ПМС: подари мне счастье

Две недели пролетели быстрее, чем обычные четырнадцать дней. Леру всегда занимал этот странный парадокс: время то летело, то тянулось, как жвачка, то опять припускалось вскачь, никогда не шло нормально и не поддавалось никакому контролю. Так вот и жизнь пройдет в суете – было, не было? Но теперь, в присутствии Валерия, философские вопросы бытия занимали Леру куда меньше. Наступил день премьеры. С утра Лера волновалась так, что с трудом держала себя в руках, ее паника передалась актерам, и ситуация грозила стать неуправляемой. А когда она увидела толпу народа перед входом в ДК (четыреста пятьдесят билетов по невиданной в Горноуральске цене в триста рублей смели в один день), она решила, что все пропало, что их осмеют, а ее проводят домой с позором. Ситуацию неожиданно спас Валерий. Он появился за кулисами, держа в обеих руках полиэтиленовые мешки с помидорами.

– Будем действовать на опережение, – пояснил он изумленной Лере. – Если зрители решат нас закидать помидорами, мы начнем первыми, и неизвестно еще, на чьей стороне будет тактическое преимущество.

Лера расхохоталась, обрадовалась тому, что он сказал «нас» и «мы», – и неожиданно успокоилась. К тому же при взгляде на ярко-красные, лоснящиеся мячики с трогательными зелеными хвостиками на нее снизошла идея, впоследствии всеми признанная гениальной. За три минуты до начала помидоры были разложены на сцене в самых неожиданных местах, и Городничий по ходу действия задумчиво брал в руки помидорчик, вкусно макал в насыпанную на ладонь соль и жевал. Так же поступали и жена с дочкой, манерно оттопыривая пальчики и пользуясь спешно принесенной из кафе солонкой в виде мухомора. Помидорами угощали гостей, помидоры почтительно присовокупляли к деньгам, которые вручали Хлестакову. Все это придало действию некий неожиданный подтекст, который то ли был, то ли не было его вовсе, а зрители гадали. Но главное – актеры, заняв руки манипуляциями с помидорами, перестали паниковать и даже, как настоящие профи, позволяли себе друг друга подкалывать и по ходу дела разыгрывать.

Стопроцентным попаданием оказался Городничий, точь-в-точь по Гоголю – уже постаревший на службе и очень неглупый человек. Он понимал, что настали новые времена, и, верит он Хлестакову или нет, не важно: сейчас время хлестаковых, время молниеносно богатеющих проходимцев, которые потом наверняка станут респектабельными, а значит, им можно и дочку доверить. Или, в крайнем случае, откупиться от этого – и ждать следующего. И мужиковатый Хлестаков вышел как нельзя кстати: этот свое из глотки вырвет, ему бы не в «Ревизоре», а в «Бригаде» играть. Поэтому огрехи и просчеты, от которых Лера морщилась, как от зубной боли, были никому, кроме нее, незаметны и неинтересны. Городской бомонд в актерском амплуа был обречен на успех. И, когда грянули аплодисменты после знаменитой финальной сцены, Лере показалось, что потолок непременно обрушится. Успех был оглушительным, а букеты цветов с приусадебных участков едва умещались на сцене.

Когда закрылся наконец занавес, все принялись целоваться и обнимать друг друга, как в настоящем театре, а потом на сцену просочились родственники с чадами и домочадцами, и кутерьма поднялась вовсе несусветная. Потом был, как и полагается, банкет, с домашними наливками и закусками. Слово взял мэр. Евгений Степанович сообщил присутствующим, что вырученные от продажи билетов деньги, сто тридцать пять тысяч рублей (народ удивленно охнул), он уже распорядился передать в детский дом. А на вопрос о дальнейших творческих планах поклялся, что продолжения не будет: «два раз одну шутку не шутят». И строго посмотрел на директора типографии Татьяну, которая еще не успела снять платье Марьи Антоновны, – прими, мол, к сведению. Но Татьяна почему-то не испугалась, нахально отмахнувшись веером от строгого папенькиного взгляда. Потом пили за общий успех и за каждого исполнителя в отдельности, и за Леру, и за так вовремя доставившего помидоры Валерия, которого деликатный Евгений Степанович догадался представить своим другом. Словом, ближе к полуночи Лера так напоздравлялась, что стала нетранспортабельной.

