обыскали дом, спустились в подвал, а там-то и сидела вся шайка; там же нашли веревочные лестницы, отмычки, крюки — словом, все принадлежности воровского ремесла, и еще увидали в сундуках серебряную утварь и драгоценности — бесспорные улики того, какого рода занятию посвятили себя эти праведные люди. Коррехидор приказал всех их схватить и крепко связать им руки; Криспин был так перепуган, что слова не мог ответить на вопросы коррехидора, и тот ему сказал:

— Негодяй, подлый лицемер, под личиной святого совершавший преступления! Неужто для твоего пропитания мало было тебе обильных подаяний, на которые добрые люди не скупились и которых вполне бы хватило, чтобы жить в достатке и в уединенном сем приюте служить господу богу нашему? Но нет, ты не погнушался заняться самым подлым ремеслом на свете! Теперь ты в моих руках, и выпущу я из них тебя и твоих дружков только на виселицу.

Воров увели, вскоре состоялся суд, и их присудили к смерти, ибо все они сознались во многих преступлениях; причем винили во всем Криспина, — он-де сообщал им, где что красть, и отпирал двери домов. Сам Криспин с твердостью выдержал атаки и все начисто отрицал; это не спасло его от смертного приговора, но из тюрьмы он все же сумел улизнуть. После суда его свалила с ног сильнейшая лихорадка — исполнение приговора над ним пришлось отложить, хотя соучастников всех повесили сразу же. И вот, в тот день, когда Криспина уже должны были повести на бдение перед казнью, он умудрился среди бела дня выйти из тюрьмы в женской одежде; много шуму наделал этот побег и много неприятностей смотрителю тюрьмы, которого продержали в застенке не один день, обвинив в том, что он выпустил преступника за взятку; но ему удалось оправдаться, указав властям человека, что доставил Криспину женское платье, и тот был отправлен на галеры.

КНИГА IV

Между тем Руфина и Гарай, едучи без задержек и везя с собою целое сокровище, прибыли в императорский город, где собирались поселиться; Руфина мечтала повести в Толедо жизнь на широкую ногу и, чтобы придать своему дому более почтенный облик, выдавала Гарая за своего отца; они сняли хороший дом в богатом околотке, завели слуг — одну рабыню купили еще в Малаге да здесь наняли служанку, пажа и эскудеро; Руфина ходила во вдовьем чепце, Гарай, приобретя приличный костюм, назвался доном Херонимо, и она — доньей Эмеренсианой; фамилию они себе придумали Менесес и говорили, что происходят из древнего рода, славного в Португалии; уладив все эти дела, Руфина принялась закупать утварь, подобающую дому знатной вдовы, ее стали посещать жившие по соседству дамы и весьма были довольны ее угощеньями и приветливостью; с несколькими она даже подружилась; эти были уверены, что блеск Руфины — чистое золото и что она и впрямь происходит из благородной семьи Менесесов. Руфина часто ходила в собор, показывалась перед праздными юнцами; все считали ее недавно прибывшей в город важной дамой, и так как личико у нее было смазливое, то вскоре появились обожатели, усердно гулявшие по ее улице. Пока Руфина разузнает, кто из них побогаче, чтобы на нем испробовать свое коварство, мы оставим ее и страждущих от любви щеголей и вернемся в Малагу, где, как мы знаем, брат Криспин недавно улизнул из тюрьмы.

Впрочем, выйдя на волю столь ловким способом, Криспин в Малаге не остался, а направился в соседний с городом лесок, провел там весь день, а как стемнело, подошел к келье, прежнему своему жилищу в ту пору, когда вся Малага почитала его за доброго христианина. Келья уже была отдана другому человеку, собиравшему по церквам пожертвования на приют, но он еще в ней не поселился, ждал, пока ее приведут в порядок. Итак, Криспин подошел к келье и, у южной ее стены, рядом с кучей камней — им же сделанной приметой, — принялся рыть землю колом, который смастерил в лесу, и докопался до припрятанного там мешка с толикой дублонов — ведь ему, как вожаку шайки, всегда доставалась при дележах лучшая доля. Прихватив эти дублоны — монет около пятисот, — он отправился в город Хаэн, где у него жил друг, тоже мастак в воровских делах; друг уже знал о побеге Криспина из тюрьмы, знал он и раньше, что Криспина посадили, и был тогда в великом страхе, как бы тот на кобыле не выдал его, — им приходилось не раз вместе отличаться в воровских набегах. Друг был очень рад появлению Криспина, хотя пришел тот в одних лохмотьях, — монашескую одежду у него отобрали, как у недостойного ее носить, а тюремное платье совсем истрепалось, — но эту беду быстро поправили: Криспин сразу же дал своему дружку денег, чтобы купить добротный цветной костюм, — и когда надел его да опоясался шпагой, стал вроде бы другим человеком; кстати, он сбрил себе бороду, которая в прежние времена доходила ему чуть не до пояса.

