Пляска на помойке
Шрифт:
адресуется мне одному.
Надо, надо еще продержаться
эту пару недель до весны,
не заплакать и не засмеяться,
чтобы в клинику не увезли…
Он пускал свои стихи, как одуванчик семена по ветру — авось что-нибудь найдет почву, прорастет.
…Когда Чудаков стал клеить Ташу, казалось, она отбреет его одним из уже отработанных в Москве приемов. Но едва он открыл рот, она забыла обо всем, слушала его во все уши, и вдруг оказалась в грязной квартирке, в двух шагах от вокзала. Из кухоньки выглянула худая старуха на
— Ты мне мешаешь! Пошла вон!..
И старуха с кротким ворчанием напялила на себя какую-то рвань и, стуча костылями, выползла из квартиры.
— Кто это? — в ужасе спросила Таша.
— Моя мать, — небрежно ответил Чудаков и тут же перешел к делу: — Тебе нужно познать сексуальную школу. Школу сексуального воспитания. Пройдешь ее — завоюешь Москву. Будешь получать шикарные деньги…
Он долго шаманствовал, усаживая ее рядом с собой на продавленную кровать, застеленную, несмотря на лето, засаленным ватным одеялом, а затем быстро расстегнул штаны и приказал:
— Возьми его!
И она, чуть наклонившись, увидела — впервые в жизни — толстый, в складках живот неопрятного, опустившегося мужика в летах, с паучком волос вокруг пупка. Чудаков все нагибал и нагибал ее голову, пока ее не стошнило. И вскочив, тряся мокрыми штанами, он кричал на нее:
— Сумасшедшая!
… Заключим с тобой позорный мир,
я продал тебя почти что даром,
и за мной приедет конвоир
пополам с безумным санитаром.
Таша выборматывала все это, полупьяная, через двенадцать лет их семейной жизни с Алексеем Николаевичем, заставкой к которой стала первая странная ночь.
Тогда, недели через две после их совместных странствий по Москве, Чудаков и привез Ташу к Алексею Николаевичу. Поэт улегся в гостиной, а они провалялись на тахте, почти без сна, до утра. Когда Таша осталась в одних трусиках, Алексей попытался освободить ее от них. Но она строго сказала.
— Сегодня мне нельзя!
«Да, да! Как же я не понял! Чудаков орал правду каким-то господам, ждущим ее!» — думал он, тесно прижимаясь к ней, к ее пахнущему землей и травой крепкому крестьянскому телу, и бормотал:
— Только не бросай меня! Не бросай!..
3
— Старичок! А ведь он тебя шантажирует этой Ташей. Небось, хочет сорвать побольше, — говорил ему за утренним кофе Георгий.
Да, Хауз-майор был прав: Чудаков дразнил его, привозя Ташу на два-три часа, а затем объяснял, что у них неотложные дела.
— Посмотрим, что будет сегодня, — сказал Алексей. — Мне эта волынка начала надоедать…
Как и было обещано, Чудаков с Ташей появились в середине дня. Алексей в то лето снимал дачу в Семхозе под Загорском и предложил:
— Таша! Скатаем за город! Семьдесят километров с ветерком! Бензином я запасся…
— Мне надо кое-куда позвонить…— уклонилась она от ответа. — Только не от тебя. Из автомата.
Вся компания, вместе с Георгием, выклубилась из квартирки. Алексей сел в свои скромные «Жигули» — прогреть мотор. Таша скрыласть в телефонной будке. Чудаков подавал ей какие-то знаки, играя задней дверцей машины. Внезапно Хауз профессиональным движением зажал, сплющил его между дверцей и
корпусом автомобиля, резко выкрикнув:— Слышишь! Козел! Прекрати издеваться над Алешей! Иначе я тебя раздавлю!
Чудаков быстро оценил положение:
— Сдаюсь! Сдаюсь!..
Появилась Таша.
— Мне нужно заехать в одно место… Это срочно,— объявила она, не сводя с Чудакова глаз.
— Хорошо, — сказал Алексей. — Поезжай, куда хочешь. Только… — он стянул с себя очередной свитер, купленный у Хауза.— Только как ты бегаешь по Москве в одной кофточке. На дворе сентябрь. Вон, у тебя гусиная кожа высыпала. Возьми на память. — И кивнул Георгию: — Пойдем…
— Прекрасная парочка! — бросил ему Хауз в лифте, радуясь, что Таша больше не появится.
— Проклятый сводник! — бормотом ответил Алексей, проворачивая в памяти окаянные чудаковские строчки:
Заманят, заплатят, поставят к стене,
мочитесь и жалуйтесь Богу.
О, брат мой! Попробуй увидеть во мне
убийцу и труп понемногу…
4
Любил ли он ее. Конечно нет. Но он ее желал. И еще — жалел. Почти ничего не зная о ней, чувствовал, что она погибает, мечется, не находит выхода из крысоловки. Он еще не знал, что по восточному гороскопу она и была Крыса, а по европейскому оба они Близнецы.
Но надо ли ему поэтому тонуть вместе с ней?..
Алексей рассеянно поглядел в окно — на грязно-замшевую зелень городской сентябрьской листвы, на коррозийный переплет гаражной крыши и на пустынную, в блестящей от осенней слизи асфальтовую дорожку. И вдруг, увидел ее, в нелепо обвисшем, подаренном им свитере.
Она бежала легкой тревожной трусцой; так, верно, передвигались наши волосатые предки, чтобы предупредить неведомую, но близкую опасность. Она бежала по джунглям огромного города к возможному прибежищу, пусть и не столь желанному, но обещающему, что хоть временно, там не будет грозить беда.
— Нет, баста! — сказал он себе.— Все, что исходит от Чудакова, может обернуться только очередным несчастьем. Хватит, хватит мне свиданий с мадам Седуксен и прогулок с доктором Люэсом…
Он набрал номер соседки, и в трубке тотчас шмелино загудела Ольга Константиновна:
— Хорошо-хорошо… Я вас прекрасно понимаю… Не хотелось огорчать… Но мне самой она нравится еще меньше, чем ваша Зойка… Хотя, извините, та тоже была фрукт…
И когда после двух продолжительных звонков в дверь на лестнице замодулировал густой шмелиный голос, он спокойно вздохнул:
— Ну и ладно. Значит, все кончено, даже не начавшись. Я свободен…
Как это часто бывает в Москве, где смрадное дыхание мегаполиса вызывает у природы внезапные ответные гримасы гнева, перемену настроения и даже тошноту, из небесной синевы, из ничего потек гнилой дождь.
Он снова подошел к окну. Она бежала теперь прочь от дома, еще более беспомощная и несчастная. Она бежала к остановке метро, вытянув, по обыкновению, вперед голову; длинные рукава его свитера, болтаясь ниже колен, делали ее еще более похожей на пещерного пращура или даже на малых бесхвостых собратьев наших.