Валерий, поддерживая ее за талию, чтобы сохранить пристойное вертикальное положение, довел до своей машины, усадил и пристегнул ремнем. Лера немедленно сползла по сиденью вниз, уронила голову на плечо и устроилась, судя по всему, уютно и надолго, собираясь спать до утра. Сумки она еще днем собрала и поставила в багажник своей машины, всерьез собираясь уносить ноги после мерещившегося ей непременного провала. Валерий доехал до «Уральских зорь», задумчиво посмотрел на спящую Леру, переложил ее вещи в джип и, попрощавшись с почтительной дежурной, выехал за ворота.

Он до предела вдавил в пол педаль газа, машина послушно рванулась и полетела вдоль пустого ночного шоссе. Мотор приятно и ровно гудел, стрелка спидометра быстро добралась до отметки «130» и там замерла, чутко подрагивая. Черный агрессивный джип явно разделял пристрастие хозяина к быстрой езде: красота – ни пробок, ни светофоров, уж на трассе-то мы покажем всем, на что способны. Лера спала сном праведника.

Валерий улыбался своим мыслям: странно, он не спит нормально уже которую ночь подряд, а чувствует себя великолепно. Двести восемьдесят километров каждый день, сто сорок туда и сто сорок обратно. А между этими поездками остается ночь. Сказочная, удивительная, почти бессонная ночь. Он никогда не совершал подвигов вроде этих ради женщин. Сначала служил в армии, потом учился, потом зарабатывал деньги. Это у него хорошо получалось, и денег быстро стало очень много. Деньги как таковые его интересовали меньше, чем процесс их зарабатывания, но он вскоре заметил, что женщины сами стали искать его внимания, не дожидаясь никаких подвигов с его стороны. Его это вполне устраивало, и со временем он привык к такому положению дел.

Лера застала его, можно сказать, врасплох, вне привычной среды обитания, и все пошло вразлад с привычным сценарием. Поначалу, там, в поезде, это его развлекало. Потом возбуждало непривычным ощущением: эта женщина хотела его, его самого, вне денег, положения и прочей шелухи. Это ощущение было для него неожиданно и приятно, поэтому он так и не решился рассказать Лере, чем он занимается на самом деле. Наплел что-то про фирму, торгующую иномарками, – когда-то, давным-давно, была у него и такая. Тогда он не думал о перспективах, а просто побоялся, что Лерино отношение изменится. «Мужчина состоит из „мужа" и „чина"», – повторяла где-то услышанную фразу его жена Вика, желая, очевидно, сделать ему комплимент: что вот ты самый настоящий мужчина, не то что некоторые. Зачем он на ней женился? Он же прекрасно понимал, что ей от него надо, что сам он ей, отдельно от своих денег, от своего банка, от «чина», абсолютно не интересен? Ах да, она была сногсшибательно красива, и ему откровенно завидовали все его приятели. И еще она была беременна Темой. При мысли о сыне Валерий вздохнул, а потом все же не удержался и глупо улыбнулся от уха до уха. И сразу покосился на Леру – не заметила ли? Лера сладко спала, ни разу не поменяв положения.