В новом этом наряде наш праведник Криспин покрасовался в Хаэне всего несколько дней, пока не подвернулось выгодное дельце в Андухаре; добычу разделили честно, по правилам, но вскоре пошел слух, что пострадавший хлопочет о розыске грабителей, и Криспин предпочел убраться подальше, чтобы не попасть снова в такую передрягу, как в Малаге, где он спасся только чудом. Вместе с одним валенсианцем, статным и красивым молодцом, он, не забыв прихватить деньги, явился в Толедо — в этом городе оба они прежде бывали лишь проездом и потому не боялись быть узнанными. Валенсианца звали Хайме; отец его, проживавший в Валенсии, мастерил альпаргаты, а сынок, позволив себе кое-какие шалости с имуществом своих хозяев, был вынужден покинуть родину; теперь было ему двадцать два года; белолицый, светловолосый, он отличался веселым нравом, но главное, был смекалист, насмешлив и плутоват, одевался же — за счет своих жертв — щеголем, по последней моде. Вот однажды он и Криспин пошли к мессе в собор, а в той же капелле, где они расположились, слушала мессу Руфина, известная в Толедо под именем Эмеренсианы; Криспин сразу узнал ее и возликовал в душе; он постарался не попадаться ей на глаза, боясь быть узнанным, но опасался он напрасно — бритый подбородок и светское платье сделали его неузнаваемым для тех, кто видел его прежде в рясе отшельника. Он указал своему дружку Хайме на смазливую вдовушку и посоветовал пойти незаметно следом за ней, чтобы узнать, где она живет; найти ее дом оказалось нетрудно, а соседи сообщили, что зовут вдову донья Эмеренсиана де Менесес и что прибыла она вместе со своим отцом из Бадахоса. Криспин бесновался, вспоминая, как эта бабенка его провела, и дал клятву, что, раз уж судьба помогла ему встретить ее, он из Толедо не уедет, пока с лихвой не расквитается за кражу; для этого он подучил Хайме, как тот должен себя вести с Руфиной и что ей говорить, но не рассказал Хайме, что он, Криспин, кое-что о ней знает. Вскоре представился случай Хайме разыграть роль, которую они с Криспином отрепетировали до тонкостей: как-то в сумерки, когда звонили к вечерней службе, на улице, где стоял дом Руфины, произошла драка, и двое мужчин были тяжело ранены. Едва там показалась стража и, отправив раненых по домам на излечение, схватила кое-кого из прохожих, в стычке не участвовавших, как улица вовсе опустела — никому не хотелось безвинно угодить в тюрьму лишь за то, что он оказался на этой улице.

И тут-то началась комедия, придуманная Криспином и Хайме; наученный хитрецом-лжеотшельником, Хайме облачился в изящный черный костюм рыцаря ордена Монтеса и, подойдя к дому Руфины, оставил Криспину свой плащ, а сам с обнаженной шпагой, изображая на лице испуг, ринулся в дом; входная дверь оказалась отперта, Хайме поднялся по лестнице и вскочил в гостиную, где восседали на эстрадо сеньора вдовушка и две ее служанки. При появлении незнакомца с обнаженной шпагой, без плаща и явно чем-то устрашенного, женщины испугались. Руфина и служанки сошли с эстрадо, и Хайме сказал:

— Ежели красота, представшая моим взорам, не обделена жалостью, то я, о прекрасная дама, умоляю дать мне приют в доме вашем и спрятать от служителей правосудия, гонящихся за мной по пятам; мне случилось убить человека в стычке, вспыхнувшей на этой улице, за мной, как за убийцей, погнались, я побежал на соседнюю улицу и наверняка попался бы, кабы не стал сопротивляться; в храбром бою я ранил обоих стражников, явившихся со старшим алькальдом, а затем пустился наутек, ибо показывать спину блюстителям правосудия — не только учтиво, но и благоразумно. Итак, я ударился в бегство, а они — за мной; вдруг я заметил, что ваша дверь отперта, и решил искать защиты в этом доме; умоляю, ежели не во гнев вам будет, оставить меня здесь, пока восстановится порядок на улице и я смогу уйти; но коль вид мой вас пугает и сердит, я готов, рискуя жизнью, возвратиться на улицу, ибо предпочитаю очутиться в тюрьме, чем быть неучтивым в ваших глазах.