Вика была для него идеальной женой – так считала она сама, так считали все, и сам он постепенно поверил в это. Она была красива, умна, отлично воспитана. Главной задачей в качестве жены она считала создание для Валерия «необходимых условий». То есть она, Вика, не должна мешать мужу жить так, как ему нравится. Даже купленную к свадьбе квартиру она спланировала так, чтобы из холла был выход в две анфилады комнат, которые расходились плавной дугой в разные стороны: у каждого из них был свой кабинет, своя комната для гостей, своя лоджия, своя комната для одежды, своя ванная и своя спальня. Общей были только кухня, на которой никто из них никогда ничего не готовил и не ел, и парадная гостиная, но ее дизайнер по личному указанию Валерия превратил в детскую. Живем, как бояре в старину, покрутил головой Валерий, даже встречаемся не каждый день. Интересно, заметила ли Вика, что он две недели не ночует дома?

Наверняка заметила, но молчит, именно так понимая роль образцовой жены. Она всегда ему все «прощала» – в тех случаях, когда не получалось «не замечать», – не выказывая ревности и не проявляя излишнего любопытства. Говорила, что любит, а если любишь, человеку надо доверять. Он, Валерий, жене доверял и тоже никогда не интересовался, чем она занимается в его отсутствие. Но не потому, что любил, а потому, что ему было глубоко наплевать. А еще он был уверен, что Вика ему изменять не станет до тех пор, пока ей это невыгодно. Пока ей выгодно быть образцовой женой, он надежно застрахован от супружеских измен. А что касается любви. Вика истово любила бриллианты и натуральный жемчуг. Любила отдыхать на Сейшелах и ездить на распродажи в Лондон под Рождество. Еще любила машины марки «Ауди», меняя одну на другую, – все это делало ее счастливой. К Валерию же она относилась ровно, уважительно и вроде бы влюбленно, как будто он – капризный наниматель, а она – исполнительный подчиненный, попавший на эту должность в результате большого конкурса и дорожащий хорошим окладом, а потому при любом удобном случае демонстрирующий лояльность. Да, правы его приятели – о такой жене можно только мечтать.

Но он хотел не такую! Выросший без отца и матери, – его юные родители быстро разочаровались друг в друге и отправились на поиски счастья в противоположных направлениях, оставив годовалого Валерку на попечение родителей отца, – свой идеал семейных отношений он списал именно с деда и бабушки. Дед мечтал жить в Питере, бабушка не мыслила себя без московской сутолоки и суеты. Дед требовал порядка во всем, бабушка была безалаберна и забывчива. Дед считал, что внука надо воспитывать со всевозможной строгостью, и записал его в секцию рукопашного боя, а бабушка потихоньку от деда подписывала Валеркин дневник с двойками и, словно маленькому, каждый вечер подсовывала под подушку шоколадную конфету, он уплетал ее, стараясь не шуршать фантиком, и ему всегда снились сладкие сны. Ему даже в армии потом так не хватало этой бабушкиной конфеты.

Дед с бабушкой прожили вместе пятьдесят семь лет, поженившись сразу после войны («Приехал, дурак, Москву посмотреть после Победы, – ворчал дед. – Вот всю жизнь в этом содоме и кукую. Э-эх.»). Они моментально ссорились по любому поводу, шумели и кричали, неохотно мирились, каждый раз предоставляя другому право сделать первый шаг, но, стоило бабушке уйти хотя бы к соседке, дед начинал тосковать, ворчать, ему отовсюду дуло, будто оказался вдруг на сквозняке, все падало у него из рук, и даже телевизор начинал раздражать. Но возвращалась бабушка – и буря утихала, и сквозняк прекращался, и они немедленно принимались спорить, какую телепрограмму включить. И продолжали спорить даже тогда, когда любимый внук подарил им второй телевизор. Когда бабушка умерла, Валерий на похоронах плакал, а дед растерянно молчал. Он не был убит горем, не рыдал и не переживал вроде – он растерялся. Его любимая Манечка была всегда – и вдруг ее не стало. Дед не верил, ждал ее прихода, разговаривал с ней. Манечка всегда была его половинкой, и вдруг эту половинку безжалостно оторвали, и он тоже стал половинкой человека, которая – странно! – зачем-то живет и что-то делает, хотя разодранное место болит невыносимо.